Мелисса стоит рядом с матерью. Веки так густо намазаны голубым вырви-глаз карандашом, что вспыхивают, когда Мелисса подмигивает. Лиза смотрит, не просвечивает ли сквозь белую блузку красный лифчик, который ей одолжила Мелисса. Еще как просвечивает! Кажется, два мультяшных оленя Рудольфа прижали носы к мокрому хлопку. Это лифчик Мелиссиной мамы. У самой Мелиссы красного нет, а даже если бы был, чашечки размера А+ Лизе малы. Интересно, миссис Ричардсон узнает свой лифчик по форме чашечек или по малиновому сиянию сквозь белый хлопок?
Лиза поджимает губы и старательно делает постное лицо. На Мелиссу смотреть нельзя: они обе захохочут, и спектаклю копец.
Преподобный Джон лифчик не заметил. Он стоит к Лизе боком и заливает детям о том, как радуются ангелы, что одна заблудшая овечка нашла дорогу домой, к Отцу Небесному. Пастор не знает, что, когда он повернулся боком к собравшимся и стал опускать Лизу в купель, она незаметно подняла руку и спрятала у него за спиной. Лизина голова погрузилась в воду, а кончики пальцев остались над поверхностью. Мелисса говорила, что если не окунуться целиком, то крещение не считается, а Лизе именно этого и надо.
Чистой и безгрешной ей быть совсем не хочется: после обеда у них с Мелиссой свиданка. В шалаше на дереве будут ждать Дэнни Дирфилд и Картер Мэк. Дэнни принесет теплое пиво, яблочную водку и перепихнется с Лизой. Картер не принесет ничего и перепихнется с Мелиссой, хотя, даже лапая Мелиссину грудь, будет коситься на Лизу. Если с нее смоют все грехи и отскребут дочиста, она станет прежней обыкновенной девчонкой из средней школы. Та святоша не позволяла себе ничего такого, чем Лиза собиралась заняться после обеда. Еще в восьмом классе парни вроде Дэнни и Картера плевали с высокой вышки на нее, а она – на них. Еще год назад она была ребенком, не знающим, что такое любовь.
А сейчас? Сейчас она влюблена так, что дышать больно! Она даже от Мелиссы скрывает, потому что эта любовь принадлежит только ей. Однажды он уже целовал ее – после четвертого урока затащил в вентиляционную шахту, но это было несерьезно. Он слишком классный, чтобы возиться с неловкими девственницами, вот она и учится на идиотах вроде Дэнни и Картера Мэка. Она хочет знать все, поэтому и держит два пальца за спиной пастора, согнув их, чтобы не потерять нажитые таким трудом грехи.
Пастор Джон нудит о покаянии, а Лиза знает, что случится дальше. Она это уже пережила, и пусть тело ее не слушается, настоящее ускользает, а слова стерлись из памяти, но воспоминания до сих пор при ней. Стоит погрузиться в них, и она оживет. Дальше она переоденется и спустится вниз для первого причастия. Вместе со всеми она дождется своей очереди, и тогда преподобный Джон позволит ей отломить кусочек от большого плоского крекера, а Мелиссина мама протянет пластиковую рюмку с кислым виноградным соком.
Только Лиза не может шевельнуться. Она застряла среди воспоминаний, и бетонное дно купели под ногами постепенно размягчается. Она тонет, снова падает в черные глубины своего сна.
Нужно выйти из купели, любой ценой попасть в следующую часть воспоминаний, туда, где хлеб и вино, но рука священника превратилась в тяжкую железную балку.
Лиза тонет, недовольное лицо миссис Ричардсон колышется, улыбающиеся рты молодых баптистов неправдоподобно разъезжаются, открываются, как крокодильи пасти, в них сверкают бесконечные ряды зубов. Вид у молодых баптистов кровожадный. Похоже, они, как древесные лягушки с липкими лапами, хотят вскарабкаться по стенке купели, нырнуть к ней и, может, откусить кусочек. Лиза тонет, опускается на глубину, исчезает.
Лиза с усилием цепляется за это мгновение. Пытается задержаться на этом отрезке прошлого. Ей пора натянуть джинсы, встать в очередь и ждать, когда позволят отломить кусок сухого пресного крекера. Пора взять пластиковую рюмку из рук Мелиссиной мамы и выпить сок. В этом эпизоде послание, которое нужно отправить Боссу.
Только под ногами нет дна, Лиза уходит в темнеющую воду, запах хлора сменяется соленым. На глубине она понимает то, что Мелисса знала с самого начала, – если не окунуться целиком, крещение не считается.
Исчезла Мелисса, исчезла ее мать, исчезли дети из Группы молодых баптистов. Исчезли руки священника. Осталась только спящая Лиза. Она дрейфует во мраке, на недоступной свету глубине, и не видать берегов.
Я целую вечность просидела рядом с Лизой, дожидаясь миссис Линч. То и дело скрипела входная дверь, кто-то топал через дом к черному ходу. Я сидела как пришитая, шепотом звала: «Лиза! Лиза!» – но мама лежала тряпичной куклой. Она свернулась калачиком на металлической больничной койке, которая словно из космоса прилетела. Не вязалась она с мшисто-зеленой стеной и индейскими ловушками сна. «Мама!» – в отчаянии позвала я, хотя никогда не зову ее мамой, а только по имени, Лизой. Бесполезно, никакой реакции. «Лиза, скажи, как те кости во дворе могут быть твоим ребенком?»
Наконец в коридоре послышался голос миссис Линч. Слов я не разобрала, только ее гусиное гагаканье ни с чем не спутаешь. Как будто по собственной инициативе мой кулак пополз к Лизе. Она лежала на инсультном боку, но мой кулак тянулся к здоровому, где работали все нервные окончания. Кулак дополз до ребер, разжался, и пальцы как следует ущипнули Лизину кожу.
Лиза не шевельнулась, не вскрикнула, не вздрогнула. Я от души покрутила ее кожу. Точно так Лиза крутила мое ухо, когда я слишком выпендривалась. Спокойно, типа, Мози, остынь. Опять никакой реакции. Тяжело дыша, я разжала пальцы. Лиза не просто спит, она где-то далеко – не достучишься, не дозовешься.
Захотелось схватить ее за руки, заставить сесть, посмотреть на меня и сказать что-то осмысленное, но за дверью стояла миссис Линч. Теперь я хорошо все разобрала.
«…Подростки часто прячут убитых младенцев. Помнишь девочку из Новой Англии, которая смыла ребенка в унитаз прямо на выпускном? Она же прямо из туалета на танцпол вернулась!»
Неожиданно для себя я вскочила и бросилась к двери, а миссис Линч продолжала: «Да, я тоже так подумала. Яблоко от яблони далеко не падает, но Мози – окунь тощий, как ей беременность спрятать? В ухе только если? В школьном рюкзаке-то ребеночка не выносить! А если она…»
Я распахнула дверь, дыша, как после марафона. Миссис Линч подскочила и, обернувшись, прижала к груди сложенные чашей руки, будто прятала от меня маленького крольчонка. Только я знала, что там сотовый.
– Мози! – воскликнула миссис Линч. Глаза у нее так и бегали. – Я думала, ты во дворе с остальными.
– Это не мертвый младенец! – рявкнула я – пожалуй, слишком громко и истерично. – Это старые кости, очень старые, может, даже старше меня, так что заткнитесь, блин.
Затравленного вида как не бывало. Миссис Линч подобралась и закачала головой – кудряшки цвета перец с солью вокруг лица мелко задрожали.
– Выбирайте выражения, юная леди.
Я буравила миссис Линч испепеляющим взглядом. Странно, что ее подлое лицо не таяло и не капало на пол, как злючий воск. Миссис Линч строго поджала губы.
– Слышишь меня? Я могу развернуться и уехать домой, так что лучше извинись.
Я хлопнула глазами раз, другой – тысячи гнусных слов всплыли внутри и застряли в горле, аж запершило. Но я запихнула их все обратно и каждое проглотила. Миссис Линч берет с Босса три доллара в час за то, чтобы сидеть с Лизой и смотреть сериалы, а настоящие медсестры просят больше, чем Босс зарабатывает. Да и что можно было понять из тех нескольких слов, которые мама толком и не произнесла?
– Извините! – выжала из себя я, протиснулась мимо миссис Линч, влетела в нашу крохотную ванную и хлопнула дверью, насколько хватило пороху. Сдернула дурацкую юбку, бросила на пол и потоптала, чтобы хоть немного отвести душу. Из корзины с грязным бельем я вытащила свои любимые джинсы, а под ними нашла Лизину футболку с прошлогоднего Хэллоуина. На футболке похотливо улыбался скелет, а под ним шла надпись: «В “Вороне” до смерти задолбали». Футболка была женская, с вытачками спереди, и я ее надела, хоть грудь у меня и не росла, вдохнула аромат фиговых листьев – это мамин лосьон для тела – и почему-то разревелась. Ревела я секунд тридцать – четыре громких всхлипа, а горячие слезы пролились так споро, будто у меня оба глаза вытекли. Хватанула ртом воздуха, и бац – истерика кончилась.
Я решила разыскать Босса. Она сидела в кресле на террасе, понурив голову. Я распахнула дверь черного хода, а она даже не шевельнулась. Двор казался до жути неправильным: раньше все загораживала ива, а сейчас же я видела забор, а вместо раскидистой кроны – небо. Задние ворота так и не закрыли, пикап Тайлера стоял наполовину у нас во дворе, наполовину – на улице. Цепи до сих пор тянулись от кузова к ивовому пню с паутиной корней. Тайлер устроился в кузове: оперся спиной на крышу кабины, скрестил ноги. Рик Уорфилд, местный шериф, застыл у ямы и недобро глядел на двух незнакомых мне типов – старого в потерявших форму камуфляжных брюках и молодого со всклоченной бородкой и круглыми темными очками, как у Санты из молла в Мосс-Пойнте. Второй коп, Джоэл, тоже был здесь. Раз в год, с моего второго класса, он проходил по школам с беседой на тему «Наркотики – зло», поэтому видеть Джоэла у нас на дворе было странно.
