Глава 26
Оставшись одна, Катя несколько минут сидела в кресле, вытянув ноги, закрыв глаза, и старалась ни о чем не думать. Странно, всего лишь половина одиннадцатого, а кажется, уже глубокая ночь. Она страшно устала, был сумасшедший, бесконечный день, хотелось встать под горячий душ, потом выпить чаю, залезть в постель, свернуться калачиком, проспать до утра крепко, чтобы ничего не снилось.
Какое счастье, что она не осталась тогда в маленькой одинокой гостинице, в кратере вулкана на Тенерифе, не купилась на все эти жалобы, вздохи, жаркий шепот в лицо, не поддалась искушению, легкой минутной вспышке ностальгии по той красивой любви, которой на самом деле не было вовсе.
Выдумала она себе Егора Баринова в двадцать лет, сочинила от избытка юных чувств. А этот трусоватый дядька, подлец, мелкий пакостник, вообще ни при чем.
Зазвонил телефон, она вздрогнула, открыла глаза, взяла трубку и услышала голос Паши Дубровина:
— Катюша, это я. Как ты себя чувствуешь?
— Все нормально, спасибо.
— Ну я ведь слышу, что не совсем нормально. Есть какие-нибудь новости? Сюрпризы?
— Есть и новости, и сюрпризы. Но это не телефонный разговор.
— Может, мне приехать? — осторожно спросил он.
— Нет. Мы завтра обязательно увидимся, а сейчас я очень устала.
— Знаешь, я, кажется, все понял. Кое-что не сходится пока, но в целом… — Пашенька, давай завтра. Сейчас сил нет, честное слово. Ты прости меня, я позвоню тебе утром, как только проснусь. Ты будешь дома?
— Я буду дома, никуда не уйду, пока ты не позвонишь. Спи спокойно. Тебе действительно надо хорошенько выспаться.
Положив трубку, она резко встала с кресла, передернула плечами, стряхивая сонное тупое оцепенение, и направилась в кабинет Глеба.
Сказав Баринову, что придется перерыть весь дом в поисках кассеты, она преувеличила. На самом деле достаточно просто открыть маленький кабинетный сейф, спрятанный в одной из секций книжного шкафа. По-хорошему, это давно надо было сделать — разобраться в бумагах, привести все в порядок. Однако руки не доходили.
Глеб много раз открывал при ней этот сейф, никаких особенных секретов там не было. Она знала, что Глеб хранил там банковские документы, иногда деньги. Когда в доме собиралось слишком много народу, он прятал туда шкатулку с драгоценностями Катиной прабабушки. Не такие уж это были серьезные бриллианты, и чрезмерной подозрительностью Глеб не страдал, однако шкатулку спрятать не забывал — от греха подальше.
Сейф был с простым кодовым замком. Внизу, на дне, имелся маленький ящик, который Глеб при Кате никогда не открывал. Он был вмонтирован так хитро, что сразу не заметишь.
В сейфе оказалась папка с бумагами, небольшая пачка долларов и Катина шкатулка. Она так и осталась там после очередных гостей. Именно в ней лежал магнитный ключ от потайного ящичка.
Ящик тихонько звякнул и выдвинулся автоматически. Там лежала обыкновенная видеокассета в черной пластиковой коробке, без всяких надписей и наклеек.
Изображение было нечетким. Сначала Катя увидела только три смутных силуэта в дымке, потом стало ясно, что это голые тела — два женских, одно мужское. Плеск воды в бассейне, хриплый русалочий смех, глухое постанывание. Уже через минуту Катя узнала Егора Баринова. Его специально взяли крупным планом. Две девочки были видны смутно, они явно не интересовали оператора. Но вот отчетливо мелькнул знакомый профиль. Света Петрова, полная, белокожая, с роскошной высокой грудью. Лицо второй красотки все никак не попадало в кадр.
Худенькая, длинноногая, совсем юная. Что-то очень знакомое. Длинные мокрые волосы закрывают лицо. Они кажутся темно-каштановыми, но у мокрых волос меняется цвет. Короткий крупный план. Всего доля секунды. Тонкая рука откидывает мокрую прядь.
Катя нажала кнопку на пульте. Кадр замер. Прямо на Катю глядели красивые зеленые глаза Маргоши Крестовской.
Все. Можно выключать видик. Дальше такая пакостная порнуха, что тошнит.
Катя вытащила кассету, убрала ее назад, в коробку.
Что теперь? Звонить завтра утром следователю Чернову в прокуратуру? Лунек ее за это убьет, в самом прямом смысле. Конечно, кассета — один из крючков, на котором он держит Баринова. Тащить такое в прокуратуру — самоубийство.
Надо звонить Луньку и возвращать ему порнушку государственного значения прямо в руки. Не Катино это дело, пусть он сам разбирается. Только надо поставить условие: пусть через свои каналы сделает так, чтобы сразу освободили Ольгу Гуськову. Он сумеет, у него достаточно связей.
А Глеб, оказывается, недооценил Маргошу, при всей своей упорной неприязни к ней. Неприязнь — это мягко сказано. Он с самого начала не мог спокойно о ней говорить, не стеснялся называть «щукой» и «тварью» даже при отце.
Катя ясно вспомнила, как на дне рождения Калашникова-старшего, чуть меньше месяца назад, случайно услышала обрывок разговора на кухне:
— Глеб, ну я же не просила, он сам настоял, — вполголоса, почти шепотом, говорила Маргоша, — просто он любит меня. И вообще, ты прости, конечно, но это не твое дело.
— Это мое дело, это мой отец, и если ты думаешь, что сумеешь вот так, по-тихому, вытянуть из него все до копейки, то ошибаешься. Ты ему можешь петь про чистую любовь. А мне не надо. Учти, еще один такой фортель, и я… — Глеб, ты хотя бы отца пожалей. Он этого не вынесет.
Катя вошла. Они замолчали. Она успела уловить в воздухе особенный, оглушительный запах ненависти, который еще несколько минут продолжал висеть в тишине уютной кухни.
Потом, когда они возвращались домой, Катя сказала:
— Ну что ты все время грызешься с Маргошей? Хватит уже. За что ты ее так ненавидишь? Прямо искры летят.
— Эта тварь заставила отца открыть на ее имя еще один счет, и туда идет чуть ли не весь доход от его доли в нефтяных операциях. А на очереди — его деньги от казино. Она его оберет до копейки, старого болвана.
— Можно подумать, твой отец младенец или впал в маразм. Он ведь сам понимает, что делает. Она не силой его заставляет.
— Да уж я знаю, чем она его заставляет, — буркнул Глеб, — но мне надоело. Теперь у меня есть управа на эту тварь.
— Ну что ты говоришь? Прямо страшно слушать. По-моему, тебя просто зациклило. Попробуй посмотреть на нее другими глазами. Красивая, талантливая девочка, сама, между прочим, успела многого добиться.
— Сама?! — взревел Глеб. — Ты что думаешь, ее взяли бы просто так сниматься во все эти дурацкие боевики? Вон их сколько, красивых-талантливых, готовых душу заложить, чтобы хоть в эпизодик взяли. Ты ведь знаешь, никаких особых данных, кроме яркой морды и длинных ног, для такого кино не надо. А этого добра навалом. Не была бы она папиной женой, фиг бы ее кто брал на главные роли. Все эти сказки про золушек с бензоколонки пусть кинозрители кушают. Уж ты-то знаешь, как подобные вещи происходят.
— Глеб, почему ты такой злой? Она ведь любит его.
— Она его проглотит с потрохами и не поперхнется, — сказал он спокойно и мрачно, — еще недавно у меня оставались слабые иллюзии, а теперь все. Нет там никакой любви и быть не может. А моего старого дурака жалко. Но ничего, переживет. Вернется к маме. Побаловался, и будет с него. Вообще, хватит об этом. Надоело.
Катя отчетливо помнила тот вечер потому, что крайне редко видела своего мужа таким разъяренным и решительным. Да и времени прошло совсем немного с тех пор, меньше месяца. Тогда она не придала особенного значения ни случайной склоке в кухне, ни их разговору в машине по дороге домой. Ей в голову не пришло, что за этим может стоять. А зря.
Все теперь понятно, все сходится. Если бы Константин Иванович увидел эту кассету, безусловно, с Маргошей бы развелся.
Он женился на чистой, честной девочке, далекой от грязи и пошлости. А что оказалось? Его обманули, посмеялись над его возвышенной трепетной любовью, из него сделали идиота. Он бы не просто развелся — выгнал вон. Кто-то другой, возможно, и простил бы. Калашников — никогда. Она могла потерять в один день если не все, то почти все — деньги, благополучие, даже карьеру. И это зависело от Глеба, от человека, который с самого начала ее терпеть не мог… Только одна осталась прореха — время. Она ведь улетала в Париж той ночью.
Катя взглянула на часы. Десять минут двенадцатого. Маргоша улетала ночью… Каким рейсом? А ведь это несложно вычислить. Сегодня ровно неделя со дня убийства.
Катя открыла телефонный справочник и стала дозваниваться в справочную «Шереметьево-2». Там было безнадежно занято.
Интересно, что Паша имел в виду, когда сказал: «Я, кажется, все понял»? Конечно, она даже не соблаговолила выслушать. Она вообще относится к Паше совершенно по-хамски. Он готов мчаться куда угодно по первому ее зову, он всегда рядом, когда ей это надо. А между прочим, именно сейчас ей очень неуютно одной.
