— Тихо! — рявкнул Антон и тут же встал между Львом и сисадмином. Но замолк. Он был напряжен и явно готов к драке. В глазах, то и дело оглядывающихся на Богданова, читались смятение и страх, подавленные обязанностью что-то решать. — Тихо. Давай… Давай разувайся, ладно? И сперва ты расскажешь все. На этот раз…
Но Роман ничего не слышал. Споткнувшись, он влетел плечом в стену и сполз на пол, оставляя за собой на обоях мокрый след. Богданов метнулся к окнам, выглядывая на улицу и опуская жалюзи. До ушей доносилась барабанная дробь дождя, машина Богданова стояла на своем законном месте, во дворе зияла привычная для шторма пустота, ветер гонял вырванные из пастей урн бумажки. Лев выдохнул. Было похоже, что сисадмин пришел один. Тем временем за спиной набухала истерика: Роман смеялся и рыдал одновременно, обняв колени и крепко прижавшись к ним животом.
— Сука, я все потерял, Горячев, совсем все… Мне некуда было идти даже… А ты с этим… Идиот, он и у тебя все отберет. У этого урода хвосты, такие хвосты… это пиздец, Антон, там схема…
Лев обернулся, уставившись на Романа. О какой схеме ведется речь, он не понимал, но четко чувствовал, что за своими романтическими переживаниями упустил самое важное — оставаться с холодной головой.
— Антон, неси воду. У него истерика, — сухо скомандовал Лев, опустившись на колени перед Романом. Тот вздрогнул, увидев лицо Богданова, только громче зарыдал. Антон побежал тут же. Громыхнуло что-то на кухне (Горячев поскользнулся или споткнулся), но меньше чем за минуту он уже сидел рядом на корточках, а у Льва в руке была большая кружка с прохладной водой. В остекленевших зрачках Антона мутнели прорвавшиеся сквозь плотную заслонку воспоминания, а вместе с ними — угрызения совести.
— Ты знаешь, о чем он говорит? — мрачно спросил он, обращаясь уже к Богданову. Несложно было догадаться, о чем Горячев думал. Не мог не думать. Лев сам рассказал историю; сам признал, что против него ведется корпоративная война. А теперь на руки Антону свалился человек, который уже помешал ему однажды спать спокойно, и выглядел этот человек так, как не пожелаешь в здравом уме никому, и говорил вещи, которые ни от кого не ждешь услышать.
— Нет, я не знаю, о чем он, — честно соврал Богданов. Всех деталей он действительно не знал. Знал, что боится слежки, и верил, что ему могут хотеть отомстить. Но не верил, что это обрело бы масштаб угрозы жизни… Лев залез в карман брюк, выудил оттуда свою пластиковую коробку из-под жвачки и насыпал в руку горсть таблеток. Сунул их сисадмину: — Пей.
Роман мотнул головой, отказываясь.
— Пей или я затолкаю тебе их сам, — пригрозил Лев, схватив сисадмина за лицо и нажав на щеки, чтобы тот открыл рот от боли. Так и вышло. Богданов засыпал ему таблетки, потом залил водой, потребовал проглотить. Освободившись, Роман завыл тише, пряча лицо в коленях.
— Нам с твоего телефона поступали смс, ты с нами лично говорил, прислал официальный больничный… — начал Лев. Он словно оправдывался перед Антоном в том, что не был немым наблюдателем ситуации. На деле Лев знал, что был. — Я предчувствовал, но…
— Тебе насрать на всех, кроме себя и денег. Признайся уже, Богданов… — невесело усмехнулся Роман, мелко вздрагивая. Таблетки в пустом желудке начинали действовать, ибо иначе так быстро седативное просто не схватилось бы. — Меня держали. Кто-то… Тот бугай, Антон видел… Но им кто-то платит, кто-то нанял.
— Ты знаешь, как его зовут? Хотя бы этого… Того, — вздохнул Горячев, поджав губы. Он, похоже, очень старался держать в узде эмоции — как свои, так и чужие. Задавал только те вопросы, на которые мог услышать конкретные ответы. — Если у нас будут хоть одно имя, мы наверняка сможем найти заказчика. Сможем же?
Снова обратился ко Льву. Вера, неверие, мольба… Словно Горячев знал, что тот не сможет отказаться. Богданов медленно выдохнул.
— Сможем, — честно соврал он снова («А скорее всего нет…») и обратил свое внимание к Роману.
— Глеб… Но я не знаю фамилии. Я ему передавал информацию. И… Мне с ним приходилось, — Роман оборвался и всхлипнул. Он пытался собраться и перестать расплескивать чувства, но у него не выходило. На разбитом лице четко отпечаталось отвращение, сисадмин подавил рвоту, закрыв рот рукой. — А потом Горячев нас запалил. И вы поменяли охрану. Они решили, что я слил, что они за вами следят, поймали меня и… Я сбежал…
— И сколько? — выпалил Лев. — Сколько уже следят?
— Полтора года… только со мной сотрудничают…
Богданов сам не понял, как подскочил на ноги, сцепив руки на затылке в замок. Полтора года — это не неделя. Это не месяц, это долгая и фундаментальная, хорошо организованная махинация. Лев понимал, что такое не делается просто так без личного мотива, но все еще, метаясь от стены к стене, надеялся, что ошибается. Что накручивает себя. Что это просто жесткая конкуренция в условиях стремительно развивающегося рынка. «Полтора года», — звенело в голове, как после оглушения.
— Давай ты пойдешь умоешься, ладно? Для начала… Ты молодец, парень… Ты молодец… — Антон медленно поднялся и, прихватив Романа за плечи и руки, поставил на ноги. — Мы сейчас никуда не спешим, а тебя нужно привести в порядок. И отогреть, и… И мы что-нибудь решим, но если уж моя квартира превратилась в бомбоубежище, — Горячев снова нервно взглянул на Льва, — я хочу, чтобы у меня хотя бы раненые солдаты на проходной не валялись.
— А почему ты не говорил? — остановился вдруг Лев, вцепившись пальцами в плечо сисадмина. Роман захрипел и отстранился, оправдавшись тем, что там были ушибы. — Почему за все это время ты просто не пришел ко мне и не рассказал, блядь?
— Кому? — засмеялся Роман. — Товарищам без имени и прошлого я должен был рассказать, что мне угрожают? Что манипулируют имуществом и личными отношениями? Что угрожают мне и моему, — сисадмин споткнулся, и его взгляд упал в пол. — Они и его подкупили… Я думал, они могут разрушить его бизнес, а он уже два года как куплен ими… Я полтора года ебался ради любви, сливал вас чуваку, который за это получал деньги… Он меня и скрутил… Он меня и скрутил…
Льву ударило под дых. Он все это уже видел. Видел этот почерк, видел такую манеру слома, видел, как это работает. «Это совпадение», — уверял себя Богданов, метаясь по квартире Горячева, пока тот успокаивал новый виток Романовой истерики, переодевал и приводил в порядок. Богданов написал Елене и сообщил о ситуации. А совсем скоро его пробило током осознания, ведь теперь у него было нечто важное, что бросить просто так он действительно не мог.
— А Горячев, — вырос над Романом Лев, когда тот уже сидел на кухне, прикладывая к лицу пакет с заморозкой. Антон копошился в спальне и не слышал разговора. — Ты рассказывал о нем, они знают?
— Нет. За это и получил. О нем я ничего не сказал, Лев, — вздохнул Роман. — Я думаю, ничего.
Отпустило. Богданов преисполнился благодарностью к Роману и готов был бы его зажать в объятиях да расцеловать, если бы тот теперь не был ходячим больным местом. С другой стороны, Лев не ведал, сколько таких информаторов было в его фирме, что и как давно знают эти люди. В конце концов, если среди охраны были подобные доморощенные шпионы, то они все давно слили.
— Я бы на твоем месте не сближался, Денисович… — подал голос Роман, кивая на проход в спальню. — Это какая-то твоя война, на которой уже слишком много пострадавших…
Лев смолчал, поджав губы.
— Начнешь прятать, все будет слишком очевидно.
— А если уже очевидно?
— Это про твою терапию? — усмехнулся Роман. — Тебе повезло, что там много человек было. Теперь неясно, кто-то из них твоя пассия или ты просто блядь.
Богданова поставили перед нелегким выбором: начать прятать свое маленькое сокровище, тем самым подвергнув его опасности, или уйти. Но последний вариант тоже ничего не гарантировал. Когда он поймал Горячева на выходе из спальни, у Льва разорвалось сердце. Он только получил, только взял в руки, только прикоснулся, как все рассыпалось прахом. И его слабое чувство, маленький росточек которого едва поднял голову над землей, подвергся арктическому холоду обстоятельств.
