Она несказанно удивилась, ощущая себя цветком, который питают золотистые солнечные лучи, несущие тонкие, дивные эманации[58] жизни, совершенно ею неизведанные. Золото, камни и дворцы с сравнении с ними показались ей грубыми и твердыми формами, потерявшими былую привлекательность. Неужели, из-за этого она вела борьбу всю эту бесконечную, полную ненависти, силы и противостояния череду веков?
Сейчас она близка к победе, как никогда! Она знает место и время. Она знает, что все магические фигурки «Будд» присутствуют здесь и в нужный момент займут нужное положение. Ее Рыцари потрудились на славу. Несмотря на все неудачи и трудности, Великий План у нее, как на ладони, вместе с Исполнителями. Наступает Час Дракона! Считанные минуты отделяют ее, Черную Розу, маркизу де Нуаро, Королеву Мечей, Властительницу Тьмы, Повелительницу Призраков, Жрицу Темной Луны, «Евлалию»… – каких только имен у нее не было, какие только роли не сыграны! – от вожделенной, сияющей Цели! Она стоит на пороге своего Могущества и…колеблется?
Что сказал ей этот неожиданно вторгшийся в ее существование человек? «Мы созданы друг для друга!» И этого достаточно, чтобы остановить ее, Черную Розу, в самый последний момент? Она вдруг осознала, что делает самый великий, отчаянный и мучительно трудный выбор.
Все, все осуществилось! Она здесь, в самом сердце дикой страны, спящей среди своих снегов. И статуэтки, и их владельцы рядом. Подвал, место Разделения Миров, прямо у нее под ногами, на пару этажей ниже. Даже Рубины, – заветные, недоступные и неуловимые – оба найдены и воссоединены…
Ее неукротимый, ненасытный дух взвился в ледяную бездну космоса и рухнул обратно, в уставленную венскими диванами гостиную московской квартиры, где на подобии персидского ковра стоял и смотрел на нее безумным, влюбленным, полным обожания и поклонения взглядом, ее Рыцарь, единственный, без которого ее мрачная душа была одинокой скиталицей на путях земных и небесных…
Ей всегда чего-то не хватало. Ей не хватало настоящего, беззаветно преданного друга, который думал бы о ней, а не о себе, кто соединил бы свои усилия с ее усилиями, кто не оставил бы ее ни при каких условиях! Она рисовала себе облик воображаемого героя, жаждала встречи с ним, сомневалась и страдала. Только сильное, подлинное чувство могло дать ей желаемое счастье, сделать ее цельной и непобедимой в своих намерениях.
Черная Роза знала, чего хочет. Знала она и неумолимый Закон, – ей придется заплатить немалую цену за этот приз. Какую? Кажется, ей представилась возможность узнать это. Что ж, настала пора сделать выбор…
Она бросит все! Пусть Великий План осуществляется без нее! Все равно, ничто не заполнит ту гулкую пустоту в сердце, с которой она боролась и жила, мечтала и ненавидела. Ее выбор – Любовь! У них с «Вадимом» есть возможность уйти вдвоем. До следующего раза! Может быть, ей еще захочется занять Трон Осириса, кто знает… Но это потом!
– Я уступаю дорогу…на время! – решительно сказала она, беря «Вадима» за руку. – Мы создадим этот мир вдвоем! Он будет таким, как мы захотим!
Огонь свечи дрогнул и погас, пол напружинился и поплыл из-под ног, стены начали истончаться и превращаться в прозрачные дымные перегородки, постепенно растворяющиеся в первозданном мраке, окружившем двух беглецов, – мужчину и женщину, – которые больше не были телами из плоти и крови. Энергетические фантомы[59] их подхватил закрученный влево по спирали золотоносный вихрь, стремительно исчезающий среди бушующей снежной стихии.
Спустя мгновение все стихло, и только вьюга пела над старым переулком Москвы свою бесконечную унылую песню…
Сиур решил не сообщать Владу, что они едут в Москву, все.
– В заключительном акте драмы участвует только основной состав, – сказал Никита. – Мы одни можем сделать это. Больше никто. На этом отрезке времени нам уже никто и ничто не в состоянии помочь.
Два «джипа», один за другим мчались в город по заснеженному ночному шоссе. Колкая белая крупа хлестала по стеклам. В салоне царило напряженное молчание. Казалось, за окнами пролетает не зимняя ночь, а необъятная, великая Вечность, полная ледяного звона и света звезд. Там, выше снежных туч, горело созвездие Ориона и тускло мерцал Млечный Путь…
Все вокруг остановилось, – река в каменных берегах, угрюмые соборы, дворцы, дома и деревья, едва различимые сквозь метель. Розовый особнячок, где некогда проживал Альберт Михайлович, притаился среди высоких, белых от снега тополей и лип. Все окна были темны, единственный фонарь у подъезда не горел.
– Машины оставим здесь, за углом, – прошептал Никита.
– Фонарик брать? – спросил Горский, вытаскивая большую спортивную сумку.
Ехать решили налегке, без лишних вещей. С собой захватили только статуэтки и рубиновые серьги. Ключи от подвала были у Сиура, еще те, с которых он когда-то не поленился сделать дубликаты.
В подъезде, на первом этаже, горела маленькая лампочка. Прячущийся в углу кот сверкал глазами. Пахло старой штукатуркой и пылью.
– Нам повезло! – воскликнул Сиур, открывая дверь в подвальное помещение. – Замки никто не удосужился поменять. Заходите быстрее!
Один за другим, все проскользнули в темный провал входа. Последним оказался Никита. Прежде, чем закрыть дверь, он на секунду замер и прислушался. В доме стояла глухая, настороженная тишина: ни звука, ни шороха. С мягким, вкрадчивым стуком, дверь затворилась.
В темноте подвала послышались возня и приглушенный смех, – кто-то из женщин споткнулся и едва не упал. Вспыхнул мощный фонарь Горского, вырывая из темноты сваленные в кучу старые стулья, пыльные сундуки, вешалки, оленьи рога, то самое кожаное кресло, на котором когда-то нашли арбалет…
– Ой, девочки! – воскликнула Валерия. – Смотрите, какое чудо! Сережа, посвети сюда!
Она показала на клавесин, приткнувшийся у стены, уставленной свернутыми в трубки коврами и занавесами любительского театра. Перламутровые инкрустации на крышке казались отблесками безвозвратно ушедшего стиля жизни, неторопливого старомосковского дворянского уклада, в котором находилось место и достойное положение всему, – и катаньям на тройке с колокольцами, под визг полозьев, и стерляжьей ухе на обед под стопочку ледяной водки, и изящным манерам, и танцам, и музыке, и литературным вечерам, и театральным премьерам.
– Какая была жизнь! – вздохнула Тина, смахивая пыль с клавесина. – Аж завидно.
– Нам еще кому-то завидовать?! – пошутила Лида. – По-моему, на скуку грех жаловаться!
Сиур с Никитой освобождали от хлама стену, в которой находился вход в потайное помещение. Это заняло не более пяти минут.
– Дай-ка фонарь, – попросил Сиур и направил свет под нужным углом. – Кажется, здесь. Никита…
– Я вижу!
Перед глазами Никиты совершилось удивительное превращение: кирпичная кладка, сделанная особым образом, сложилась в изображение огромного Глаза, который в упор уставился на присутствующих.
– Глаз Дракона… – прошептала Лида. – Это здесь! Я вспомнила! Это действительно здесь! Вход…
Все, как зачарованные, стояли и смотрели, как игра света и тени создавала полное впечатление мерцания зрачка, трепета ресниц магического Глаза, взиравшего на них откуда-то из невероятно далеких, затерянных миров… Сиур нажал на рычаг, и стена бесшумно поехала внутрь, открывая темные глубины Входа.
– Пошли!
Никто не двинулся с места. Казалось, время сгустилось и превратилось в ощутимый, твердый комок, пропитанный ожиданием и предвкушением чего-то необъяснимо прекрасного и одновременно страшного.
– Медлить нельзя! – решительно сказал Никита. – Идемте. Валерия, давай руку!
– Первым пойду я, – сказал Сиур. – Я уже бывал в этом помещении, и более-менее знаком с обстановкой. Тина, иди сюда. Второй фонарь у тебя?
Она молча кивнула.
– Давай!
Сиур включил фонарь, и мощный поток света устремился в темноту, сразу поглотившую его. Тина схватила Сиура за руку.
– Свет как будто споткнулся обо что-то! Как странно… Я боюсь.
– Да, – ответил Сиур. – Здесь такой необычный эффект. Свет проникает только на пару шагов вперед. Я забыл предупредить. И еще может загрохотать метрополитен, так что не пугайтесь!
Никита поторапливал. Они с Валерией шли вторыми, за ними следом Лида, а замыкал процессию Горский, с фонарем и сумкой через плечо.
Потайное помещение поражало простотой и обыкновенностью, – сухое, каменное и пустое. Даже паутины нет. Тишину нарушали только шаги и дыхание людей. Горский, которого одолевало любопытство, освещал фонарем стены, сводчатый потолок и пол, метр за метром. Ничего стоящего, что могло бы привлечь внимание, он не обнаружил. Очень старая кладка, пыль…
