Это был кабинет Жана Морейля. Лионель и Обри знали это, но не это интересовало их. Они собирались выследить не Жана Морейля, а ту особу, которая, по их предположениям, пользуется ночным временем, чтобы проникнуть в особняк с согласия молодого человека, несмотря на то, что он был уже женихом Жильберты.
Лионель следил глазами за редкими прохожими, но ему становилось невтерпеж, и он время от времени прогуливался взад и вперед и высмеивал и осуждал выдумку матери. Теперь, находясь за этой завесой из листвы, перед мирным и немым отелем, перед этими освещенными окнами, говорившими об усидчивом труде, он более чем когда-либо сознавал, что подозрения мадам де Праз — плод ее воображения. Разве не смешно торчать здесь и шпионить в компании с привратником, имея целью поймать кого-то, кто, конечно, не придет и даже вовсе не существует?
Лионель чувствовал, что его скверное настроение постепенно переходит в ярость.
«Ну один раз — куда ни шло, — думал он, — но больше меня сюда не заманят!»
Время шло. Было так тихо, что слышалось, как в доме часы отбивают каждую четверть.
Пробило одиннадцать.
— Только! — прошептал Лионель, зевая.
Почти уже не видно было прохожих. Экипажи появлялись изредка и направлялись только в сторону Парижа. Кругом шмыгали кошки, то неслышно, как привидения, то надрываясь от плача, как дети. Лионель выходил из себя от злости и скуки. Наконец он улегся на земле, желая вздремнуть. Вдруг Обри тронул его за плечо и сделал знак. Однако никого не видно было ни с одной стороны, ни с другой.
— Что? — прошептал Лионель.
Он увидел, что Обри высунул голову и слушает.
Он тоже прислушался.
Часы пробили половину. Где-то протяжно замяукал кот.
Бесшумно и медленно приотворилась калитка, и появился человек, мелькнув точно безмолвная тень на стене. Он осторожно прикрыл калитку с очевидной целью заглушить малейший шум. В руках у него был ключ или отмычка, которую он, подозрительно оглядываясь, положил в карман. Он бросил вокруг себя быстрый взгляд и, почти задевая плечом стены, неслышными шагами направился вдоль по улице.
Лионель и Обри свободно могли разглядеть его фигуру. Фуражка была надвинута на самые глаза. Воротник пиджака поднят. Лицо тонуло во мраке. Он шел, шлепая ногами, высоко подняв плечи, прижав глубоко засунутые в карманы руки к бокам; ноги были одеты в парусиновые туфли. У него были спокойные и хищные движения ночной кошки. Можно было отгадать в нем человека, который умеет ходить крадучись, вдруг одним прыжком бросаться в бегство и мгновенно исчезать, смешиваясь с тьмой, как бы чудом каким-то сливаясь с окружающей обстановкой или с тенями ночи.
Можно было с уверенностью сказать, что это какая-то темная личность, относящаяся к служащим этого дома. Все в его походке, в одежде подтверждало это. Обри и Лионелю пришла в голову одна и та же мысль: этот апаш совершил кражу в доме Жана Морейля!
Лионель не знал, что делать, и спрашивал себя, надо ли дать мошеннику уйти безнаказанно, как вдруг заметил, что походка, фигура или какая-то другая характерная особенность в этом человеке были ему знакомы. Тогда без всякого перехода он подумал, что воображаемый грабитель — просто тайный агент на жалованье у Жана Морейля, которых нанимают среди подонков для секретных надобностей. Отчего бы Морейлю не иметь своего Обри?
В этот момент Обри приблизил свои уста к благородному уху графа и шепнул:
— Надо последить за этим типом, граф. Я это сделаю. Оставайтесь здесь и наблюдайте за домом. Я скоро вернусь и все расскажу.
— Ступайте! — сказал Лионель.
Человек, дойдя до угла, пересек пустынную аллею, направляясь дальше. Обри потонул в тени деревьев. Лионель потерял его было из виду, но затем увидел снова — Обри переходил широкую мостовую.
Весь квартал был погружен в глубокий покой. Окна кабинета освещали листву деревьев мягким, мирным светом. Лионель сравнил в уме свое положение с положением Жана Морейля, который, удобно рассевшись в кресле, обложенный со всех сторон книгами, являл собой фигуру английского денди. Он досадливо махнул рукой и вдруг испугался, увидев горящие в темноте глаза присевшего на корточки существа великолепной кошачьей породы.
После получасового ожидания Лионель по шороху в траве почувствовал, что к нему кто-то осторожно приближается.
Это был Обри.
— Сорвалось! — сказал он. — Я потерял его из виду. По той стороне аллеи уже никого не видать. Я шел наугад… Досадно.
— Как вы думаете, кто это? — прошептал Лионель. — Вор или…
— Кто знает, может быть, и убийца. Уж очень у него подозрительный вид, черт возьми!
Лионель молчал. Его охватила какая-то тревога. Но из самолюбия он предпочел о ней не говорить. У этого скрывшегося только что вора не было с собой никакого узла, никакой ноши. Если он что-нибудь и украл, то, во всяком случае, нечто такое, что легко было скрыть. Ведь кредитные бумаги или драгоценности занимают очень мало места, и можно совершенно незаметно для других иметь на себе сотни тысяч франков… Украл этот человек или нет, это не должно иметь ничего общего с тем, что произошло в особняке, пока он, Лионель, оставался здесь, против калитки. Если на следующее утро в доме найдут труп Жана Морейля, если в настоящую минуту он вместо того, чтобы комфортабельно сидеть за письменным столом, валяется где-нибудь на полу, убитый неизвестным злоумышленником, — какая невероятная опасность для Лионеля де Праза в одном том, что он простоял целые часы перед особняком, спрятавшись в кусты и как бы выжидая момента, чтобы попасть в дом! Мягкая земля, лишенная травы, выдаст его присутствие. И как легко будет отгадать следы от его подошв, отпечатавшиеся здесь под деревьями!
— Надо убираться отсюда, — решил он.
Нащупав карманы, он убедился в том, что не выронил из них ничего такого, что может помочь сыщикам напасть на след, и решил хорошенько утоптать это место, раньше чем уйдет.
Время шло, отмеряемое глухим звоном часов. Против ожидания, никто не явился нарушить трудолюбивое бдение Жана Морейля.
В четыре часа ночи окоченевшие и унылые Лионель и Обри собрались было снять осаду, когда вдруг услышали собачий лай, который несколько минут настойчиво и гневно приближался к ним, потом резко оборвался.
— Подождем немного, — посоветовал Обри.
Они подождали и вскоре, различили тень, движущуюся вдоль зданий. Свет фонарей позволил им узнать в этой тени бродягу, вышедшего из особняка в половине одиннадцатого.
— Вот так штука! — процедил сквозь зубы Обри.
Человек шел прямо на них. Доверчивый к этому часу ночи, когда весь Париж уже спит, он не прятал больше лица в воротник пиджака, Он приближался с каждым шагом, храня в походке какую-то особую, нахальную грацию.
Две пары уставившихся на него сквозь листву глаз подстерегали тот момент, когда можно будет отчетливо видеть его черты… Это мгновение наступило… К величайшему своему изумлению, Лионель и Обри узнали это лицо, но не узнавали его выражения.
Это был Жан Морейль, а чем нельзя было сомневаться, но Жан Морейль с бегающими глазами и испитым лицом, Жан Морейль, которого неведомый внутренний огонь освещал каким-то ложным светом.
Лионель схватил Обри за руку.
Они видели, как этот странный человек украдкой вошел в дом, бесшумно открыл дверь, осторожно переступил порог и исчез…
— Вот тебе и раз! — воскликнул Обри.
Во всяком случае, окна наверху все еще светлыми стрелами прорезывали темноту ночи. Одно из этих окон открылось, щелкнули ставни, и на каменном балконе появился апаш с папироской в зубах. Он появился только на мгновение и вернулся назад в дом, снимая с себя по дороге пиджак.
Потом вышел снова, все еще продолжая курить, но одетый в более изящное домашнее платье, облегающее его стройную фигуру. Он прислонился к откинутой ставне и загляделся на звезды, держа папиросу с изящной манерой клубмена. В тонком его профиле, который выделялся в полосе теплого света, не осталось и следа от прежнего неприятного выражения. Жан Морейль снова сделался самим собой.
Он ушел. Свет погас. Граф де Праз и его сообщник вышли из своего убежища. Когда они очутились на некотором расстоянии от дома Жана Морейля, Обри, все еще ошеломленный тем, что видел, спросил:
— Что все это значит, господин граф?
— Все очень просто, — ответил Лионель с отвратительной, торжествующей улыбкой.
— Просто?
— Ну да, просто и объяснимо! Это называется раздвоением личности!
— Ах, вот что! — протянул Обри.
Чуть брезжил рассвет, первые воробьи шумно приветствовали друг друга, когда Лионель де Праз вернулся домой.
В общем, это для него было вполне обычно. И если бы его кузине Жильберте, случайно проснувшейся на заре, пришло в голову высунуться в окно для того, чтобы насладиться красотой рождающегося дня, она не нашла бы ничего подозрительного в том, что молодой кутила окончил свой день, когда другие его только начинают.
