— В моих словах всегда одна только нежность была — тогда, когда-то. А сейчас-то, Иван Давидыч, я, как никогда еще в жизни, нежный, тихий и мирный, и одно лишь от жизни хочу: на Камчатку!
— Ну, вот. Опять та (он опять по-русски, но как-то не слишком уверенно, будто через переводчика, матюкнулся) твоя командировка! Ты хоть за это время смог доанализироваться, что именно после той поездки твоей на Камчатку все и начало разваливаться?
— Я-то ладно. Я — человек микроскопический. Но вы-то все-таки не ответили, Давид Иваныч, что же все-таки с вами случилось?
И вдруг — немыслимое случилось дело — этот, изнуренный аппаратными, внутри- и межнациональными, коммунально-дачными, профсоюзно-акционерскими делами, очень уставший, через год-полтора должный, приговоренный умереть, от рака двенадцатиперстной кишки, человек вдруг очень понятным вздохом вздохнул — мгновенно превратился в малозначительного, не слишком взрачного старикашку — и так он вздохнул:
— Дмитрий Николаевич! — (именно на «вы», и отчество, гнида, вспомнив…) — Дмитрий Николаевич, я не знаю!
— Не верю!
— Тем не менее, это — так.
— Как же так?
— А вот так.
— Так разобраться же надо!
— Надо бы. Я — стар разбираться, и я устал.
— Так давайте мне командировку! Уж меня-то вы знаете (или, по крайней мере, знали) я-то разберусь!!
— Я же в этой редакции не главный. Денег, насколько знаю, нет, — ответ был сух, без всякой приязни, казенен.
И тут ДэПроклов психанул.
— Ну, идите вы все к екэлэмэне-какой матери! Я сам разберусь. В гробу я вас видал, жмоты! За жилетные кармашки держитесь! У вас, еж-вашу-мать! — карьеры, пенсии, что там еще? — дачи, пайки пострадали, а вы?!.
— Ну, знаю я, было две телеги… — вяло сказал Давыд Давидыч.
— Сам доеду! Скучно мне с вами? — ДэПроклов аж заскрипел зубами.
— Возражу я тебе завтра, утром. Жди. — Главнокомандующий устал, а ДэПроклов, голодный, взбешенный, вскочил и ушел, как убежал.
— Дмитрий Николаевич, одну минуту!
— Ну?
— Вы у… (он назвал имя-фамилию благодетеля) у него сейчас пребываете?
ДэПроклов изумился по-настоящёму.
— Откуда вы?..
— Шлюхами земля полнится… — И засмеялся Давыд Давидович Иванов-Преображенский, все же таки последнее слово оставивший за собой.
А на следующее утро в маленький прокловский поселочек было явление «мерседесов» изумленному народу.
«Мерседес», правда, был один — на нем Давидов-Иванов приехал, собственноручно. Была еще то ли «вольва», то ли «аудио» — из которой никто так и не вылез. Был еще «жигуленочек» невзрачный, а в отдалении, будто бы и ни при чем, что-то похожее на маршрутное такси тормознуло, но японское.
Из «мерседеса» выбрался Давыд Давидович. Из «жигуленочка» — некто в сером.
Откуда-то три румянощеких «афганца» (военкомат, наверняка, не видавшие) в болотной маскировочной одежке, не скрывая оружия, которое угрожающе топорщилось под куртками, оказались на крыльце.
Диковато оглядевшись, и Давыд Давидович и серенький быстро нашли ход к дэпрокловской халупе, где он возлежал ногами вверх, в то время как его соратники, не скрывая сердечного сострадания, но не посягая на прокловскую решимость завязать, опустошали свой утрешний пузырь.
ДэПроклов, ногами вверх, читал — в сотый раз перечитывал драгоценный свой рассказ, не для денег сделанный, и был тот рассказ, как вы догадываетесь, о Камчатке.
Рассказ назывался плохо: «Вот тебе и повезло…» — и повествовал об Лизавете, хорошенькой, глупенькой бабенке, с которой пришлось ему сношаться, которую пришлось вывозить с Камчатки, которую потом в Москве пришлось замуж выдавать, изображая из себя посаженного отца.
…Он внимательно прочитал последнюю фразу рассказа: «Она проворно повернулась лицом, и он услышал беглый, благодарный и немного рассеянный поцелуй в своей ладони…» — и обернулся к вошедшим.
Первый вопрос был:
— А как вы меня тут нашли?
Ответ был прост:
— Если надо, мы тебя где угодно найдем. — Это сказал серый, с чахоточно-изможденным лицом несчастливого, очень усталого человека.
Ребята оживились.
— Дима! Может, их на кулаках унести?
ДэПроклов ответил:
— По-первых, погляди на крыльцо. Во-вторых, я на Камчатку хочу, а эти вроде бы и не против.
— Мы — не против, — сказал человек в сером. — Мы — за!
Давидыч, с опаской присевший на табуреточку возле входа, подтвердил с интонацией пришей-пристебая:
— Да, Дмитрий Николаевич, мы — за!
— Так в чем проблема? — ДэПроклов скинул, наконец, ноги с верхотуры и сел. — Давайте командировку, давайте деньги, и я — опять ездец!
— Ну, так и поехали? — ослепительно-опасно улыбнувшись, полуспросил-полуприказал чахоточный серый.
— Ну, и поехали! — у ДэПроклова маленько вскружилось в голове. — Если денег дадите…
— Штаны тебе нужно новые, джинсы, скорее всего… — задумчиво сказал серый.
— Надо, так давайте! Штаны новые.
Серый сказал:
— Поедем, все будет.
Давыд Давидович сидел, скромнехонький: он это рандеву устроил, и он же, как всегда, был ни при чем.
Потом уже в «жигуленке» серый спросил:
— Чего тебе надо?
ДэПроклов ответил, как на духу:
— На Камчатку мне надо.
Тот скупо и скучно ответил:
— Сделаем.
Проехали еще сколько-то. Серый сказал шоферу:
— Стой! Сорок восьмой, третий рост, джинсы. Быстро!
Тот вылетел пулей.
ДэПроклов обнаглел:
— Позвольте задать вопрос? Какой именно ваш интерес в этой моей поездке?
— Объясняю, — монотонным голосом ответствовал серый. — Я был причастен к той вашей, знаменитой поездке за усть-кореньскими ножами. Я — никому — ничего — не — прощаю. Никогда. Но я — до сей поры не могу понять, кто именно сделал так, что…
— О!! — вскричал тут ДэПроклов. — Вы — тот самый, что ли, инструктор?
— Тот самый, — скупо ответил серый.
— Тогда… — сказал ДэПроклов, совсем уж по-барски разваливаясь на заднем кресле, — тогда вы сделали стопроцентный выбор. Я — именно я! — знаю вашего человека. Давайте телефон, я вам с Камчатки позвоню.
Простым жестом тот достал визитку, на которой, кроме фамилии и телефона, ничего не было.
Прибежал шофер, очень оживленный то ли общением с продавщицами, то ли оставшейся в руках сдачей.
Переодевши штаны и выкинувши старые на обочину, ДэПроклов спросил:
— У вас пары двушек нет?
— Двушек чего?
На него глядели странно.
— Позвонить.
Тут шофер, как ему и полагалось по иерархии, молчаливый — заржал в голос.
— Я что-то не так сказал? — сказал ДэПроклов.
— Все правильно, — сказал серый чахоточный.
— Не могу же я, собравшись в езду, не позвонить пару раз!
— Все правильно, — все с той же монотонностью в голосе отозвался человек в сером.
Тут возник среди прокловских сопроводителей разговор, в котором слышались слова: «жетоны», «рублевики» и «хрен его знает» — а закончился разговор тем, что серый сказал водителю:
— Помигай Додику. У него, вроде бы, сотовый был…
Помигали. Японский микроавтобус мигом оказался чуть попереди, и азартные рожи оглоедов в маскировочных куртецах стали выглядывать изо всех окошек — может, кому-то морду бить, а может, в кого пальнуть?
Додик быстренько принес с портсигар величиной телефон — (бежал старикашка побежкой холуйской, что ДэПроклову чрезвычайно понравилось) поковырялся наш герой в растребушенной своей записной книжке, пощелкал по кнопкам аппарата, и тут ему сказали:
— Ты что, Дима, ничего не знаешь?
— Я вообще ничего не знаю, — бодро и весело ответствовал ДэПроклов.
— А Нади уже нет.
— То есть как?
— Ну что ты, как маленький? Нет! Умерла, погибла, убили — никто ничего так толком и не знает.
— О-о… — только и сумел, вместо ответа, вполголоса взвыть ДэПроклов.
У него было чувство, что он вдруг сгорбился и стал немощным и маленьким: так уж нежданно, так уж вероломно ахнула вдруг на него тягостная тоска услышанного. И сразу же: темень опустилась на все, как предзимние сумерки, и сразу же стало трудно дышать почему-то, и мгновенное нехотение что-либо делать, даже рукой шевельнуть, — вмиг обнищавший, все это он почувствовал, услышав десяток слов, сказанных ему по телефону прокуренным бабьим голосом бывшей Надиной подруги.
Мгновенно большая часть Камчатки — чуть ли не вся — провалилась для него в черные тартарары. Исчезла напрочь. И уже не хотелось ему туда. Все стало так противно и тошно, что, откидываясь головой, как отрубленной, на спинку кресла и почти сомлевши от этой тоски, он одно лишь сказал, прежде чем успеть сбежать куда-нибудь от нудного мучения этого:
