Роберт Гэлбрейт - Шелкопряд

– Вы когда-нибудь обсуждали с Куайном пародию, которая повлекла за собой самоубийство вашей жены?

– Я же вам ясно сказал: после смерти Элли я с ним не общался, – ровным тоном повторил Фэнкорт. – Так что нет.

– Но вы с самого начала были уверены, что пародию сочинил Куайн?

– Ни минуты не сомневался. Как многие писатели, которым нечего сказать, Куайн обладал даром литературной имитации. Помню, как он пародировал что-то из написанного Джо Нортом, – получалось довольно смешно. Естественно, Куайн не собирался делать из Джо посмешище – ему достаточно было паясничать перед нами.

– Хоть кто-нибудь признался, что видел ту пародию до выхода в свет?

– В моем присутствии – никто. Иное было бы странно, учитывая последствия. Лиз Тассел мне клялась, что Оуэн ей ничего не показывал, но потом до меня дошли слухи, что она прочла этот текст заранее. Я уверен, что она и склонила Оуэна к публикации. Лиз до безумия ревновала меня к Элли.

Наступила пауза, после которой Фэнкорт с напускной легкостью сказал:

– Сейчас трудно поверить, что в былые времена приходилось дожидаться рецензий, написанных чернилами на бумаге, чтобы увидеть, как громят твою работу. Но с пришествием интернета любой полуграмотный кретин воображает себя на месте Митико Какутани{39}.

– Куайн всегда отрицал свое авторство, да? – спросил Страйк.

– Конечно отрицал. Еще бы: признаться – кишка тонка, – ответил Фэнкорт, видимо не заметив некоторой бестактности. – А ведь мнил себя героем-одиночкой, подлец. Куайн был завистлив, предельно честолюбив, обожал преклонение. После смерти Элли он страшно боялся стать изгоем. Разумеется, – с видимым удовлетворением отметил Фэнкорт, – этого ему было не избежать в любом случае. Оуэн привык греться в лучах отраженной славы – моей и Джо Норта. Когда же Норт умер, а я перестал с ним знаться, все поняли, что ему грош цена: у него только и было что грязный умишко и оригинальный стиль. Все идеи – сплошная порнография. Есть писатели, – продолжал Фэнкорт, – прославившиеся одной-единственной книгой. Таков был и Куайн. Написав «Прегрешение Хобарта», он отстрелил себе яйца (ему бы понравилось такое выражение). А дальше пошли одни бессмысленные перепевы.

– Но разве не вы назвали «Бомбикса Мори» шедевром маньяка?

– Вы и это читали? – Фэнкорт был удивлен и, кажется, польщен. – Да, так оно и есть, здесь мы имеем подлинный литературный курьез. Поймите, я никогда не отрицал, что Оуэн умеет писать, просто ему было не родить ни одной глубокой, интересной темы. Как ни удивительно, это распространенное явление. Но в «Бомбиксе Мори» он наконец-то нашел свою тему, понимаете? Никто меня не любит, все только обижают. Я гений, просто никто этого не видит. Результат получился уродливым и комичным, от него так и веет обидами и жалостью к себе, но все же в нем определенно есть какая-то притягательность. Ну и конечно, язык, – заключил Фэнкорт с энтузиазмом, какого еще не обнаруживал в ходе этого разговора, – просто восхитительный. Некоторые отрывки стоят вровень с лучшими образцами его прозы.

– Очень ценные сведения, – сказал Страйк.

Фэнкорта, по-видимому, это рассмешило.

– В каком смысле?

– У меня есть ощущение, что «Бомбикс Мори» занимает центральное место в этом деле.

– В этом деле? – улыбаясь, повторил за ним Фэнкорт; оба замолчали. – Неужели вы всерьез хотите меня убедить, что убийца Оуэна Куайна до сих пор гуляет на свободе?

– Да, я так считаю, – подтвердил Страйк.

– В таком случае, – улыбка Фэнкорта стала еще шире, – более целесообразно было бы обратиться к произведениям убийцы, а не жертвы, как по-вашему?

– Возможно, – ответил Страйк, – но мы не уверены, что убийца – писатель.

– О, нынче все у нас – писатели, – протянул Фэнкорт. – Весь мир пишет романы, только никто их не читает.

– Ну, «Бомбикса Мори», я уверен, читать будут, особенно если с вашим предисловием, – сказал Страйк.

– А знаете, наверное, вы правы. – Фэнкорт окончательно расплылся в улыбке.

– Когда – точно – вы впервые прочли эту книгу?

– Пожалуй… надо подумать… – Фэнкорт сделал вид, что производит в уме какие-то расчеты. – Очевидно… мм… в середине недели после того, как Куайн представил рукопись. Мне позвонил Дэн Чард и сообщил, что Куайн намекает, будто бы это я написал пародию на книгу Элли. Он предложил мне сообща с ним подать на Куайна в суд. Я отказался.

– Чард зачитал вам какие-нибудь отрывки?

– Нет. – К Фэнкорту снова вернулась улыбка. – Испугался, что потеряет свое самое ценное приобретение, понимаете? Нет, он лишь вкратце изложил брошенные Куайном обвинения и предложил мне воспользоваться услугами своих юристов.

– Когда состоялся этот телефонный разговор?

– Вечером… седьмого, да, похоже на то. В воскресенье вечером.

– То есть в тот же день, когда вы записывали телевизионное интервью по поводу вашей новой книги, – уточнил Страйк.

– А вы неплохо информированы, – прищурился Фэнкорт.

– Я смотрел передачу.

– Знаете, – подпустил шпильку Фэнкорт, – вы не производите впечатления человека, который любит передачи на темы культуры и искусства.

– Я и не говорил, что люблю, – заметил Страйк и не удивился, что Фэнкорту понравился его ответ. – Но я заметил у вас одну оговорку, когда вы перед камерой называли имя первой жены. – (Фэнкорт молча смотрел на него сквозь бокал). – Вы произнесли «Чу…», а потом поправились: «Элли», – напомнил Страйк.

– Ну и что? Вы же только что сказали – оговорка. Даже самые красноречивые от этого не застрахованы.

– В «Бомбиксе Мори» вашу покойную жену…

– …зовут Чучелкой.

– Значит, простое совпадение, – сказал Страйк.

– Естественно, – подтвердил Фэнкорт.

– Потому что седьмого ноября вы еще не знали, что Куайн дал ей имя Чучелка.

– Естественно, не знал.

– Сразу после исчезновения Куайна один экземпляр рукописи был доставлен под дверь его любовницы и опущен в прорезь для почты, – сказал Страйк. – А вы, случайно, не удостоились такой же ранней доставки?

Пауза затягивалась. Страйк почувствовал, что с трудом натянутая им нить вот-вот лопнет. Но это уже не играло роли. Список заготовленных вопросов был исчерпан.

– Нет, – выговорил Фэнкорт. – Не удостоился.

Он достал бумажник. Намерение обратиться к опыту Страйка для придания достоверности герою его следующей книги было благополучно забыто, о чем Страйк ничуть не жалел. Увидев, что Страйк достал из кармана наличные, Фэнкорт поднял ладонь и с нескрываемой желчностью сказал:

– Нет-нет, позвольте мне. В газетах пишут, вы знавали лучшие времена. Как не вспомнить Бена Джонсона: «Я – бедный человек, я – воин, который в лучшие времена своего состояния презрел бы подобное обращение…»{40}

– Вот как? – живо отреагировал Страйк, возвращая наличные в карман. – Мне кажется, к этому случаю больше подойдет другое:

Изумление Фэнкорта он встретил без улыбки. Писатель быстро опомнился:

– Овидий?

– Катулл. – Опираясь на стол, Страйк тяжело поднялся с низкого пуфа. – Переводится примерно так:

Ну что ж, надеюсь, мы еще встретимся, – светским тоном завершил Страйк.

И похромал к лестнице, спиной ощущая взгляд Фэнкорта.

В тот вечер Страйк долго сидел на диване у себя в кухоньке-гостиной, слушая доносившийся с Черинг-Кросс-роуд шум транспорта и редкие приглушенные крики гуляк, загодя начавших отмечать Рождество. Протез он отстегнул, чтобы ничего не давило, и теперь блаженствовал: остался в трусах-боксерах и заглушил боль в культе двойной дозой таблеток. На тарелке возле дивана застывали недоеденные макароны, небо за окном приобрело бархатно-синий оттенок ночи, и Страйк, хотя и не задремал, даже не шевелился.

Прошло, как ему казалось, очень много времени после того, как он увидел фотографию Шарлотты в подвенечном платье. За целый день он ни разу о ней не вспомнил. Не это ли признак исцеления? Она вышла замуж, а он сидит один в холодной полутемной мансарде и обдумывает хитросплетения изощренного убийства. Каждому свое.

Перед ним на столе, в прозрачном полиэтиленовом пакете для вещдоков, по-прежнему лежала кое-как завернутая в обложку «Коварных скал» темно-серая кассета от пишущей машинки, тайком взятая у Орландо. Битых полчаса он только приглядывался к этому пакету, как мальчишка, зачарованный самым большим свертком под елкой – манящим и таинственным. Но развернуть, а тем более подержать в руках не решался, чтобы не нарушить улики на машинописной ленте – если, конечно, таковые обнаружатся. Коли возникнет хоть малейшее подозрение в фальсификации…