Повертев последнюю спичку в пальцах, он прикусил ее и замолчал.
Андрей пожал плечами: как хотите, и уставился в окно.
— А где находится сама машина? — достал конторскую скрепку Климов и сцепил принесенные Гульновым протоколы.
Оторвавшись от верхушек тополей, Андрей согнал с лица печать нахмуренного созерцания.
— Пока не установлено. Гаража у Костыгиных нет.
Тон его был обиженный. Еще бы! Землю, что называется, рыл, и все впустую.
— Теперь послушайте меня, раскрыл свою папку Климов. — Что мы имеем. Жаловаться на бездействие я не могу, основные пункты плана отработаны. Заострился несколько вопрос с машиной? Очень хорошо. Скорей найдем. А пока что подытожим сведения об убитой. Значит, так. С пятницы на субботу и с субботы на воскресенье Комарницкая дома не ночевала. Последние два месяца это вошло в систему.
— В «Интурист» нашла пути? — язвительно спросил Тимонин.
— Оправдывалась частыми дежурствами, но, к сожалению, это не подтверждается ни ее рабочим графиком, ни показаниями сменщицы Изрядновой. Мать Комарницкой работает учительницей, преподает в начальных классах, отец — бухгалтер совхоза. Других детей в семье нет. Со слов квартирной хозяйки, три недели назад убитая похвасталась бриллиантовыми серьгами, которые ей якобы подарил жених.
— Везет же людям, — грустно пошутил Тимонин и вынул спичку изо рта. И дорогие?
— Ягупова считает, серьги стоили не менее трех тысяч, хотя, конечно же, какой она знаток? Так, приблизительно… Среди вещей убитой их не оказалось. На трупе, как вы знаете, их тоже не было.
— Убийство с ограблением?
— Можно считать и так, — ответил на предположение Андрея Климов и продолжил, вытащив из папки следующий лист: — Накануне убийства, тринадцатого, Комарницкая забежала на короткое время домой, приняла душ, вздремнула, съела яблоко, чмокнула Ягупову в щеку и намекнула, что у нее теперь есть крылья и что теперь она, когда захочет, сможет парить в поднебесье.
— «По небу полуночи ангел летел»? — вспомнил поэтическую строчку Тимонин и сделал неопределенный жест рукой, точно разгонял над головой табачный дым.
— Не знаю, — встряхнул лист бумаги Климов и перевел дыхание. — Ягупова, та даже напугалась: уж не в секту ли ее баптисты затянули? Девушка она доверчивал, красоты своей не замечала. Но про крылья расспросить сочла обидным: все-таки ее жиличка была комсомолкой.
— А что эта Изряднова? — подпер кулаком подбородок Андрей, и лицо его приняло несколько нахальный вид. — Что говорит?
Климов выставил ладонь перед собой: не торопись, дорогой.
— Изряднова опознала Костыгина по фотографии как «жениха». Правда, оговорилась, что тогда он показался ей более привлекательным и что у него были черные очки.
— Ну вот! — Гульнов обрадованно встрепенулся, глянул на Тимонина. — Что я говорил? В модной оправе «Джимми».
— Да, — подтвердил Климов. — Изряднова тоже указала эту модель.
— Надо же, какая точность! — закинул руки за спинку стула Тимонин и стал похож на Буратино, которого схватил за шиворот зловещий Карабас. — Вещизм проник во все ячейки общества.
— Таков дух времени, — назидательно-гнусавым голосом съязвил Андрей.
— Вот, вот, — подыграл ему Климов и подчеркнул, что последние дни Комарницкая, судя по дневнику, жила в каком-то возвышенно-чувственном сне. Реальность ее не интересовала.
— В таком состоянии люди инстинктивно тянутся к прагматикам, — Тимонин перевел руки за голову и сцепил пальцы. — Но что интересно: характер их при этом не меняется.
Гульнов оторвал свою многодумную голову от подпиравшего ее кулака, и стул под ним жалобно скрипнул.
— Эх! — сказал он с чувством человека, третьи сутки «загорающего» в аэропорту. — Хорошо сидим!
Климов это знал и без него. Преследовать убийцу следует активно, опережая, перекрывая ему пути отхода, а не чесать затылок перед камнем с ветхозаветной скрижалью: «Налево пойдешь…»
— Да уж куда лучше, — выдавил из себя Тимонин, все еще продолжавший держать руки на затылке. — Три ловушки, одна мышь…
— Которая прошла ликбез.
— И попадаться не желает.
«Это хорошо, что они юморят, — подумал Климов. — Пафос мешает мыслить».
— Какие будут дополнения по плану, предложения?
Он пока не знал, в какую сторону податься.
— Зажжем свои потухшие трубки, — расцепил пальцы Тимонин и полез в нагрудный карман за сигаретой. Выудив ее из пачки, он нарочито медленно помял ее, понюхал, насладился ароматом табака, вальяжно задымил. — Пора воскурить фимиам великому искусству сыска: идти сюда и стоять там.
Было видно, что ему хотелось помолчать, подумать. Не спешить.
— Надо ехать в Усть-Лабинск! — с жаром сказал Гульнов. — Мамаша там.
— Яблочко от яблоньки?..
— Ну, пусть не так…
Тимонин курил и не вмешивался в разговор
Климов кивнул: поезжай.
— Выписывай командировку и один не возвращайся. Встретишься с родителями Комарницкой. Телеграмму им я уже дал. Попроси у них открытки, письма…
— Вряд ли, — неожиданно перебил его Тимонин, нынче в семьях письма не хранят. Эпоха культа отучила. Лишние свидетельства против родных. Прочли и разорвали.
— Но Комарницкая хранила, — возразил Климов. — Даже дневник вела.
— Ага, — свертывая бумажный кулек для пепла, буркнул Тимонин. — Может, потому ее и грохнули.
— Да брось! — отмахнулся Климов, которого начинала раздражать категоричность Тимонина. Гульнов, угадывая полководческие настроения старшего, вскочил со стула:
— Разрешите ехать?
Климов кивком головы отпустил его. Не хватало, чтобы Андрей по-фельдфебельски вытянулся в струнку, прищелкнул каблуками и откозырнул. Это он умел.
Без четверти десять Климов был у Шрамко. Коротко спросив: «Ну, как роддом? Рожает? Кого больше?» — и услышав климовское: «К сожалению, мальчишек», — Шрамко удивленно вскинул брови: «Это почему же к сожалению? Боишься, сыновьям невест не хватит?»
Климов смутился.
— Мальчишки, говорят, не к миру…
— Чепуха! Самое злое создание — женщина.
Кажется, шутливость возвращалась к Шрамко по мере того, как он всматривался в лицо Климова.
— А что нового?
— Отпечатки пальцев, снятые с молотка, с фотокарточки убитой и с дверцы холодильника в квартире Костыгиных, идентичны. В нашей картотеке этих отпечатков нет.
— Что еще?
Пробежав глазами по тексту, полученному от криминалистов, Климов нашел заключение: «При совмещении ударной и боковых частей молотка с костными повреждениями черепа убитой можно с большой долей вероятности считать, что орудием преступления послужил слесарный молоток, поступивший на экспертизу».
— Что дала отработка жилого сектора?
— Пока ничего.
Шрамко шумно вобрал в себя воздух, поджал губы. Медленно провел рукой но волосам.
— Из ничего ничего иполучится, — он помолчал, потом спросил: —Упустили?
Догадываясь о причине легкой заторможенности Климова, снова запустил пятерню в свою густую шевелюру, сгреб волосы к затылку и резко оторвал руку от головы.
— Этого я и боялся.
Когда ему что-то не нравилось, он начинал постукивать крепко сжатым кулаком правой руки по ладони левой. Костяшки на пальцах белели, а ладонь становилась малиновой. Вряд ли это помогало справиться с эмоциями, ибо в конце концов он с досадой упирался руками в колени и лицо его приобретало такое выражение, точно мысленно он возносил проклятия всем небожителям с их достопамятной родней.
— Экий мерзавец! — искренне негодуя, воскликнул Шрамко и, ознакомившись с частью материалов, не вызвавших у него сомнений, миролюбиво проворчал: «Это уже кое- что. С этой информацией можно работать».
Климов молчал. Если вчера он был уверен, что убийство произошло на почве ревности, непреднамеренно, то сегодня, помня о бриллиантовых серьгах, склонен думать о насилии и ограблении.
