это поскорее закончилось, о боги усталости. – Салливан высказался слишком громко, но мне не показалось, чтобы Клара обиделась. – Хотя она играет только одну роль, а мне предстоит исполнить как минимум десяток.
– Вы несправедливы к Кларе, – тихо упрекнула я.
– Боги детства! – Салливан тоже перешел на громкий шепот. – Она прекрасна, но печальна, как закат в Дартмуре. Как фотографии покойных родственников. Как баллада ирландских моряков. Вытянуть из нее два слова – немалый труд.
– Она с самых юных лет играет в ментальном театре.
– А я и не отрицаю ее опытности. Я только говорю, что предпочитаю держаться от нее на расстоянии десяти шагов. На мой вкус, она чересчур уныла. Как вы себя чувствуете?
– Нервничаю. Как и все.
– Все пройдет хорошо, – заверил Салливан. – Наверно. Но если этому преподобному Доджсону для излечения потребно такое… В общем, это значит, что дела его гораздо хуже, чем у всех пациентов этого пансиона, вместе взятых. Боги искренности, не смотрите на меня так, я не насмехаюсь над вашими больными, – добавил он, когда с моего лица исчезла улыбка. – Я говорю о его преподобии. Никто мне так и не подтвердил, но все-таки мне кажется, что он автор этой книжки… «Приключения Алисы в Стране чудес» или как там ее… И вот что я еще добавлю: написавшему такое требуется по меньшей мере два ментальных театра в день на протяжении целого года. Будь я сэром Оуэном, я бы так и записал в рецепте.
Мне снова стало весело.
– Это детская сказка.
– Боги детей! То, что его книга нравится девочке-призраку, меня не удивляет. Хотя у меня самого нет и не было детей. Послушайте… – Салливан остановил меня, когда я уже собиралась отойти. – Когда здесь все закончится, вы приедете в Лондон на меня посмотреть?
– Обязательно. – И я со значением добавила: – Если вы там будете.
– А что у нас сейчас?
– А сейчас я ухаживаю только за одним пациентом, вам это известно. Полагаю, так будет и дальше.
– Надеюсь, ради вашего же блага, что это будет не его преподобие.
В ответ я только улыбнулась и отвела взгляд.
И в этот момент ко мне подошел еще один мужчина:
– Мисс Мак-Кари, я решил, что вергилием будете вы, правильно?
Вот так, как обухом по голове. Я уставилась на сэра Оуэна, а потом дала свое согласие.
4
Я впервые получила роль в ментальном театре. Сэр Оуэн, очевидно, обратил внимание на мою нервозность, потому постарался немного успокоить меня:
– Не тревожьтесь, у вас все получится. Ведите преподобного по лабиринту, но только ни в коем случае не тащите. Предоставьте ему свободу двигаться вперед или отступать – как ему заблагорассудится.
– Хорошо, доктор.
– Ох, ну что за ужасный шум! – воскликнул сэр Оуэн, только сейчас заметив, что находится в кухне. – Пойдемте со мной, мисс Мак-Кари. Мы уходим, – позвал он своих приближенных.
Мы прошествовали в холл, а мои товарки, занятые обычными сестринскими делами, взирали на меня с любопытством и уважением. Сэр Оуэн продолжал:
– Мы разделим «белое состояние» на две части: первая займет начало маршрута, вторая, и последняя будет проходить внутри центральных перегородок. Об этом не беспокойтесь. Кстати сказать, доктор Квикеринг берет на себя передвижение декораций в соответствии с решениями, которые его преподобие будет принимать на своем пути. Основная задача Квикеринга – не допустить, чтобы пациент во что-нибудь врезался, поскольку если он почувствует боль, то может выйти из гипнотического состояния, правильно?
– Да, сэр.
– Я буду рядом, для вас никаких сложностей не предвидится. – Сэр Оуэн остановился на ковре посреди холла и смерил меня взглядом. То был один из тех взглядов с выгнутой бровью, от которых я каменела в Эшертоне, но в то же время это был и колющий взгляд, как будто меня ковырял невидимый клювик, задача которого – добраться до моей посредственной сути. – Как чувствует себя его преподобие?
– Сегодня я его не видела, доктор.
– Будем надеяться, он хорошо выспался. Ах да, Джеральд. – Сэр Оуэн обернулся к Понсонби. – Тебе, как я понимаю, полагалось давать инструкции персоналу, правильно?
– Лучше и выразить невозможно, доктор. Или возможно, но не с такой достоверностью.
Возникла еще одна пауза, сэр Оуэн продолжал взвешивать «за» и «против». В итоге моя кандидатура была одобрена.
– Сегодня вечером, в подвале, ровно в шесть, вместе с его преподобием. Представление начнется в половине седьмого, правильно?
– Да, сэр.
– Мисс Мак-Кари, я на вас рассчитываю. Вы сообразительны. Вы все сделаете наилучшим образом.
Отчего некоторые люди пугают тебя больше, когда хвалят, чем когда ругают? Мне кажется, это как с тигром: либо он на тебя рычит, либо он тебя ест. Похвала сэра Оуэна сама по себе являлась грозным предупреждением, сродни рычанию хищника: «Вы все сделаете наилучшим образом» означало «Не вздумайте сделать плохо, иначе расплатитесь за последствия». А в роли «расплаты за последствия» выступали следы зубов на моем самолюбии, столь разрушительные, что я чувствовала все, что угодно, кроме страха.
Когда этот судья от медицины меня отпустил, я оказалась перед «прокурором» Квикерингом, который пучил на меня глаза, словно намекая: «Не забудьте, о чем мы с вами договаривались»; Квикеринг, в свою очередь, передал меня под опеку святой инквизиции в лице Понсонби, чья кислая мина напомнила мне секретаря, которому премьер-министр отдавил мозоль на пальце, и теперь секретарь всеми силами пытается скрыть гримасу боли.
– Мисс Мак-Гроу… меня сейчас обуревают противоположные чувства… С одной стороны, я польщен, что вы, медсестра Кларендон-Хауса, назначены на роль вергилия в столь важном ментальном представлении… С другой стороны, я не могу не думать о высочайшей ответственности – я не хочу сказать «чрезмерно высокой», но все-таки высочайшей, которая была возложена на ваши плечи… Надеюсь, вы с нею справитесь.
– Доктор, я постараюсь сделать все, что в моих силах.
– Да-да, именно этого я от вас и ожидаю. А теперь следуйте за мной. Я должен переговорить со всеми медсестрами.
И он направился к себе в кабинет, прямой, как мерило собственных высоких слов.
Стоящая на лестнице Сьюзи строила мне комичные рожицы. Но мне было не до смеха.
5
Собрание медсестер было повторением того раза, когда Понсонби вызвал нас, чтобы объявить о приезде «достойнейшего мужа». Но были и отличия: с нами больше не было Мэри Брэддок, а Нелли Уоррингтон говорила больше всех, больше даже самого Понсонби. Бедняга доктор, сознавая, что в самые напряженные моменты его язык его предает, записал инструкции на бумаге, чтобы Нелли огласила их для всех.
Пока Нелли читала вслух для меня, Сьюзи и Джейн (под щелканье спиц миссис Мюррей), Понсонби
