На этих картинах рядом с четкой подписью автора тоже значились даты написания работ: 1912-й и 1911-й годы. Выходит, все четыре были созданы в предгрозовое, но еще тихое для России время, когда никто не ждал ни Первой мировой войны, ни революции, ни гражданской, да и сам Николай Иванович вряд ли представлял свою жизнь и смерть на чужбине. Так, перебегая взглядом от одной картины к другой, Тоглар ходил вдоль дивана и обратно, пока хозяин не предложил ему прекрасной сохранности венский стул. Теперь он сидел перед картинами, разглядывая работы своего деда, пытаясь угадать его настроение, когда тот был увлечен тем или иным сюжетом. Неожиданно Тоглар задумался, был ли художник Фешин в то время, до Первой мировой войны, знаком с его бабушкой, Елизаветой Матвеевной, и, подсчитав годы, пришел к мысли, что нет -- его бабушка в ту пору была еще студенткой консерватории. Думал Константин Николаевич и о том, видела ли Елизавета Матвеевна эти работы, нравились ли они ей?.. В какие-то минуты он даже забыл, где находится и зачем, потерял счет времени. Из забытья его вернул голос антиквара -- он и так слишком долго засиделся: за окном стояла глубокая ночь и, несмотря на начало марта, густо валил снег.
-- Ну как, понравились работы, молодой человек? -- И в вопросе старика просквозила тревога и надежда, видимо он слишком обнадежил всех, кто искал картины, что клиент попался солидный, не обманет.
-- Спасибо, -- растроганно сказал Тоглар. -- Очень и очень. Даже не знаю, как вас и благодарить, Кузьма Митрофанович. Век ваш должник... -- Он достал портмоне с собственной многоцветной золотой монограммой, которую заказал в фирме "Картье" вместе с визитками. -- Сколько я должен вам за хлопоты и за работы?
И когда старик, опять же волнуясь, назвал цену, Тоглар добавил к ней еще изрядную сумму, прокомментировав свой щедрый жест:
-- А это лично вам от меня в благодарность.
Старик, не решаясь пересчитать деньги, как привык, обронил:
-- А если еще найдутся работы этого художника, как мне поступить, искать вас?
-- Обязательно, Кузьма Митрофанович. Сколько бы ни нашлось работ моего деда -- теперь я могу признаться в этом, -- я буду вам премного обязан...
На том далеко за полночь они распрощались.
Константин Николаевич не уснул в ту ночь, привезя в свой номер эти ниспосланные ему свыше, как он считал, картины. До самого утра расставлял он их по своему трехкомнатному люксу, любовался то одной, то другой, и как только посчитал приемлемым поутру поднять с постели Эйнштейна, позвонил ему и Виленкину и велел срочно подъехать к нему. Тоглару не терпелось поделиться с ними своей радостью: фамильные картины начали стекаться в новый фешинский дом... 4
...Наталья прилетела в праздничный день первым рейсом. Накануне Восьмого марта у них в магазине допозд-на шла бойкая торговля последними весенними моделями от Кристиана Лакруа, доставленными Робером Платтом. Французы хорошо усвоили русскую пословицу: дорога ложка к обеду -- в бизнесе это приносило немалый успех. Встречал ее Тоглар в аэропорту вместе с Георгием. Большой, специально заказанный букет из Голландии, бросался в Домодедово в глаза каждому, хотя в этот день многие встречали прилетающих с цветами -- женский день все-таки! Из аэропорта, где на этот раз непривычно долго задерживали багаж, поехали в "Метрополь", а оттуда почти сразу на обед к Городецкому -- там их уже ждал празднично накрытый стол.
Дом Аргентинца, которого Константин Николаевич представил как старого друга и компаньона по бизнесу, сразил Наталью наповал. Она не ожидала увидеть такого великолепия: простор, обстановка, планировка квартиры, каминный зал, зимняя оранжерея на веранде -- все было как в сказке. Так она восхищенно и сказала хозяину, когда Аргентинец задал свой обычный вопрос: нравится ли его бунгало гостье? Довольный Аргентинец улыбнулся, но все же, покосившись на Тоглара, не сказал, какие апартаменты готовит для нее его старый друг.
У Городецких загуляли допоздна -- тепло, уютно, душевно принимали Наталью у друзей Константина Николаевича. Чувствовалось, что вальяжный и остроумный хозяин дома дорожит дружбой с Тогларом, ценит его, и это наполняло душу Натальи гордостью, ей казалось, что в Москве она с ходу попала в компанию высоких и влиятельных людей. И район, где жил Аргентинец, и сама квартира -- о существовании подобных она и предполагать не могла, -казалось ей, были предназначены для небожителей. Когда подъезжали к этому дому, Константин Николаевич показал на такой же, по соседству, но только с мемориальной доской на фронтоне здания, и сказал: "Тут жил Брежнев. А рядом дом, где умер Андропов". Да и на этом особняке, где они отмечали праздник, на въезде она видела несколько барельефов из гранита и тяжелые, бронзового литья мемориальные доски с указанием фамилий и скорбных дат, но не решилась спросить, кто жил тут, подумала: не в последний раз, успеется.
Вернулись они к себе в "Метрополь" поздно и в этот вечер никуда больше не пошли, хотя, встречая Наталью, Константин Николаевич предполагал заехать после Городецких в какой-нибудь ночной клуб -- его возлюбленная очень любила танцевать, это открытие Тоглар сделал для себя в Париже. В гостинице, когда они уютно расположились на диване посмотреть праздничную программу по телевизору, Наталья, наверное находившаяся под впечатлением всего увиденного в гостеприимном доме Городецких, с завистью и грустью одновременно, но в любом случае неожиданно для Тоглара сказала:
-- Как мне понравилось у твоих друзей... И дом, и какая у них семья, и как они любят друг друга...
-- Выходи за меня замуж, и мы так же будем жить. И дети у нас, я думаю, будут неплохие, мать-то у них вылитая красавица, -- подзадорил ее Тоглар, приобняв.
Но, видимо, уклад яркой, помпезной жизни Городецких сильно подействовал на молодую женщину, и она, не таясь, с сожалением проронила:
-- А где мы с тобой будем жить, в этом номере в "Метрополе"? Мне свой дом хочется иметь, принимать гостей... Я уже однажды была замужем, намаялась по чужим квартирам. Зареклась -- за бесквартирного замуж никогда не пойду, жизнь одна, да и та быстротечная...
-- Ну, мы, наверное, этот вопрос как-то решим. Видишь ли, тут наши интересы и планы, слава Богу, совпадают. Мне тоже хочется жить домом, семьей, принимать гостей, растить детей... -- ответил Константин Николаевич и впервые почувствовал, как в Наталье открылось или проскользнуло что-то хищное, жесткое, рациональное, шедшее вразрез с его сложившимся представлением о ней. Но эта мысль не успела задержаться, пустить корни, ибо в тот же момент любимая, трогательно обняв его, стала благодарно целовать за предложение. И такой красноречивый ответ отогнал насторожившую было Тоглара мысль. Но тайну готовых апартаментов на Кутузовском Константин Николаевич в этот день все же не раскрыл, хотя и порывался несколько раз -- и по дороге с аэропорта, и у Городецких, -- но сработал какой-то неподвластный ему тормоз.
Утром, когда они позавтракали внизу в ресторане, Тоглар весело сказал:
-- А я ведь обещал тебе сюрприз, выманивая тебя из Ростова в Москву, а ты и не напомнила.
-- Я думала, что визит к твоим друзьям Городецким и есть тот самый сюрприз, -- пожала плечами подруга. -- Я очень довольна проведенным у них вечером, спасибо тебе. И если сегодня меня ждет еще одна подобная радость, считай, что ты приготовил двойной сюрприз.
-- Ну, это судить тебе, -- несколько туманно изрек Тоглар. -- Если понравится, то это и будет главный сюрприз. Во всяком случае, я старался...
Забрав "порше" с автостоянки гостиницы, Константин Николаевич повез Наталью на Кутузовский проспект. Когда подъезжали к дому, очень похожему на тот, в котором жил Городецкий, Наталья заметила, что на фронтоне этого здания тоже висели два барельефа из черного и серого гранита и три бронзовые, позеленевшие от времени мемориальные доски.
-- Значит, я угадала, опять в гости? -- с деланным восторгом сказала Наталья, оглядывая высокое парадное с консьержем в униформе, бывшего десантника.
-- Сюрприз может быть и не в гостях, потерпи немножко, -- ответил с усмешкой Тоглар, вызывая скоростной лифт.
Поднялись на шестой этаж, на просторную лестничную площадку. Поскольку на нее выходили только две квартиры и обе принадлежали Константину Николаевичу, то Виленкин привел в порядок и эту территорию. Оформление стало строгим, изысканным, на долгие годы: до потолка -- крупная плитка под цвет редчайшего каррарского мрамора, на стенах -- хорошо полированные дубовые панели, из специального наборного паркета -- пол. Хотя обе квартиры на площадке принадлежали Тоглару, но входные двери в них резко отличались друг от друга и по форме, и по цвету полотна и косяков, и особенно по богатству и дизайну хорошо надраенной бронзовой фурнитуры. Над входом в двустворчатую массивную ореховую дверь, что вела в мастерскую-салон, имелась большая застекленная арка, из-за нее прихожая в светлое время суток могла обходиться без электрического освещения, что было очень важно для художника и преображало квартиру до неузнаваемости.
