По действию своих слов на голландца он понял, что удар был верен и что Марков действительно открыл тайну. Несколько минут голландец лежал с закрытыми глазами; грудь его почти не подымалась; он был похож на мертвеца. Елена схватила руку мужа, а испуганный Иван Семеныч притих.
Наконец пороховой мастер открыл глаза и тихо спросил:
— Без сомнения, мингер, это открытие сделано мастерами вашей фабрики?
— Нет, это совершил мой лучший друг, механикус его царского величества Егор Константиныч Марков.
— И много мингер Марков успел выделать пороху по новому способу?
— Пока еще очень мало, — признался Ракитин.
Что-то похожее на торжество мелькнуло в тусклых глазах голландца.
— Оставьте меня, мингер Ракитин. Я очень стар и слаб… Ваше сообщение разрушило все мои жизненные планы.
Немного пристыженный, Ракитин на цыпочках вышел. Когда Елена, проводив посетителя, вернулась в спальню, она была поражена. Питер Шмит стоял у постели и лихорадочно одевался.
— Боже мой! — вскричала женщина. — Что вы делаете! Вы убьете себя!
— Действовать, немедленно надо действовать! — глухим, монотонным голосом бормотал Шмит. — Начать производство, пока русские не успели выпустить много пороху! Как я рад, что этот дурак выболтал мне о случившемся!.. Еще не поздно, не поздно!..
Шмит начал энергично действовать. Из потайного подвала он извлек багаж, привезенный из Нидерландов, и перевез его на пороховую мельницу. Не давая рабочим роздыху, он проводил на производстве целые дни, а когда уходил отдыхать, его сменяла жена.
Через месяц голландец выпустил большую партию пороха, сделанного по «новоманирному способу». Об этом своем достижении он сообщил торжественным рапортом царю.
Петр Алексеевич был очень доволен. В «Санкт-Питербурхских ведомостях» появилось сообщение:
«На Санкт-Питербурхском острову строятся новые пороховые заводы каменным и деревянным зданием, и делает на оных порох голландец, порохового дела мастер, каменными жерновами, лошадьми, и против прежнего гораздо оный сильнее».
Когда Елпидифор Кондратьич прочитал заметку в «Ведомостях», он горестно схватился за голову.
— Вот, полюбуйся! — закричал он Маркову. — Пропало наше дело!
— Как — пропало? — удивился Егор.
— Умудрился проклятущий немец перебежать дорогу! Кто же теперь поверит, что ты сам до того же способу домудрился?
Но нашлись доброжелатели и у Маркова! Старый его приятель Александр Бутурлин, бывший царский денщик, а ныне армии офицер, навестил Егора на фабрике. Узнав обо всех «пороховых делах», Бутурлин решительно сказал:
— Не горюй, Егорша! Все сии обстоятельства до его царского величества доведу!
Егор Марков был вызван к царю.
— Что так долго моего механикуса не видать? — весело заговорил царь. — Куда же ты, Егор, скрылся?
— Над порохом работал, — ответил Марков.
— Почему до моего сведения не доводил?
— А что раньше времени хвалиться? Хотел до полной тонкости все дело выучить, чтоб было с чем к вашему величеству явиться…
Царь потрепал Маркова по плечу:
— Я все знаю, Егор! Хороший ты мужик… Помнишь, как ты по токарной работе мастера Людвика обогнал? Вот мы и теперь такое же устроим: пороха твои и Шмитовы испытаем и посмотрим, чьи лучше. Сколько тебе сроку дать, Егор?
— Месяца три хватит, государь!
— Смотри же, я крепко на тебя надеюсь!
Глава XX
РУССКИЕ ВОЙСКА В ШВЕЦИИ
Большой русский флот стоял при Гангуте, в тех местах, где пять лет назад была одержана блистательная победа над шведской эскадрой. При флоте был сам царь Петр. 28 июня он созвал генеральный совет для обсуждения плана предстоящей летней морской кампании. Присутствовали генерал-адмирал Апраксин, адмиралы Сиверс, Гордон, Змаевич, генералы князь Голицын, Бутурлин, Матюшкин, Ласси, много полковников и командиров военных кораблей. Был там и капитан-поручик Кирилл Воскресенский.
Совещание открыл царь. В простом капитанском мундире с расстегнутым воротом (в каюте «Ингерманланда», где происходил совет, было жарко), дымя коротенькой трубочкой, Петр говорил медленно и веско, а глаза его с красными жилками на желтоватых белках пытливо оглядывали генералитет и энергичные лица молодых офицеров, стремившихся поймать хотя бы один царский взгляд.
— Слышно, господа совет, что в Швеции ныне во всем недостаток и конфузия, и оттого шведы возымели большую склонность к миру; но еще сдаваться им старая гордость не велит. Однако когда хоть немного притеснены будут, то, чаю, добьемся скоро и миру. Полагаю я так: флотам корабельному и галерному идти надлежит к Аландам. Галерам ходить у берегов для удобнейшего поиску над неприятелем. Но… — Петр строго постучал пальцем по столу, — в великий азарт вдаваться не следует! — Два или три лихих капитана виновато опустили голову. — А коли выход на берег будет опасен, лучше разделиться на корпусы и идти шхерами вдоль шведского берегу для промысла и разорения заводов и всего прочего. Все сие подвергаю на рассуждение генерального совета…
Густые облака табачного дыма, колышась, наполняли обширную низкую каюту со стенами, обшитыми темным дубом. Солнечные лучи, проходя сквозь иллюминаторы, едва пробивались сквозь дым мутно-светлыми снопами. Достигая стен, они освещали развешанное на них трофейное шведское оружие: мушкеты, пистолеты, тесаки, шпаги…
Члены консилии хранили благоразумное молчание. Они обдумывали смелый план царя. Не шутка — сунуться с сухопутным войском в Швецию.
Наконец слово взял старший из всех по званию, генерал-адмирал Апраксин, первый из русских моряков добившийся столь высокого чина; по морскому ведомству сам царь, имевший чин вице-адмирала, был у Апраксина в подчинении.
— Поелику неприятель не склонен к миру и всяческие задержки на Аландах строит, полагаю, что мнение господина вице-адмирала единственно справедливое. Но допреж действа надобно языков достать и разведку добрую сделать. И коль скоро уведаем для нас желательное, пошлем в сторону норда[217] и даже до самого Стокгольма две знатные партии — разорение учинить.
Контр-адмирал Сиверс сказал:
— Слышно, что неприятель у Стокгольма фарватер[218] и подходы к городу зело укрепил; того ради считаю, что надобно с кораблями к Аландам приблизиться, дабы прикрывать галеры, кои у Стокгольма действовать будут.
Интересную мысль высказал генерал-лейтенант Бутурлин:
— Следует посылать немалые партии разорять и жечь дворянские имения, отчего, надеюсь, придет швед в немалый страх. А господа дворяне и возбранить могут своим правителям продолжать войну, того ради, что они имеют вольный голос…
К этому мнению присоединились князь Голицын, вице-адмирал Змаевич и многие другие.
— Чинить по сему! — заключил Петр.
30 июня 1719 года русский флот отошел от Гангута и двинулся через Балтийское море. Корабли остановились у Лемланда,[219] а генерал-адмирал Апраксин с галерным флотом пошел к берегам Швеции.
* * *
Ранним июльским утром пехотная команда Кирилла Воскресенского выступила с ночлега по направлению к шведскому городу Норчепингу.[220]
Осуществилось давнишнее намерение царя Петра: перенести войну на шведскую территорию, и в этом ему не помешали ни интриги, ни прямые угрозы английского двора. По всей Швеции широко распространился слух, что на помощь ей на всех парусах идет сильный английский флот под командованием адмирала Норриса. Но где был этот флот, никто не знал. А тем временем тридцать русских кораблей, сто тридцать галер и сто малых судов перевезли войска царя Петра через Балтийское море. Две десантные армии высадились на шведском берегу: одной командовал генерал-адмирал Апраксин, другой — генерал-майор Ласси.
Отряд Кирилла Воскресенского входил в состав армии Апраксина.
Кирилл ехал на лошади впереди своего батальона, поглядывая назад и покрикивая на солдат, чтобы они не отставали. Он был в прекрасном настроении.
«Ежели в этой войне отличусь, — весело думал Кирилл, — глядишь, следующий чин получу. А там дальше, дальше…»
Приятные размышления Воскресенского были прерваны возвращением трех солдат, посланных в разведку.
— Направо, за рощей, усмотрели мы завод, господин капитан-поручик! — доложил унтер.
— Войсковая охрана есть?
— Так точно, есть! По нас стреляли, но мы, не принимая боя, отретировались.[221]
— Мы пойдем охватывающим движением! — решил Воскресенский.
Собрав младших офицеров, он распределил между ними обязанности.
Бой был недолог. Шведские силы, численностью до трех рот, не выдержали штыкового удара и начали отступать; их отступление обратилось в паническое бегство, когда они заметили, что русские обходят их с флангов. Часть беглецов была перебита, остальные сдались в плен.
