Я поняла, что решать тут нечего. Мози – моя, а я – ее. Лиза не имела законного права нас сводить, только что сделано, то сделано. Изменить это я способна не больше, чем остановить свое сердце.
Напрашивался вывод: никто не должен узнать, что те кости во дворе – Лизин ребенок. Никто, ни при каких обстоятельствах. Мне следовало выяснить, что на уме у Рика Уорфилда и не докапывается ли он до правды.
Так мои мысли вернулись к Лоренсу. Формально он представитель полиции штата, но Иммита – часть его территории. Он на короткой ноге с местными копами – на короткой покерной ноге. Он будет знать все подробности расследования.
Лоренс уже был дома с женой, но, едва мне понадобилась помощь, примчался белым рыцарем на черно-зеленой патрульной машине. Примчался и выгнал зевак с моей лужайки. Где-то в душе Лоренс тоже закопал тайный сундучок, там, где по-прежнему у него ко мне что-то было. Если захочу к нему обратиться, это будет очень кстати. Только захочу ли я? Перед моим мысленным взором встал Рик Уорфилд, тянущийся к беззащитным костям Лизиной девочки. Потом представилось, как чьи-то грубые ручищи тянутся к Мози, словно она так же бессловесна, как бедные косточки.
Я поняла, что хочу обратиться к Лоренсу, еще как хочу.
– По-моему, лучше помалкивать, – проговорила я. – По крайней мере, до совершеннолетия Мози.
«Да»-звук Лиза издала трижды и очень убежденно.
Я поползла было обратно, но Лизина здоровая рука схватила меня и отпускать явно не собиралась.
С ее губ слетел новый звук, похожий на воронье карканье. Лиза снова каркнула, черные глаза блеснули в последних лучах заката. С тех пор как случился инсульт, я пыталась понять, что происходило в голове у дочери. В неотложке ее стабилизировали, но больше ничем не помогли. Во время короткой реабилитации доктор сказал мне, что у Лизы в мозгу врожденный изъян. Дескать, увлечение наркотиками, особенно амфетамином, все ухудшило, но удар мог догнать ее в любой момент. Врач сказал, что ей речевой центр повредило, но не исключено, что она мыслит нормально и со временем начнет разговаривать. Мозг нередко находит другой способ, тем более Лиза молодая и сильная.
Сейчас Лиза явно что-то задумала. Наверное, искала тот другой способ, отчаянно желая что-то мне рассказать.
– Не понимаю.
С Лизиных губ слетел шелест, означающий «Мози-детка», потом еще раз, с такой безысходностью, что у меня сердце чуть на части не разорвалось.
– Я тебя вытащу! – тихо, но решительно пообещала я. – Спущусь туда, где ты спряталась, найду, откопаю, и ты мне все расскажешь.
После долгого раздосадованного выдоха Лиза издала свой «да»-звук. Мы лежали в лучах умирающего солнца и смотрели друг на друга. Раздался скрип двери, гул голосов – Рик Уорфилд и судмедэксперт желали Мози доброго вечера. Едва по полу прогрохотали их тяжелые шаги, моя рука нырнула под одеяло навстречу Лизиной. Мы лежали на белой простыне, отчаянно цепляясь друг за друга, и слушали, как по нашему дому медленно, тяжело, неумолимо движутся мужчины.
Уорфилд и судмедэксперт уносили кости Лизиной дочки, и скорбные их шаги – хоть какая-то траурная процессия нашей девочке, другой уж не будет. «Упокой, упокой, упокой…» – вдруг зашептала я, не зная, кому шепчу – нам с Лизой или Богу, впервые за тридцать лет обращаясь к нему не с упреком, а с поминальной молитвой. Как бы то ни было, вскоре шаги стихли – и нет больше нашей девочки. Теперь слышно было лишь возню Мози, которая рылась в моей шоколадной заначке. Я попросила дочь:
– Лиза, пожалуйста, вернись. Нельзя, чтобы у нас и ее забрали.
Я смотрела на Лизу и задыхалась от ужаса. Я стиснула ее здоровую руку и в блестящих, как нефть, глазах прочла ответ, такой четкий и однозначный, что можно было не озвучивать.
«Война».
Когда Босс уходит и Лиза остается одна, глаз она не закрывает, она высматривает во мраке нужное слово, чтобы передать Боссу. Больничная койка качается, ходит ходуном, норовит затянуть в темную глубину прошлого, только Лиза здоровой рукой цепляется за простыню. Тяжело, конечно, но Лиза не поддается.
В сознании ярко сияет слово, которое Лиза хочет сказать. Слово чистое, пустое, блестящее. Вот Мози берет его из буфета и ставит на стол. Вот Босс наливает в него воду из-под крана. Лиза хорошо помнит, что когда подносишь его к губам, чтобы попить, то края кажутся холодными. Помнит, а назвать не может: никак не нащупать языком форму этого слова, которое эта штука. Она им давится, этим словом.
Кровь колотится внутри, сердитая, раскаленная, голова болит – Лиза вспоминает вкус того слова и непринужденность, с которой оно и все остальные выплескивались наружу.
Голова раскалывается, хотя так трудно быть не должно. Раньше получалось. Каждый человек учится и язык поворачивать, и правильно рот открывать – осваивает слово за словом, начиная с «ма-ма», «при-вет» и «по-ка». Но время, когда Лиза впервые училась говорить, сейчас под черной водой, слишком глубоко, чтобы туда возвращаться.
Впрочем, есть другой способ слепить то слово. Лиза вспоминает, как училась писать. Значит, первый класс, начальная школа Лоблолли…
Лиза закрывает глаза, разжимает пальцы, перестает сопротивляться. Койка качается, опасно кренится, как плот в потоке воспоминаний. Лиза скатывается с него и уходит на глубину. На сей раз пытается двигаться за течением, а неспокойный мрак прорезает прицельно, и ее несет сквозь всех Лиз, которыми она была. Вот Лиза под ивой, вонзает в кору девятый наркононовский значок, подношение и обещание ушедшему во мрак ребенку. Вот Лиза в середине метамфетаминового года. Кровь ревет, пенится и бурлит, как штормовые воды, а Лиза седлает очередного безымянного мужчину, а за стенкой в шкафу спит Мози. Вот Лиза обнимает Мелиссу за плечи, подносит к ее губам косячок, держит, чтобы та затянулась, а потом выбирает парня, которого присвоит этой ночью.
Лиза ныряет глубже, к толстым карандашам и тетрадям для упражнений. К миссис Мэки и черепахе в террариуме. К премудростям алфавита, яркими красками нарисованного на стенах.
Течение подносит Лизу близко, совсем близко. Сейчас конец лета, неделя двух летних школ. Настоящая школа, первый класс и миссис Мэки начнутся в понедельник.
Каждое утро Лиза отправляется в Хипповскую библейскую школу – именно так называет ее Босс. Там мисс Джун, у нее акустическая гитара и белый кролик Ангел в клетке. В этой школе дети почти не рукодельничают. Они играют на свежем воздухе, поют, а мисс Джун рассказывает им истории. Поют чаще всего об Иисусе, но каждый день начинают с песни, которая у Босса есть на пластинке. Во вторник Лиза спросила мисс Джун, почему в библейской школе они поют обычную песню. Мисс Джун достала свою Библию и показала ту песню, спрятанную в Книге Екклезиаста[9].
«Всему свое время, и время всякой вещи под небом. – Мисс Джун тыкала пальцем в каждое слово, которое читала вслух. Только для Лизы слова – черные закорючки, смысла в них не больше, чем в паучьих лапках, рассыпанных по странице. – Время молчать и время говорить. Время любить и время ненавидеть. Время войне и время миру»[10]. Лиза внимательно следит за пальцем мисс Джун, так внимательно, что сама удивляется, как плюр не задымился и не выгорел до пепла, но все без толку. Одно Лиза знает наверняка: Босс разозлится, когда узнает, что «Бердс» протащили в ее дом баптистскую песню. В полдень Хипповская библейская школа заканчивается. Во время обеденного перерыва Босс забирает Лизу и везет в Богатую библейскую школу при церкви Кэлвери. Эта школа начинается в час дня. Лиза сидит рядом с Мелиссой и приклеивает макаронные перышки к цветному картону. Мелисса – новая лучшая подружка, но через неделю Лиза пойдет в муниципальную школу, а Мелисса останется здесь, в баптистской школе Кэлвери. К счастью, среднюю школу при церкви пока не открыли, так что в шестом классе они с Мелиссой будут учиться вместе.
Чего только нет в Богатой библейской школе! Магазинный полдник, наборы для разных поделок, тридцать шесть коробок цветных карандашей (каждому выдают новенькую и назад не забирают) и целая корзина блестящих ножниц с тупыми концами. Ножниц с розовыми ручками всего две пары, и они всегда достаются Мелиссе и Лизе. Мелисса следит, чтобы они с Лизой получали самые большие порции кекса и первыми качались на качелях.
Здесь все не так, как в Хипповской библейской школе, – учительниц нельзя называть мисс и по имени. Например, Мелиссина мама для Лизы – миссис Ричардсон. Даже Библию они учат не так, как в Хипповской библейской школе. Там только мисс Джун и книжка с картинками, а в Кэлвери есть большой войлочный набор – поле и много-много фигурок-людей в библейских костюмах, которыми можно изобразить любую сцену. Марионетки тоже есть, а по пятницам молодежная группа устраивает спектакли на библейские темы.
Здешние истории Лизе нравятся, они как сказки Братьев Гримм, – Босс называет их «слишком кровавыми», а Лиза обожает. Про Золушку, ради которой голубки выклевали глаза ее мачехе и сестрам, в Библии не говорится. Зато там есть царь Соломон, который приказывает охране разрезать младенца пополам; человек по имени Самсон, который убивает тысячу человек ослиной челюстью; Бог, который всех топит, и фараон, который истребляет младенцев, поэтому одна несчастная мама кладет своего сына в лодку и отправляет вниз по Нилу. Из книги «Все рептилии мира» Лиза знает: в Ниле живут крокодилы, самые большие и злые – около Египта.
