– Тебя, – ответил Лоренс, но таким тихим, извиняющимся голосом, что я невольно затаила дыхание. – Мальчики… липнут ко мне, как перепуганные мартышки. Потом отлипают и корчат из себя полных говнюков, чтобы увидеть, как я отреагирую. Они страшно рады, что их привезли домой, но нам с Сэнди больше не верят. По крайней мере, не так, как раньше. Я хочу, чтобы у меня с ними все наладилось. Хочу, чтобы им было хорошо.
– С женой тоже хочешь все наладить? – спросила я, хотя и так знала ответ.
– Мы нужны мальчикам. Не я, а мы, – ответил он, словно все было настолько просто.
Ко мне вернулись Лиза и Мози, так что я прекрасно его поняла, но все же спросила:
– Как ты можешь ей доверять?
– Я не доверяю, – вздохнул Лоренс. – Но, Джинни, я ведь ей тоже изменял. От этого как-то легче. Получается, мы с Сэнди квиты.
Я не сразу осознала, что «измена» – наш с ним роман. Возникла пауза. Сердце болело, меня накрыло бешенством, только я понимала: если бы пришлось выбирать между Лоренсом и Лизой с Мози, вопрос бы так не стоял. Когда они вернулись, я тотчас отдалилась от Лоренса, отдалилась настолько, что даже пропустила возвращение его безмозглой потаскухи-жены.
– Пока, Лоренс, – только и сказала я, аккуратно положила трубку на базу и пошла читать «Баю-баюшки, Луну» в девятнадцатый раз за тот день, пытаясь не чувствовать ничего, кроме того, как магически тяжелеет на руках Мози, когда засыпает. Я даже заплакала, когда она теплым, доверчивым комочком заснула у меня на груди, прямо возле сердца.
Теперь та самая потаскуха-жена спустилась к нам в бассейн со словами:
– Думаю, от помощи вы не откажетесь.
– Спасибо! – натянуто поблагодарила я. – Лиза, попробуй походить задом наперед, ладно?
– Даррр!
Лизино «да» получилось долгим и по-пиратски раскатистым. Я кивнула, переводя его для Сэнди. Она встала по другую сторону от Лизы и пошла в одном темпе с нами. К моей дочери Сэнди не прикасалась, и, наверное, не зря, хотя ее помощь меня радовала. Настоящие физиотерапевты всегда работали в воде парами, поставив Лизу посредине.
Мы медленно брели к бортику, и Сэнди спросила:
– Что с вашей дочерью?
– Инсульт. Кстати, Лиза прекрасно вас понимает, не делайте вид, что она собака или француженка.
А вот и бортик! Лизина оживленность в присутствии Сэнди грела душу, но говорить с дочерью при ней не хотелось и заставлять отвечать – тоже. Не хотелось, чтобы Лиза произносила «трава», подразумевая «сука». Зачем полностью обнажаться и открываться, мы и так были в одних купальниках.
– Что теперь? – спросила Сэнди.
– Теперь пойдем боком, – объявила я.
Мы повернулись лицом к глубине, встали в ряд – я первая, за мной Лиза, у самого бортика Сэнди – и поползли поперек бассейна к противоположному бортику: шаг вместе, еще один, еще один. Лиза двигалась инсультным боком вперед, на суше бы так не получилось. К концу второго перехода Лиза устала: мы занимались уже больше получаса.
– Давайте на этом закончим, – предложила я.
Едва мы выбрались из бассейна, Сэнди оставила нас с Лизой вдвоем. Я сложила вещи, натянула платье поверх мокрого купальника и одела Лизу. Сборы заняли довольно много времени. Когда мы вернулись в дом, Сэнди, уже в джинсах и футболке, сидела в гостиной. Она причесалась, подкрасила губы и выглядела куда жестче и решительнее, чем в купальнике.
Водные упражнения утомили Лизу, и, похоже, Сэнди это чувствовала. Впервые с момента приезда я словно осталась с ней наедине.
– Спасибо! – сказала я, и Сэнди кивнула. Да, она меня слышала, но отвечать не желает. – Не ругайте Лоренса. Он не бегает ко мне втихую, он вообще не тихушник, а о моем приезде даже не подозревает.
– Я в курсе. – В улыбке Сэнди сквозило мрачное торжество. – В курсе, что Лоренс вам не звонил. Удивительно, но от этого вы мне симпатичнее. Наверное, утешает, что последние десять лет он не страдал и не тяготился моим присутствием.
– Послушайте, я не хочу вмешиваться в ваши отношения, мне нужен был только бассейн. – Лиза устало поникла, и я стала разворачивать ее ходунки, жалея, что не захватила коляску.
– Макс, наш младший сын, поступил в Джорджтаунский университет еще прошлым летом, до основного приема, – бросила мне вслед Сэнди. – Лоренс потерпел еще год, но мы оба понимали: конец близок. В начале июля он переехал.
Я так и застыла на месте.
– Лоренс вас бросил?
– Угу. Я думала, он вернулся к вам. Своего мужа я знаю и была готова держать на это пари, если бы нашла с кем. – Невеселый смех Сэнди напоминал лай. – Понадобится бассейн – приезжайте. Я совершенно не против, особенно сейчас, понимая, что вы пользуетесь лишь моим бассейном, а не моим мужем.
В глазах Сэнди снова вспыхнуло мрачное торжество. Рядом со мной заворчала Лиза, так тихо, что слышала лишь я. Усталости вопреки она все понимала.
– Спасибо! – поблагодарила я, заставляя себя говорить спокойно. – Но у нас скоро будет свой.
– Чудесно! – кивнула Сэнди. – Свой всегда лучше.
Хотелось поскорее уйти из этого дома, только Лизу так просто с места не сдвинешь: она явно что-то задумала. Сэнди повезло, что мою девочку сдерживали ходунки, – прежняя, настоящая Лиза точно выбила бы ей глаз. Со дна моей души поднялось непонятное жуткое нечто, но я подавила его и быстро вывела дочь на крыльцо.
Лишь по дороге домой я сообразила, что чувствую. Ярость. Лоренс был свободен, но ни разу мне не позвонил. Как и Сэнди, я поставила бы деньги на то, что он сразу же со мной свяжется.
– Ну ты и ублюдок! – вслух подумала я, в ответ услышала ропот Лизы и добавила: – Хорошо, что ты бросила ту сушилку. Надо было еще больше посуды разбить!
Стоило упомянуть посуду, Лиза на миг застыла, потом начала озираться по сторонам, будто я вдруг перестала существовать. Только я, сгорая от гнева, едва это заметила. Машину я гнала во весь опор: пусть хоть один клоун в форме нас остановит! Мы с Лизой живо глаза ему выцарапаем.
По крайней мере, я выцарапаю. От происходящего вокруг Лиза не отрешилась, она лишь перестала воспринимать меня. Она рылась в салоне, что-то разыскивая, – один за другим ощупала подстаканники и переключилась на центральную консоль.
Я вцепилась в руль, как в тощую шею Сэнди. Мне и в голову не приходило, что Лоренс, получив свободу, не примчится ко мне. Даже мыслей таких не было! В глубине души – так глубоко здравому смыслу не достать – я верила, что он по-прежнему мой. Это казалось само собой разумеющимся, но, очевидно, только мне. Сколько порядочных мужчин я пропустила или не удостоила вниманием, потому что решила: с Лоренсом (как выяснилось, воображаемым) они не сравнятся.
Я вихрем слетела с шоссе и неохотно сбавила скорость, чтобы не задавить местных ребятишек. Лиза по-прежнему ерзала и копалась в салоне. Она подалась вперед и, сложившись почти пополам, шарила по полу.
– В чем дело? – раздраженно спросила я.
Уткнувшись лицом в колени, Лиза перебирала хлам, скопившийся в моей машине, – рекламные буклеты, мятые обертки из «Тако Белл», три или четыре триллера в мягкой обложке, носки Мози.
Когда я свернула на нашу подъездную аллею, Лиза наконец выпрямилась, издав по-петушиному торжествующий крик. В здоровой руке она сжимала стакан из «Старбакса», давно опустевший, но еще с крышкой. Лиза протянула его мне.
Я хотела взять стакан, но Лиза не отпускала. Она перехватила мой взгляд. Несмотря на усталость от тренировки, ее здоровый глаз пылал жизненной силой, а губы шевелились так же, как на кухне Сэнди, когда она подняла стакан для воды. В бассейне, едва я заговорила о разбитой посуде, Лиза ответила про траву утром. Сейчас она протягивает стакан из «Старбакса». Моя долго молчавшая девочка пыталась что-то сказать. Впервые со дня возвращения из клиники она сама начинала разговор.
– Лиза, в чем дело? Что-то про стакан?
Здоровая половина Лизиного лица просияла.
– Стакан? – переспросила я, и радостный Лизин вопль едва не сбил ей дыхание. – Стакан, стакан, стакан… Что со стаканом? Это как-то связано с женой Лоренса? С больницей? С Мози?
Стоило упомянуть Мози, Лиза трижды издала свой «да»-звук, так громко и отрывисто, что прозвучало похоже на лай – «да, да, да!».
Я смотрела то на Лизу, то на стакан. Гнев сменился облегчением и надеждой: раз Лиза так старается говорить, значит, ей есть что сказать. Значит, инсульт не стер ее воспоминания. Лиза не просто слушает и понимает, а реагирует, соотносит услышанное со своим прошлым, обращается к прежней, настоящей Лизе. Я потянулась, но не к стакану, а к ее запястью, и крепко его сжала.
Моя девочка обращалась ко мне единственным доступным ей способом, с такой настойчивостью, что речь, очевидно, шла о чем-то важном.
– Я во всем разберусь, – пообещала я.
Наконец я взяла у нее стакан и стиснула в пальцах. Это же письмо, самое настоящее письмо, которое прежняя Лиза прислала из дальней дали. Только вот написала она его на непонятном мне языке.
