Начало было многообещающим.
— Боишься себя скомпрометировать?
— Лучше не рисковать. У тебя сейчас такое положение. Поэтому я и повел себя так, словно мы незнакомы. Ты должна меня понять. Я знаю все, все подробности, абсолютно все знаю. Наша газета писала об этом несколько раз, была большая почта. Все верили в то, что твой муж… Ну, в общем, виновен. Да и суд это подтвердил. Но, кажется, в последнее время ты считалась без вести пропавшей. Не думал, что ты уехала в Москву.
— Я приехала позавчера.
— Да? И что же привело тебя ко мне?
— Я хочу предложить тебе написать одну статью. Я дам все необходимые факты.
— Надеюсь, это не касается твоего мужа?
— Касается.
— Тогда — нет.
— Почему?
— Подобные материалы нашу газету не интересуют! Так что предложи что-нибудь другое, если хочешь с нами сотрудничать.
— Ты не понял. У меня есть неоспоримые доказательства того, что Андрей невиновен!
— Видишь ли, Таня, нашим читателям это уже неинтересно. Прошлое незачем ворошить. Мы не хотим возвращаться к этой истории. Ведь все ясно и так. Потом — ты говоришь бред! Какие могут быть доказательства, если уже состоялся суд? И все уже давно выяснено! Ты просто хочешь устроить бурю в стакане воды. Конечно же, ты заинтересованная сторона, именно поэтому ни единому твоему слову нельзя верить. Извини. Чтобы лишний раз привлечь к себе внимание, ты наплетешь все, что угодно, — и у нас будут неприятности.
— Если бы ты меня хоть выслушал…
— А зачем? Ну подумай сама, зачем мне тебя слушать? Я доверяю только следствию и суду, то есть закону и правопорядку. Вот если бы был повторный процесс, если бы ко мне поступила официальная информация из милиции. А так… почему я должен тебе доверять? Все, что ты говоришь, несерьезно. Тем более что нашим читателям дело Каюнова уже неинтересно. И газета не собирается возвращаться к этой теме.
— Господи, да при чем тут это? Я провела следствие сама! Да его почти не надо было проводить, чтобы понять — официальное расследование не велось! Я нашла доказательства, что Андрей невиновен! Все было подстроено — я могу это доказать! Я знаю имя настоящего убийцы! Это дело справедливости, чтобы Андрей был освобожден из тюрьмы!
— Ну я, допустим, так не считаю! И потом — кто ты такая, чтобы проводить следствие и рассуждать о каких-то доказательствах и убийцах! У тебя ведь нет юридического образования! Ты не относишься к милиции. Принеси справку о том, что ты имеешь юридическое образование или ты работаешь в милиции…
— Помнится, в марте за статью обо мне тебе очень хорошо заплатили и никаких справок не требовалось!
— Но это же совсем другое дело! Существуют такие понятия, как шоу-бизнес, пиар, реклама. Я рекламировал телезвезду. А сейчас ты кто? Никто! Увы, в жизни такое случается часто. Ты больше не звезда. И за сумму, втрое большую той, я не стал бы связываться со статьей о твоем муже. Ну какой нормальный журналист станет с таким связываться?
— Но я же могу доказать, что Андрей не убийца!
— Бред! Буря в стакане воды! Я уже сказал тебе все. Мне кажется, разговор закончен.
— Значит, ты категорически отказываешься мне помочь?
— Несомненно отказываюсь.
Громко хлопнула дверью.
Небо над городом было свинцово-серым. В половине одиннадцатого ночи Лидка открыла дверь своей квартиры — ни единого слова, и вновь была ночь на коротком матрасе, пахнущем собачьей мочой.
Следующее утро застало меня в той же самой приемной. Лицо секретаря хранило следы злобы, а прическа была посыпана перхотью. В кабинет я вошла третьей, и уродливый, краснорожий Петр Егорович, сидя за огромным письменным столом, казался чем-то большим и бетонным. Застегнутый бюрократический пиджак придавал ему столько значительности, что казалось невероятным то, что вчера подобная чугунная глыба в коридоре пыталась меня обнять.
На бюрократов у меня была выработана устойчивая аллергия. В кабинете начальства я всегда могла сорваться и наговорить такие вещи, за которые еще пятнадцать лет назад могла получить расстрел. Поэтому я избегала посещения таких заведений.
— Слушаю вас.
Я села к столу (хотя сесть мне не предложили) и принялась говорить — эту речь я отрепетировала в поезде за бесконечные сутки. А когда все было готово, я выучила речь наизусть. Это был великолепный образчик краткости и официальной точности. Без личных комментариев я перечисляла наиболее существенные вещи и заканчивала просьбой о повторном пересмотре дела. По лицу Петра Егоровича я поняла, что с первого раза смысл до него не дошел, поэтому мне пришлось повторить все и во второй, и даже в третий раз (одно слово — начальство). Знаете, о чем он спросил после моей речи?
— У вас есть справка о состоянии здоровья?
Я растерялась — справки у меня не было. Но потом, взяв себя в руки, ответила, что здоровые люди справки от психиатра с собой не носят. На что он привел потрясающий аргумент:
— Но я же не требую у вас справку от психиатра, я требую справку о состоянии вашего здоровья.
— ?!
— Вы же говорите, что были ранены, значит, вполне вероятно, что вы не самостоятельно собрали эти факты.
Теперь уже я ничего не понимала. Гордясь своим интеллектуальным превосходством, он объяснил:
— Справка бы показала, что по состоянию здоровья вы вполне могли посетить те места и поговорить с людьми о деле вашего мужа. Ну ладно. А юридическое образование у вас есть?
— Я закончила ГТЭИ.
— Тогда почему вы думаете, что собранные вами свидетельства имеют юридическую основу?
Довод был, с его точки зрения, убедительнейший. Я еще раз объяснила, что прошу провести повторное следствие на основе собранных мной фактов с тем, чтобы был повторный пересмотр дела в суде. Мы говорили подобным образом минут сорок, после чего мне соизволили сообщить, что это ведомство уголовными делами не занимается. Он сообщил мне адрес очередной высокой инстанции.
На следующее утро я пошла туда. Так прошло несколько дней. Ни одно из ведомств, в которые я попадала, не занималось уголовными расстрельными делами. Словно мячик, меня отфутболивали от одного бюрократа к другому, а время шло, и с каждым вечером Лида все неохотнее открывала мне дверь. Постепенно я стала терять надежду. Ночами мне снились длинные коридоры и переполненные приемные официальных инстанций. Чугунные морды высоких начальников плясали вокруг меня в хороводе. Я рвалась сквозь их круг и не могла избавиться от ощущения, что весь земной шар обрушился на мои плечи.
Под конец я попала в самый высокий кабинет, ведающий исключительно расстрельными делами. Наверное, от этих подрасстрельных дел лицо сидящего передо мной чиновника приобрело особую жестокость. На своем месте он был единственным господином и богом и прекрасно об этом знал.
Утром, когда я уже выходила из квартиры, Лидка поймала меня в дверях:
— Значит, так. Эта ночь будет последней, которую ты проведешь в моем доме. Мне больше нет резона держать тебя здесь даже в качестве прислуги. Поэтому завтра с утра можешь выметаться к чертовой матери куда угодно — здесь ноги твоей больше не будет! Понятно?
Я догадывалась об этом — несколько дней (ночей) Лидка делала мне подобные намеки.
У чиновника, сидящего передо мной, были седые волосы и свирепый взгляд, а покрасневшие веки придавали ему сходство с бешеным кроликом.
В бессчетный раз изложила свое дело вслух. После моих слов в воздухе повисла тишина.
— Думаю, вам можно будет помочь. Думаю, повторного пересмотра добиться можно.
Мне захотелось кричать — подобного я не ожидала. Еще немного — и я бросилась бы целовать его ноги.
— О подробностях мы поговорим на моей даче.
— На какой даче? — Ледяной, отрезвляющий яд.
— На моей. — Он встал из-за стола и наклонился над моим стулом. — А ты что же думаешь? Надеюсь, ты прекрасно понимаешь и знаешь, что я единственный, от кого зависит — стукнут твоего муженька или нет. Денег с тебя я не требую — у тебя их нет, это видно. Подходящих знакомств — тем более. Таким, как ты, не помогают. Такие, как ты, должны сидеть в своей щели и не высовываться. Но ты красивая и в моем вкусе. Придется платить. Так что решай. Молчишь? Сейчас я вызову моего шофера, он тебя проводит, подождешь в машине.
А потом все произошло быстро, я даже растерялась. Кажется, резко дернулась моя рука, кажется, он отпрянул назад, и на его щеке заалело, запламенело ярко-красное пятно.
— Что ж, — сказал он, — надеюсь, со своим мужем ты уже попрощалась.
Мрамор лестницы аккомпанировал мне вслед его словами: «Надеюсь, со своим мужем ты уже попрощалась». Это был конец. Помню скрип снега под ногами. Помню боль, словно сердце мое резанули ржавым ножом. Помню, как, приближаясь к метро и вдыхая неповторимый подземный запах, сказала себе: «Сейчас я брошусь под поезд». Я вошла внутрь с этой целью. Смерть была черной дырой в цветущем и ярком мире. Я готовилась стать черной дырой.
