Ночевал Богданов в машине. Не спал, мечтательно смотрел в горящие окна кирпичного дома, что мерцали в сонных глазах теплыми светлячками. Вторник начал с кофе, которое заказал на две персоны в ближайшей закусочной, и остался ждать Антона до позднего — по его меркам — утра. Погода занималась приятная: солнце уже припекало, роса осела на морде черного «крузера» и, казалось, машина вот-вот фыркнет и отряхнется. Из-под арки выходили спешащие люди и все косились недоумевающе на Богданова, вопрошали одним взглядом о причинах такого поведения. Зоя поздоровалась и сообщила, что едет в поликлинику до вечера.
Время шло… Антон никогда не приезжал в коттедж раньше десяти, и если Богданов обычно был на работе ни свет ни заря, то Горячев, как выяснилось, только теперь, в восемь, вышел из дома. Его появление ознаменовалось урчанием открытого мотора за кирпичными стенами. Конечно, свое сокровище Антон прятал поближе к телу.
Он был как пятно крови на мощеном тротуаре. Черно-красный байк, шлем, кожаная куртка. Крадучись выехал на улицу и замер, повернув голову на Богданова. Забрало было поднято, и Лев увидел все тот же испепеляющий, гордый сероглазый взгляд.
— Здесь нельзя ставить машины, Богданов! — крикнул Антон. — Улица узкая. Приедут с эвакуатором — пеняй на себя.
Не успел Богданов ответить, — байк взревел, как бешеная зверюга, а блестящий на солнце шлем в последний раз сверкнул в конце улицы, прежде чем скрыться за поворотом.
— Засранец, — фыркнул Лев, оглянувшись на два стаканчика кофе, что теперь грустно стыли на капоте. Богданов и сам знал, что просто не будет, но он не собирался сдаваться. Из подъезда вывалились шальные школьники, явно прогуливающие первые занятия.
— Эй, молодежь! — окликнул их Лев и подозвал к себе. — Кофе будете?
План был простой: дом, душ, работа, пост. Лев отпросился у Елены пораньше, на что встретил искреннее удивление и несколько неудобных вопросов. Ответил Лев просто: качественно соврал про работу, про плохое самочувствие, про больную вот уже второй день голову. Последнее было искренним признанием — голова болела от недосыпа. Ранним вечером Богданов опять стоял, как караульный, верный оловянный солдатик, но на этот раз с пакетами. Детворе, что неумолимо собиралась вокруг его «крузера» и радостно улюлюкала над «крутой машиной», Лев накупил ягод и фруктов. Раздал. А Зое вообще собрал на свой вкус продуктовую корзину. Бабушка Богданова за расточительность раскритиковала, но обрадовалась до слез и предупредила, что в следующий раз приведет подруг познакомиться. («Больно ты хороший хлопец!») С того момента Лев стал местным героем, ведь за детьми потянулись и молодые мамы, обнаружившие в «дяде, раздающем фрукты» не только не извращенца, но и красавца-мужчину, да еще, как приговаривала Зоя, одинокого. Мамам были обещаны в среду пробники косметики, о чем им придется рассказать своим мужчинам. А мужчины обычно не склонны связываться с тем, у кого машина больше и кого их жена любит сильнее… А бабушки. Бабушки — это магические обитатели любого дома. Маленькие переносчики информации хорошей и не очень, — а Лев надеялся, что уши Антону Богдановские личные феи прожужжат. Сам он на комплименты только улыбался и тоскливо смотрел на пыльную дорогу. Хорошее отношение к себе он подкупил.
— Вы кого-то ждете? — мечтательно заглядывала в глаза Льву симпатичная блондинка с серой детской коляской.
— Жду.
И дождался. В этот раз Горячев вернулся домой гораздо позже — видно, по дороге заскочил в магазин, о чем говорил плотно набитый рюкзак и еще один пакет из спортивного супермаркета, надежно закрепленный за сиденьем. Ловко заскочив на тротуар (Лев успел заметить один краткий поворот головы в свою сторону) и завернув в арку, там Антон и затих. Богданов распрощался с молодыми мамочками, поставил машину на сигналку и рванул за Горячевым.
Тот был поспешен. В считанные минуты, которые успели пройти, мотоцикл оказался закреплен в аккуратном, специально расчищенном углу у стены дома, а запыхавшийся, растрепанный Горячев нервно гремел ключами. Заметив приближение Богданова, он сжал губы, отвел взгляд и зашагал к двери подъезда. Напряженное молчание так звенело между четырьмя кирпичными стенами, что падение даже самой маленькой каменной крошки из-под ботинка казалось оглушительным. Лев остановился, когда между ними оставалось всего пару шагов. Стиснул руки в кулаки, ухмыльнулся.
— Антон, ну поговори со мной. Чего ты бегаешь?
— Не о чем мне с тобой говорить, — огрызнулся Антон. — Все сказали уже.
Пискнул домофон, и дверь открылась с глухим металлическим гулом. Тишина двора удвоилась тишиной подъездных внутренностей, пахнуло пылью и въевшейся в кирпич глинистой сыростью. Антон шагнул за порог и потянул дверь за собой. Лев кипел и не слышал ничего за шумом крови в ушах.
— Ну так правильно, потому что я говорить буду!
Дверь захлопнулась, лязгнула в унисон покачнувшейся Богдановской самоуверенности. Глухой вечер Лев провел в окружении соседских бабушек, которые рассказывали про Антона. «Хороший мальчик», — утверждали они. Горячев помогал с сумками, иногда ходил за продуктами и в целом был из тех, с кем приятно и уютно даже старшему поколению. Лев улыбался и не мог нарадоваться тому, как за скорлупой бабника и женоненавистника прятался добрый человек. Раненный чем-то или кем-то. Грустная нота была и в этой думе — раненный им.
Ночь. Богданов закурил, хотя давно отказался от дурной привычки. Клубы дыма вырывались из легких, метались секунду на уровне глаз и взлетали, рассеиваясь. Лев все гадал, глядя сквозь белесую пелену, какое окно Антоново. Неужели за эти два дня он ни разу не выглянул, не пожалел Богданова? Не захотел принять предложение, не заинтересовался? Лев выдохнул табачный дым в экран телефона, на котором набрал полное тоски и душевной боли послание:
«Ты хорошенький, когда злишься. Такой гордый, просто сил нет, — улыбался Богданов мерцающему экрану телефона, стряхивая пепел с подпалившей руку сигареты. — Я виноват, я же знаю. Наказывай, сколько хочешь, но от этого азарт только сильнее и ставки выше».
Отправил. Антон прочитал сразу, но в этот раз смолчал — и отчего-то теперь было совершенно ясно, что на сообщение он не ответит совсем. Нутро скрутило тоской, а в черепной коробке зашевелилась черная и мерзкая тварь, поползла под кожей, зашипела: «А с другой стороны, позволяешь себя унижать такому вот… Чем лучше это той твоей беды? Чем лучше он того мудака?» Прострелило. Богданов наглухо закрылся в машине, наглотался успокоительных и, засыпая, прочно уверовал в то, что он мудаком с Антоном был первым.
Утро среды началось с осторожного стука в стекло. Лев еле-еле разлепил глаза, очнулся, узнал сияющее лицо Зои, что, залитая светом, была похожа на ангела, и вышел.
— Зоя, здравствуйте, а вы чего так рано? — зевал Богданов, закрывая рот рукой и поправляя непослушный ворот рубашки.
— Какой рано, сынок? Шесть часов утра! Я уже постирала, кашу сварила, тебе, вот, драников принесла, а то ты исхудал совсем за эти три дня. Ничего ж не ешь, — бабушка постелила на капот машины светлый платочек в качестве «скатерки», как она сама выразилась, поставила тарелку с угощением. Лев засмеялся и попросил бутылку с компотом дать ему просто в руки и не ставить на машину.
— А я гляжу, ты за Антоном нашим бегаешь, — улыбнулась старушка, а Богданов едва не подавился завтраком. Хотя он был так голоден, что проглотил драник вместе с комом противоречий и отрицаний. — Да не переживай, я знаю, что такие есть. Лэгэбэтэ, да? Я знаю, что вы на пенсию не влияете.
Лев побледнел. Вот чего он не хотел, так это пустить неправильных слухов там, где Антон жил. Такое Горячев бы ему точно не простил. А Зоя тем временем смекала, что Богданов взмок и испугался, засмеялась и стукнула тростью, пригрозив тому пальцем.
— Ой, Левушка, молодость — такое дело хорошее.
— Да я, бабуль, правда не это. Даже близко нет…
