Лично мне сказать на это было нечего.
Хазаров раздавил окурок. Как клопа.
— Занятно, я-то думал, ты морали мне читать затеешь. Я даже аргументы подготовил.
— Например?
— Что я сделал, например, такого, чего не делало бы наше государство? Разве только я поштучно старичье морил, а ельциноиды — по миллиону за год. Сколько нищих стариков загнали в гроб реформами, их кто-нибудь считал? Что характерно, я — убийца после этого, а всевозможные чубайсы, понимаешь, типа реформаторы. По-твоему, это справедливо?
Он всерьез?
— Ждешь, что я тебе отвечу, Эдик?
— Вряд ли. Мерзко просто всё… — Хазаров помолчал немного. — Помнишь, я сказал, что мне к какому-то моменту всё по барабану стало? Действительно, прихватят меня, нет — на самотек пустил. А знаешь, что меня особенно достало? Ведь не поверишь!
— Что же?
— Простота. Получалось всё как будто так и надо, я себя буквально невидимкой чувствовал. Прямо несуществование какое-то, словно до меня нет дела никому — и ведь мне ни до кого нет дела, даже до себя. Улавливаешь, нет? Не знаю, как сказать… Я как будто бы попал в другое измерение. Ни эмоций больше не было, ни страха — ничего…
— Могу себе представить.
Н-да, могу.
— Навряд ли, Яна. Вряд ли кто поймет, что такое это безразличие… [18]
Возражать большого смысла не было.
Я вернулась к актуальной для меня шестерке эпизодов:
— А случай с двумя трупами в квартире? Насколько мне известно, люди были там убиты м-м… не медикаментозно. За что же их ты так… не пожалел?
— Получилось просто всё по-глупому. Я с порога не сообразил, что старуха не одна в квартире. Гостья у нее какая-то была, втихаря на кухне копошилась. Плюс к тому же бабка что-то заподозрила, когда я «общеукрепляющий» укольчик сделать предложил. Зачем-то позвала вторую с кухни, я и психанул. Пришлось их… грубо. Шеф потом вонял, узнал откуда-то.
— Басмаев подсказал. У него какие-то повязки есть в милиции.
— Я так и понял, что Басмай за главного.
— С чем ты к нему на новоселье Леры подъезжал?
— Искал, как слезть с крючка. Знал, само собой, что не получится… Я, кстати, было дело, думал, что и ты к этому всему имеешь отношение.
Однако.
— Ты мне льстил.
Эдичка слегка пожал плечами:
— В конце концов, а почему бы нет? Сестренка же твоя с Басмаевым якшается? Ты думаешь, она не в курсе?
— Точно знаю — нет.
— Да мне без разницы. — Хазаров помолчал. — Как же всё бездарно получилось…
Подвисла пауза.
О чем еще спросить?
— Ты сейчас на дозе?
— Разумеется.
Вопрос излишен… между прочим, да:
— Зачем ты им был нужен, как ты думаешь? — Я не столько спрашивала, сколько размышляла: — Ты же для них слабое звено. По идее Рудас мог бы сам управиться. Или руки пачкать не хотел?
— А зачем ему так напрягаться? Он у нас такой… интеллигент. Баре черновой работой брезгуют.
— Предположим. И душонка у него, наверное, ранимая… Эдик, неужели ты не понимал, что тебя в конечном счете спишут? тупо, за ненадобностью, при любом раскладе?!
— Понимал, конечно. Только всё равно… всё равно деваться было некуда.
— Послушай…
С мысли меня сбила неожиданно сработавшая где-то в стороне автомобильная сигнализация. Нервы у меня, как оказалось, всё же не железные.
Я механически взял из пачки сигарету, покрутила ее в пальцах, сунула обратно. Чтобы вновь собраться с мыслями, мне требовалось некоторое время. Эдичка молчал — не то чтобы расслабленно, скорее отрешенно, как будто в ожидании приговора.
Встать, Страшный суд идет…
Заговорил Хазаров, впрочем, первым:
— Ну и что ты скажешь?
— Ничего.
— Я имел в виду, что станешь делать?
Я всё же закурила.
— Знаешь… ничего.
Хазаров этого как будто бы и ждал:
— Спасибо. Ты права. Я должен сам покончить со всем этим. Мне нужен еще день.
Спрашивать зачем мне не хотелось.
Ни помочь, ни помешать ему ни в чем я не могла.
Я взяла конверт с хазаровским признанием:
— А это?..
— Это дубликат. На всякий случай. Пусть будет у тебя, не против?
— Хорошо. — Я бросила конверт на заднее сиденье. — Еще один вопрос…
Эдичка болезненно поморщился:
— Тебе не надоело меня мучить?
— Извини.
Он странно улыбнулся:
— Впрочем, спрашивай.
— Меня интересует механизм приватизации. Можешь рассказать, как эти квартиры переоформлялись? Не мог же ты об этом не задумываться, так? Или ты совсем не в курсе?
— В общем разве что. В детали, извини, меня не посвящали.
— Пусть будет в общем, Эдик. Расскажи.
— Устал я. Ладно… Из тебя бы следователь, кстати, получился, раньше за тобой не замечал.
— И всё же?
— Ближе к телу? Хорошо. Я думаю, вся хитрость была в том, чтобы завладеть на время паспортом больного. То есть хитрости-то тут как раз особой не было. Помнишь, да, у нас же ведь сейчас страховые полисы меняют в поликлинике. Вот под этим-то предлогом документы Рудас, я так думаю, и брал. Ну, как бы: очереди, мол, зачем же вам стоять, я вам всё по доброте душевной сделаю. Говорил, что через день-другой пациент получит документы — с доставкой на дом, никаких хлопот, патронажная программа называется. Рудасу же люди доверяют, Альберт Михайлович у нас, ты знаешь, обаятельный, без мыла в анус влезет… Логика пока понятна?
— В общем-целом — да. А ты откуда…
— Знаю. Рудас как-то раз попросил меня вернуть такому пациенту его паспорт. Ну я и побеседовал с клиентом…
— А потом?
— Отправил к праотцам.
— Я не об этом. Предположим, паспорт [19] на день-два изъяли. Дальше что?
— Говорю же — в точности не знаю. Рудас, повторю, мне как-то не докладывал. Так, что-то здесь услышишь, что-то там…
— Ну и? — не выдержала я.
— Ну как по нашим временам уводятся квартиры? Как правило, через нотариат. Там важен документ, наличие его, а кто предъявит ксиву — дело пятое. За невнимательность нотариусу можно приплатить. Есть у подставного человека минимальное хотя бы сходство с фотографией — и типа как сойдет.
— Использовались подставные лица?
— Думаю, что да. Подставного загримировать под фотку в чьем-то паспорте — проблема невеликая. С этим даже скромный педик Кукин на досуге справится… Намек, надеюсь, ясен?
— Вроде как…
— Учти, что подавляющее большинство умертвий — бабушки-старушки. Есть подозрение, что бумаги за них всех подписывались посторонним человеком — одним и тем же во всех случаях, заметь. Есть у них такая, понимаешь ли, старуха на проценте…
Мне показалось было — я ослышалась:
— Как ты сказал?
— Старуха на проценте.
Оп-паньки… нет, с этим погодим.
— Ты уверен в этом, Эдик?
Он пожал плечами:
— Как тебе сказать. Ручаться не могу: кое-что я в самом деле слышал, что-то сопоставил… — Он как споткнулся: — Яна, я пойду.
Хазаров однозначно ставил точку в разговоре.
Перечить я не стала:
— Я тебя подброшу.
Эдик отказался:
— Ни к чему. Пешком хочу пройтись. Врачи советуют, полезно для здоровья.
Что я могла еще сказать:
— Иди.
— Пойду.
Мы помолчали.
— Что же… я пошел.
— Еще увидимся.
— Навряд ли. Всё, пошел…
— Иди.
— Пошел.
Он, наконец, ушел.
Если бы она — бишь я, бишь то бишь Яна — знала…
Впрочем же, что с Эдичкой мы больше не увидимся, уже тогда откуда-то я знала. Отчего-то я не сомневалась, что не только дни, но даже и часы Хазарова были сочтены. И ничего бы, право, я менять не стала…
При любом раскладе, как я и сказала, участь Эдички была предрешена. Хотелось бы мне оказаться вовсе ни при чем, но наша встреча возле поликлиники, увы, ускорила события. Тот факт, что Эдик сел ко мне в машину, стал известен Рудасу, он в то время находился на работе. Опасаясь, что Хазаров мог мне что-то рассказать, Рудас о произошедшем сообщил Басмаеву. Подозревая, что контроль над ситуацией теряется, почтенный бизнесмен раздумывать не стал. Зачистка началась.
