Нет, Чумаков, на самом деле тщательно готовился к этому неизбежному разговору со следователем, к этому вопросу об обстоятельствах, прямо уличающих его в причастности к махинациям. Он снова расстегнул пиджак, сел вольготнее, покровительственно улыбнулся и стал назидательно втолковывать:
— Денис Евгеньевич, простите, но думаю, что в любом моем положении я имею право на такое обращение… Не сочтите за оскорбление, но сдается мне, что, взявшись за это дело, вы не представляете себе круг обязанностей начальника ПМК. — Едва он произнес эти слова, как, точно по волшебству, преобразился и снова стал тем гордым своей профессией высоковольтником, каким предстал при первой их встрече: — ЛЭП-500 Шарапово-Хребтовск — действительно не простая линия. Двести одиннадцать километров. Но что за километры? Почти три десятка рек, лога, скалы, сто семьдесят километров первозданной тайги, десятки километров болотных трясин. Словом, лунный пейзаж! Это вам не директор завода, у которого и цеха в кулаке да еще АСУП с ЭВМ третьего поколения. Мы — высоковольтники, строители железных дорог, газопроводчики, нефтепроводчики — великие кочевники. У нас машиной воспользуешься не всегда. У нас, вопреки песне, помните: «В этот край таежный только самолетом можно долететь…» У нас много таких мест, куда и на вертолете не доберешься. А я ведь обязан своими глазами увидеть, своими ножками пройти каждый километр. Опоры вроде бы все одинаковые. Да у них, будто у людей, у каждой своя биография. И фундамент у каждой на свой манер, и монтаж. На просеках, помнится, мелькала Круглова. И довольно часто. В том числе и в Красном логу встречал ее. Мне действительно бывать там приходилось многократно. Почва там оказалась проектом не предусмотренная: топь, плывуны. Пришлось и мне, и Афонину крепко мудрить с фундаментами. Так рассудите, Денис Евгеньевич, мог ли я присматриваться к тому, что, куда и зачем грузит Круглова? Да я, при всех ее бабских стараниях, воспринимал ее боковым зрением. А что касается троса… Мог дать распоряжение. Но, право же, не помню. А линию Шарапово-Хребтовск не забуду до конца жизни, сдали ее досрочно. Получил за нее правительственную награду, повышение по службе. И в страшном сне не снилось мне, что за эту линию, за гордость мою — попаду под следствие…
Денис снова с горечью думал о том, как ловко, умело, бессовестно сплетает Чумаков поистине высокую правду и подлую, низкую ложь. Сплетает так умело именно потому, что заранее взвесил, рассчитал каждое слово, каждый факт, каждую улыбку, позу и даже одежду с наградной планкой и знаком заслуженного энергетика.
— Под следствием, Федор Иннокентьевич, — сказал Денис с плохо скрытой горечью за бессилие или неумение пробить брешь в круговой обороне Чумакова, — под следствием вы оказались не за прокладку этой прекрасной и нужной множеству людей линии, а за то, что, позабыв о своем долге руководителя и гражданина, преступно воспользовались самыми низменными душевными качествами Селянина, его раболепием перед вами, сделали его орудием преступления, с его помощью нанесли крупный ущерб государству и получили за свои вместе с Селяниным преступления более пятидесяти тысяч рублей взяток.
— Мне известно, что я вправе вообще отказаться давать показания. Но с учетом нашей с вами первой приятной встречи я повторю вам то же самое, что в свое время говорил Кругловой: «По всем недоразумениям с погрузкой леса и по так называемым взяткам, которые, судя по всему, Селянин бессовестно брал у доверчивой, обожавшей его Кругловой под мое имя и под мое положение, обращайтесь к Юрию Павловичу Селянину…»
Снова надо было изо всех сил сдерживать себя в рамках благопристойности и втайне жалеть о том, что нет на столе ни старомодного массивного чернильного прибора, ни тяжелого пресс-папье, приходится пользоваться обыкновенной шариковой ручкой. И нечего двинуть по столу, уронить на пол. А ведь нужна же, нужна какая-то разрядка для перенапряженных следовательских нервов. Тут Денис, к своему ужасу и стыду, почувствовал, как шариковая ручка бесшумно переломилась в его пальцах. Денис с сожалением посмотрел на обломки и сказал сурово:
— Не потому ли вы отсылаете меня к Селянину и живописуете его преступления, что я ни о чем не могу спросить у Селянина, о чем вы позаботились предусмотрительно и жестоко.
— Это каким же образом? — осведомился Чумаков.
С трудом подавляя нахлынувшую ненависть к сидящему напротив со скучающим лицом человеку, Денис стал излагать не раз проанализированные им факты о ссоре Чумакова с Селяниным в вечернем кафе, о публичной угрозе Селянина разоблачить Чумакова и об ответной угрозе Чумакова припомнить Селянину этот бунт. Денис говорил о крайне экстравагантной для Чумакова ночной, да еще в метель, пешей прогулке от кафе до деревообрабатывающего завода, о его встрече с Яблоковым и об обещании Чумакова встретиться с директором ДОЗа и поинтересоваться работой ночной смены, о замеченном Яблоковым отсутствии Чумакова не только в конторе, но и на заводском дворе, о появлении его через пролом в заборе в сторожке Охапкина. Привел решающий, с точки зрения Дениса, довод о том, что, проезжая в машине Постникова, Круглова видела Чумакова возле березы, у которой был найден труп Юрия.
— А летающую тарелку или папу римского Павла-Иоанна Круглова не видела? Пьяна же она была в стельку вместе с Постниковым! А на почве пьянства возникают галлюцинации.
— Но чем вы объясните ваш более чем странный маршрут в тот вечер? Почему вы миновали ворота ДОЗа и появились на его территории через пролом в заборе? Да еще весь в снегу.
— Этого вам никто не подтвердит. Вошел я на заводской двор как всегда — в ворота. Миновал территорию и пошел не в контору, а к сторожу Охапкину, с трудом его добудился. Может быть, действительно был в снегу. Виноват, упал во дворе, хотя и был трезвым. В проломы в заборах не лазил ни разу в жизни. Хожу только прямыми дорогами. — Чумаков замолк, не скрывая торжества, обозрел Дениса, привстал, коснулся руки следователя и сказал с напускным сочувствием: — Словом, Денис Евгеньевич, хотя вы и громко возвещали мне аж смертную казнь, сильно не сходятся у вас концы с концами. Все это психологические мотивы да подоплеки. Прямо следователь Порфирий Петрович из известного романа Достоевского. Только я ведь, к вашему сведению, не Раскольников, не убивал старуху-процентщицу и нет рядом со мной кроткой страстотерпицы Сони, которая побудила Раскольникова к покаянию и принятию мученического венца…
— Между прочим, гражданин Чумаков, — злясь на себя, на то, что не сумел заронить в душу Чумакова искру раскаяния, не разбудил его совести, не поколебал веру в неуязвимость его, Чумаковой, позиции, сказал Денис. — Между прочим, гражданин Чумаков, роман этот называется «Преступление и наказание»…
1
Григорий Иванович Макеев, болезненно худой, с бледным лицом, сидел за массивным письменным столом сумрачный и усталый. При виде Дениса Щербакова начальник следственного управления УВД слегка шевельнул светлыми густыми бровями и, видимо, счел на этом обмен приветствиями законченным. Поморщился и спросил совсем не служебно:
— Кишечник у тебя как, ничего?
— Ничего. Даже при командировочном меню.
— А вот у меня болит, проклятый. Даже и на домашних харчах. Совсем было собрался вызвать врача, отлежаться с неделю, потешить брюхо диетой, попить травки. — Вздохнул и сказал с явным сожалением: — Да помешала твоя обоюдоострая ситуация. — Опять вздохнул и, не пускаясь в объяснения, полюбопытствовал с живейшим интересом: — Что же, он у тебя и селедку приемлет, и соленое сальце, и водочку, когда случается?
— Кто приемлет?
— Да все он же — кишечник, говорю.
— Приемлет, — ответил Денис, настораживаясь: всему управлению было известно, ежели полковник начинал с медицинских тем, значит, дела его собеседника были незавидны.
А Макеев, продолжая ту же тему, вдруг возликовал:
— Вот что значит молодость — все приемлет! А с годами обзаводишься печеночными, почечными, кишечными коликами и прочей дрянью. Плешину обретаешь во всю башку. — Он погладил рукою свою напрочь лишенную растительности голову. — Правда, с годами, говорят, под черепом прибавляется извилин. Хотя наука утверждает, что еще никто из людей не использовал полностью энергию отпущенных нам природой нейронов. — Он посидел, уперев подбородок в положенные один на другой кулаки, оглядел Дениса и сказал вроде бы опять невпопад: — Хотя, в общем-то, годы не гарантия.
— Что случилось, товарищ полковник? — не выдержал Денис.
— Что случилось? — Макеев, что водилось за ним крайне редко, увел взгляд в сторону. — Случилось, наверное, то, что и должно было случиться, в соответствии с внутренней логикой событий и логикой поведения человеческих индивидуальностей. — Макеев прокашлялся и продолжал хладнокровно, но в каждом слове сквозило глубокое недоумение и недовольство: — В общем, вчера вечером, поддавшись твоему натиску и начитавшись реляций о добытых тобою уликах и доказательствах против Чумакова, отправился я к прокурору области, Петру Михайловичу, за санкцией на арест гражданина Чумакова. Ну, ты Петра Михайловича знаешь. Он санкцию на арест даже задержанного на месте преступления карманника не дает без неопровержимых доказательств вины. В полном соответствии с законом, между прочим. А тут — Чумаков! Субъект, и верно, не без заслуг. Оседлый, не из тех, кто ударится в бега… Сидим мы с Петром Михайловичем, беседуем, не скажу, чтобы очень дружелюбно. Взвешиваем, пробуем на глаз и на зуб каждый твой довод. Клониться он уже стал к нашим позициям. Постановление на арест положил перед собой… И вдруг вбегает дежурный прокурор и докладывает: управляющий трестом «Электросетьстрой» Федор Иннокентьевич Чумаков в своем служебном кабинете покончил жизнь самоубийством.
