Сейчас Рэмиллис спокойно отсыпался у себя, и Кэмпион временно оказался не у дел. Как это случается с профессионалами, выполняющими на досуге некую работу из дружеских соображений, он чувствовал, что находится в невыгодном положении. Дружба порой стесняет нас, а просьбы, апеллирующие к ней, часто бывают неразумными. Насколько Кэмпион понимал, все вокруг ожидали, что он предотвратит некий удар. Однако же, глядя на происходящее, он терялся в догадках: что стало причиной такого беспокойства? Средоточием всеобщей тревоги был Рэмиллис. Все, очевидно, ожидали, что он выкинет нечто шокирующее, или ужасное, или шокирующее и ужасное одновременно. Пока что, как казалось Кэмпиону, он вел себя подобно избалованному студенту с дурными наклонностями. Но ни Вэл, ни Гайоги нельзя было назвать нервными или неопытными. Кэмпион напомнил себе, что довольно плохо знает всех этих расфуфыренных, капризных людей. Все они были изрядными эксгибиционистами и посвящали массу времени выставлению себя в наилучшем свете, поэтому общение с ними напоминало поход в театр – к концу вечера все актеры кажутся тебе старыми знакомыми, но в глубине души ты понимаешь, что после десяти минут за кулисами они вновь станут теми же незнакомцами, что и прежде. Кэмпион решил прогуляться и взглянуть на пациента.
Отыскав спальню, он уже собирался постучать в дверь, как вдруг та сама приоткрылась дюймов на шесть. Продолжения, однако, не последовало. Кэмпион заколебался. Самостоятельно открывающаяся дверь – одно из самых обескураживающих явлений. В этот момент в щели показался глаз.
– Кэмпион.
– Да.
– Входите. Остальные еще едят? Ну что же вы, входите.
Высокий голос Рэмиллиса звучал не так пронзительно, как обычно, но в нем по-прежнему улавливались высокомерные ноты. Кэмпион вошел в комнату, свет в которую проникал только через щель между неплотно задернутыми занавесками. Дверь за ним закрылась. Темная фигура положила ему на плечо нетвердую руку.
– Я сейчас отнесу свои вещи в самолет, – сообщил Рэмиллис непривычно доверительным тоном. Он явно был возбужден. – Я мало с собой беру. Там все цепляются к весу, потому что у нас с собой будет куча запасного топлива. Мой слуга едет туда морем и поездом, как подобает христианину, а я не хочу, чтобы чертовы местные служки копались в моих вещах. Вполне естественно, правда же?
Вопрос прозвучал подозрительно и тревожно, что послужило очередным подтверждением диагноза. Кэмпион поспешил успокоить Рэмиллиса, и тот захихикал. В полутемной комнате хихиканье звучало очень неприятно, и Кэмпион вновь вспомнил, что этот человек ему никогда не нравился.
– Пойду сам разбираться, – хрипло продолжал Рэмиллис. – Хотите со мной? Последите за весами и будете свидетелем, что я не беру с собой ружье. Мне уже всю плешь насчет него проели. Тошнит просто. Пойдемте. Я собирался подыскать кого-нибудь постороннего, но вы даже лучше подойдете.
Кэмпион отцепил от себя его пальцы.
– Как пожелаете, – беспечно произнес он. – Все в порядке? Мне казалось, вы плохо себя чувствовали.
– Я был пьян! Боже, как я был пьян! – Рэмиллис произнес эти слова, как бы восхищаясь собственными возможностями. – Но сейчас я уже трезвею. Это омерзительно, но скоро пройдет. Меня ничто не берет надолго. И вообще, у меня дела. Надо кое-что сделать. Когда у меня дела, у меня сразу все проходит. Как и не было.
Как показалось Кэмпиону, эта бравада прозвучала немного жалко.
– Вы собрались? – поинтересовался он.
– Ну конечно, еще в городе. Какого черта мы тут с вами треплемся в темноте?
Этот вопрос уже посещал мистера Кэмпиона, о чем он и сообщил своему собеседнику.
– Джорджия задернула шторы, чтобы это чертово солнце не слепило меня, – поведал Рэмиллис, бредя по комнате. – Очень заботливая у меня женушка, как вы считаете?
С этими словами он подозрительно повернулся и отдернул занавеску, впустив в комнату луч света. Очевидно, выражение лица собеседника его успокоило.
– У меня всего-то один чемоданчик и пара пальто, – сообщил он. – Снесем все вниз и покажем им. А потом я вернусь сюда и посплю. К отъезду буду в порядке. Говорят, что мы улетаем в пять, а не в четыре, – это из-за погоды или чего-то еще. Куда это вы смотрите? Что, по мне видно? Бывает.
Он нетвердо подошел к зеркалу и принялся себя разглядывать. Кэмпион почувствовал прилив жалости. Посеревшее лицо Рэмиллиса было покрыто потом, глаза ввалились.
– Ради всего святого, где вы нашли выпивку в два часа ночи? – непроизвольно вырвалось у Кэмпиона.
Рэмиллис обернулся, и на мгновение на его лице показалась тень прежней мальчишеской улыбки.
– В винном погребе, – ответил он. – Пошли. Мне надо надеть пальто. Меня будут взвешивать, как багаж. Не нравятся мне эти парни. Не люблю людей, которые живут ради машин. И сам Делл мне не нравится. Не из-за того, о чем вы подумали, Кэмпион. Не из-за того. Мне он не нравится потому, что он – чертова механическая свинья.
Рэмиллис нашел пальто и принялся медленно в него втискиваться.
– Чертова сентиментальная свинья, насквозь провонявшая бензином, – продолжал он, покачиваясь в лучах солнца. Пальто трепыхалось у него вокруг ног. – Джорджии надо научиться видеть пропорцию. Все наладится, когда она приедет ко мне с Тартонами. Тогда у меня и ружье мое будет. Покажу им, что такое спорт. Вам же не нравится то, что я считаю спортом, да, Кэмпион?
– Нет, – ответил мистер Кэмпион, вспомнив, каким он был в школе. – Не нравится.
Рэмиллис рассмеялся, но тут же утих, и они отправились в путь. Устроившись в повозке, они поехали в ангар, стоявший на другом берегу. Рэмиллис напоминал большой и очень унылый твидовый сверток. Он пристроил свой чемоданчик на коленях, а Кэмпион взялся править. Им предстояло преодолеть почти три четверти мили по гравию и торфу, и поэтому они ехали медленно, чтобы избежать тряски. Рэмиллис сутулился и молчал. Светило яркое солнце, и Кэмпион с сомнением взглянул на закутанную в пальто фигуру соседа.
– На вашем месте я бы его снял, – заметил он. – Вы же задохнетесь.
– Вот Делл обрадуется, а? – сказал Рэмиллис. – Небось только об этом и мечтает. Этот тип наверняка трясется за свою добродетель и молится, чтобы я помер, чертова свинья. И кретин. Я вам кое-что скажу, Кэмпион. Вы небось думаете, что пьяный я куда хуже трезвого, да?
– Ну, – протянул мистер Кэмпион, опасаясь обидеть его, – что-то вроде того, пожалуй.
– Так и есть, – скромно подтвердил Рэмиллис, словно отвечая на пышный комплимент. – Так и есть. На самом деле Джорджию никто не знает. В этом-то и вся соль. Она безнадежно устарела. На самом деле она – хористочка 1902 года. Это в ней рабочая кровь играет. Мыслит она подобно старой деве. Уж я-то знаю! Носит пояс верности, который открывается обручальным кольцом. Через полтора месяца она приедет ко мне с Тартонами, а потом бросит сцену. Это мое пророчество. Вот увидите. Запишите куда-нибудь. Джорджия не вернется на сцену. Я кое-что замыслил. Я же не какой-нибудь слепой. У меня для них с Деллом припасен сюрприз. Простите за вульгарность. Мы же с вами плохо знакомы, так?
– Мы не друзья, – мягко произнес Кэмпион. – А вы пьяны.
– Да, – согласился Рэмиллис тоненьким голосом. – Очень, очень пьян! – Он расхохотался. – Меня бы уже вышвырнули из правительства, если бы не кое-что. Знаете, в чем дело? Я отлично управляю неграми. Моя провинция – самая захолустная дыра на свете. Если бы вы увидели моих негров, у вас бы волосы встали дыбом. Я сам иногда пугаюсь, хотя и привязался к ним. Остальное побережье старается о нас забыть. Не хотят, чтобы нас с ними ассоциировали. Но мы с неграми друг друга понимаем. Нам вместе удобно. Я их не боюсь. Я, знаете ли, вообще никого в мире не боюсь.
– Как это прекрасно, – вежливо пробормотал мистер Кэмпион.
Рэмиллис кивнул.
– Ненавижу страх. Один раз в жизни чего-то боялся – и справился с этим, – сообщил он с уже знакомой Кэмпиону наивностью. – А с этими двумя племенами у меня вообще отлично выходит. Взгляните-ка на этот самолет.
Их неохотно пропустили в ангар. Самолет наполовину высовывался на поле и выглядел весьма впечатляюще – изящная одномоторная машина на четыре места класса «Серафим» с характерным заостренным носом и особыми шасси, рассчитанными на приземление в Уланги. Но больше всего бросался в глаза золотистый цвет самолета, благодаря которому он напоминал яркую игрушку.
Вокруг стояли механики, явно пребывая в том унынии, какое неизменно охватывало их при встрече с любыми декоративными изысками. Один из них осмелел настолько, что решился высказаться:
– Его цветное превосходительство месяца через три получит все цвета радуги, – сообщил он, якобы обращаясь к коллеге, но на самом деле косо глядя на Рэмиллиса.
– До того момента он либо сломает себе шею, либо перепродаст самолет кому-нибудь, – вполголоса сказал Рэмиллис Кэмпиону. – Когда меня взвесят?
