Женя Виленкин, забравший по просьбе Константина Николаевича из антикварной лавки в Замоскворечье старинные гравюры с видами Санкт-Петербурга, высоко оценил покупку хозяина квартиры.
Приобрел Виленкин у старого антиквара и еще кое-что по мелочи, чтобы гравюры не выглядели инородными в модерновой мастерской. Как бы стилисты ни увлекались антиквариатом в современном интерьере, Виленкин придерживался другой линии -- современной и даже авангардной, хотя отдавал должное изыску старинных вещей, мебели, посуды, аксессуаров. Однако использовал их осторожно, в меру, органично вплетая в свои проекты. И как радовался дизайнер, когда, промучившись неделю, сумел развесить все шесть гравюр в мастерской так, что ни огромная сюрреалистическая работа Эдуарда Шагеева "Сон эстета", ни работы Лефарга не отталкивали друг друга, а, наоборот, дополняли, вызывали интерес. Вот в этом -- найти и совместить, казалось бы, несовместимое -- и проявлялся настоящий талант дизайнера.
Так, в хлопотах, суете по обустройству будущего семейного гнезда, в поездках в заснеженное Переделкино, пеших прогулках по старой Москве, почти ежевечерних телефонных разговорах с Натальей пролетел февраль. И однажды поутру неторопливый Виленкин объявил, что к Восьмому Марта квартиры будут готовы, а чтобы обставить их окончательно, как договаривались -- с мебелью, посудой, белыми шелковыми ламбрекенами на окнах, -- ему требуется еще месяц, потому что все нужное уже заказано разным фирмам. По мере поступления заказанного все определилось на свои места, и квартиры задышали по-новому. Итальянцы смонтировали удивительной красоты освещение в обеих квартирах, немцы оборудовали обе кухни, финны -- ванные комнаты и санузлы. В общем, дом ждал лишь хозяйку...
В тот же день Тоглар уговорил Наталью прилететь в Москву, хотя бы на женский праздник, и обещал ей большой сюрприз. Наталья согласилась приехать на три дня -- мать по-прежнему находилась в больнице. 3
В этот вечер, после разговора с суженой, когда Фешин ходил по номеру, радостно потирая руки и желая как-то отметить это долгожданное событие, раздался телефонный звонок. Хозяин антикварной лавки из Замоскворечья сообщил невероятную новость: сегодня, в один день, четыре разных человека из четырех городов Поволжья, включая и Казань, привезли картины академика Фешина: заброшенная два месяца назад сеть дала щедрый улов. Уравновешенный, всегда владеющий собой Константин Николаевич от волнения даже присел, потерял дар речи, но потом, спохватившись, попросил у антиквара, несмотря на позднее время, разрешения подъехать к нему домой тотчас же. Тоглар чувствовал, что в эту историческую для него и будущих Фешиных ночь ему все равно не заснуть. Старик, оказывается, жил в том же доме, где располагалась его лавка, только на пятом этаже, и потому сказал: если уж не терпится, приезжайте через час.
В назначенное время, минута в минуту, Тоглар с волнением нажимал кнопку звонка обшарпанной двери на темной и грязной лестничной площадке, где витали все мыслимые и немыслимые запахи неухоженного и ветшающего дома. Наверное, не живи Тоглар с полгода в "Метрополе" и не посещай таких квартир, как у Аргентинца, он не обратил бы внимания ни на грязь, ни на вонь; человек быстро привыкает что к хорошему, что к плохому -- Фешин знал это по своему личному опыту.
Дверь долго и шумно открывалась: гремели засовы, крючки, скрипели задвижки и замки -- верхние, нижние, боковые, -- хозяин, живший, видимо, здесь с рождения и оставивший позади не один этап лихолетья в России, был надежно защищен и без современной бронированной толщи. Прежде в таких домах ставили толстенные дубовые двери на тяжелых, в три ряда, бронзовых завесях, чтобы не оседали и не скрипели, -- их хватало не на одно поколение жильцов. Перед такой вечной дверью и стоял сейчас Фешин, заметно волнуясь. Чувствовалось, что в беспокойстве пребывал и хозяин антикварной лавки: не шуточное дело, когда заявляется клиент, замахнувшийся на четыре картины сразу. Хоть и много пишут про чудачества и баснословные траты "новых русских", таковых старый торговец до сих пор не встречал -- живописью и антиквариатом они интересуются редко. Их больше волнуют престижные модели автомобилей, драгоценности, редкие швейцарские часы из золота и платины, усыпанные крупными бриллиантами, одежда от дорогих кутюрье -- в общем, все, что можно носить на себе или с собой, не станут же они таскать по ночным клубам картину, чтобы покичиться перед своими приятелями. Чтобы просто заниматься коллекционированием, нужно нечто большее, чем деньги, -- культура например.
Квартира являлась как бы продолжением уже знакомой ему лавки или, еще точнее, походила на музей, где экспонаты время от времени гуляли с этажа на этаж. В другое время и в другой обстановке Константин Николаевич осмотрел бы сокровища антиквара внимательнее, но сегодня его интересовало только одно -картины его деда. Чувствуя, что гостю не терпится поскорее увидеть полотна художника из Казани, хозяин дома сразу провел позднего покупателя в большой, хорошо освещенный зал. Две картины, прислоненные к спинке высокого дивана, стояли у проема занавешенного окна, две другие -- у стенки слева, рядом с громоздким резным буфетом. Все четыре были в родных старых рамах.
Константин Николаевич не знал, к какой подойти сначала, его одновременно тянуло и вперед и налево. Вдруг, радостно улыбнувшись, он шагнул к окну, глаза впились в одну из работ, где была изображена красивая молодая женщина, наверное собиравшаяся на свидание или в гости, а может, просто прихорашивалась в ожидании возлюбленного. В начале века часто использовался прием, когда художник представлял изображение в зеркале или хотел через зеркало показать, что находится позади главной фигуры композиции. Фешин сразу вспомнил знаменитую картину Эдуарда Мане "Бар в Фоли-Бержер". Здесь художник воспользовался тем же приемом, и Тоглар почувствовал атмосферу далеких спокойных лет богатого, с традициями дома. Как бы в подтверждение своей догадке Константин Николаевич увидел рядом с четкой размашистой фамилией автора и год создания картины -- 1913. В картине неуловимо ощущалось влияние импрессионистов, и не мудрено: они тогда были в фаворе, будоражили умы, но если вглядеться внимательно, чувствовалась традиционная русская школа и в цвете, и в композиции, да и в технике тоже, а едва уловимый французский флер придавал лишь очарование полотну.
Другая картина была более привычна для Константина Николаевича, похожие работы он видел в музее в Казани, в зале, посвященном Николаю Фешину. Добротный зимний пейзаж, где была увековечена городская усадьба, купеческий особняк с колоннами в ложноклассическом стиле, с выкрашенной в красноватый цвет железной крышей, с изящно выписанными водостоками и ажурным крыльцом... массивные кованые ворота, большая ель, слегка присыпанная снегом... распахнутый сеновал с едва обозначенной шаткой лесенкой, коновязь с парой гнедых -- навсегда ушедшее, но сохраненное на века точной кистью время... Радость и грусть рождают такие картины, но эти написанные с натуры пейзажи и есть, наверное, то, что русский человек любовно называет Отечеством, Родиной, Россией...
Две другие картины стояли на полу, рядом с черным резным комодом. Тоглар поднял и перенес их на диван -- здесь было более удачное освещение. На одной из работ была изображена обнаженная молодая женщина, говоря языком искусствоведов -- "ню". Тут сразу на память приходили женщины Ренуара, не по-французски в теле, и даже, на наш сегодняшний вкус, несколько полноватые. Но от этой женщины, хорошо освещенной ярким летним солнцем в светлом предбаннике, веяло молодостью, силой, тем более что упор художник сделал не на внешности модели, а на фигуре натурщицы, на прекрасных густых русых волосах, небрежно собранных в изящно-кокетливый узел на голове, и хорошо прописанных легких руках, как раз довершающих это сооружение на затылке. Поражала удивительная целомудренность картины, хотя в начале века даже такая умеренная работа могла показаться смелой и вызвать шквал нападок со стороны ортодоксальных ценителей живописи. Наверное, картина получилась еще и потому, что художник Фешин всегда остро чувствовал розово-сиреневый и белые тона, и ему прекрасно удался цвет молодого, здорового тела, который как раз и доминировал на всем полотне.
Последняя картина, на которой Тоглар остановил свой взгляд, являла собой урбанистический пейзаж, опять же модный в начале века и занесенный в Россию из Европы импрессионистами и постимпрессионистами. Казань, как и Рим, расположена на холмах, особенно в центре, в исторической ее части. Здесь выбор натуры художником оказался весьма оригинальным. Пейзаж был написан не по восходящей -- поднимающиеся в гору здания и особняки, -- а наоборот: с главной улицы перспектива уходила как бы в овраг, где на его дне и на склонах лепились удивительной архитектуры дома, строения с разноцветными крышами, утопающими в садах, -- трогательный вид навсегда сгинувшей жизни...
