– Ирен! В закрытом помещении вроде этого запах должен быть непереносимым.
– Твоя правда. Наверное, так пахнет на поле битвы. Кровь и… внутренности. И слизь. А еще… – Она сделала шаг вперед, жестом приказывая инспектору посветить ей.
Подруга мигом сняла перчатки и, присев на корточки, дотронулась пальцами до темной лужи на полу.
Я отпрянула, с ужасом глядя на алые пятна, в полной уверенности, что это кровь.
– Вино, – изрекла она. – Красное вино. – Теперь она провела пальцами по камням и поднесла руку к глазам, чтобы получше рассмотреть. – И кое-что покрепче.
– Мадам не стоит изображать из себя ищейку, – сказал инспектор, с отвращением наблюдающий за экзерсисами Ирен. – Сюда вот-вот доставят собак.
– Неужели? – Примадонна поднялась, вытирая испачканные пальцы о мой белоснежный носовой платок. – Ищейки – это очень увлекательно, инспектор, но я сомневаюсь, что от них будет прок. Лично я послала бы за сомелье.
С этими словами она повернулась, снова прижала платок к носу и зашагала прочь из этого жуткого места.
– Сомелье? – переспросила я Ирен, как только мы выбрались на свежий воздух и на минуту остались одни. – Человек, подающий спиртное? Я знаю, что французы предельно серьезно относятся к своему вину, но зачем ты предложила инспектору такую дурацкую идею?
– Идея вовсе не дурацкая! Если здесь, под Эйфелевой башней, было пролито то же вино, что хранится в погребе дома свиданий, нам весьма полезно об этом узнать.
У меня не было времени переварить услышанное: к нам снова приблизился инспектор ле Виллар, да в такой спешке, что даже забыл поклониться.
– Теперь, когда вы все увидели, вашего присутствия ожидают в отеле «Бристоль». Ваш кучер сможет вас туда отвезти? Это на улице Фобур-Сент-Оноре.
– И я, и наш кучер – мы оба знаем, где находится улица Фобур-Сент-Оноре, – сказала Ирен. – Нас примут в любое время?
– В любое время, – мрачно подтвердил инспектор. – Дело вышло далеко за пределы полицейских кругов. Мне очень жаль, мадам и мадемуазель, что вам пришлось стать свидетелями подобной сцены, но все мы не более чем пешки в руках высших сил.
Он резко поклонился на прощание и вернулся к своим жандармам, которые уже столпились у входа в катакомбы с лампами в руках. Неподалеку ожидали похоронные дроги; запряженные в них лошади так низко повесили головы, будто оплакивали свою будущую пассажирку.
– Скоро эта несчастная присоединится к своим более элегантным сестрам в холодных постелях парижского морга, – уныло проговорила Ирен.
– А к кому присоединимся мы в отеле «Бристоль»?
– Там обычно останавливается принц Уэльский, когда приезжает в Париж.
Я подняла брови, но никто не обратил внимания на этот жест возмущения. Между тем я жаждала встречи с Берти не больше, чем личного свидания с Джеком-потрошителем.
Отель «Бристоль» выглядел пристанищем, достойным принца. Даже английского принца.
Неброский элегантный фасад из серого камня и фойе с ковровым покрытием нежной расцветки, напоминающей картину с лилиями Клода Моне: один из тех дорогих ковров савонри, ступать по которым казалось преступлением. Полы и колонны из мрамора должны были хорошо отражать звуки и создавать эхо, но толстые мягкие ковры, шелест шелка и бархата, приглушенные разговоры неторопливо прохаживающихся постояльцев, казалось, окутывали фойе легкой дымкой тишины.
Не могу сказать, кто встретил нас в холле отеля: дворецкий или конюший. В какой бы должности ни состоял этот человек, он заранее ожидал нас, сразу узнал, едва мы прошли через двери, и перехватил, не дав сделать и четырех шагов по выложенному мрамором полу.
Вернее, он узнал Ирен.
Он отвесил такой церемонный поклон, что мне послышалось, как щелкнули каблуки:
– Мадам Нортон, мне велено немедленно проводить вас и вашу спутницу наверх к обеду.
Высокий рост и прямая спина встречающего напомнили мне о кронпринце Вилли, который теперь уже стал королем Богемии, и я подумала, что дворецкий, наверное, из немцев. Несмотря на военную выправку и манеры, он был одет в добротный сюртук, который выглядел вполне к месту в импозантном холле гостиницы.
Хотелось бы мне сказать то же самое и о своем наряде, хотя я редко позволяю себе беспокоиться о том, достаточно ли хорошо я одета для того или иного случая. Впрочем, простое удобное платье придется к месту где угодно. И если меня примут за няню, дуэнью или, как в данном случае, за компаньонку – что ж, это не слишком далеко от моего прошлого и нынешнего статуса.
Я замерла, увидев, что нам придется подняться к месту назначения в кабине лифта. Хотя то был во всех отношениях достойный и полезный агрегат, двигающийся вертикально, а не под углом, как те два жутких паровых лифта, которыми оборудована Эйфелева башня (по моему мнению, напоминающие скорее механических драконов), я замешкалась перед темной щелью, отделявшей надежный мраморный пол холла от лакированной деревянной двери этой движущейся коробки.
– Дамы, – поторопил наш сопровождающий. Это был редкий случай, когда любезность мужчины подтолкнула женщин первыми пойти на риск.
Ирен, конечно, преодолела пропасть изящно, словно кошка, перепрыгивающая лужу. Я последовала за подругой, чувствуя не меньшую тревогу, что и на месте убийства меньше часа назад. Представьте себе мое волнение, когда раздвижная металлическая решетка отрезала нас от остального мира! Едва лифт взлетел вверх, в животе у меня запорхали бабочки, и пришлось притвориться, будто я кашляю, прижимая ко рту пропитанный спасительной солью платок. На глаза мгновенно навернулись слезы, но зато мысли прояснились.
Холл на этаже, где остановился лифт, был застлан дорожкой толстого турецкого ковра. Наш провожатый подвел нас к двойным дверям, позолоченным с обеих сторон.
Честно говоря, меня не удивила роскошь помещения, даже когда нас провели в приемную, которая могла бы составить гордость любого лондонского особняка.
А ведь это был всего лишь Париж.
Дорогие писанные маслом картины висели на высоких стена в два, а кое-где даже в три ряда: портреты аристократов через всю ширину приемной взирали на деревенские пейзажи. Позолоченные рамы поблескивали в тон дорогим безделушкам на столиках с мраморными столешницами, расставленных тут и там по комнате рядом диванами и креслами, которых было так много, что на них уместился бы целый полк солдат.
В одном из таких кресел сидел обычный рабочий, видимо недостаточно воспитанный для того, чтобы встать при нашем появлении. Вместо этого он лишь фамильярно кивнул нам и улыбнулся практически беззубым ртом.
Ирен, склонив голову набок, разглядывала огромный портрет семьи, одетой по моде восемнадцатого века.
– Ирен, тут сидит какой-то странный мужчина, – прошептала я ей на ухо.
– Знаю. Его я заметила первым.
– А стоило заметить последним! Что этот невежа здесь делает?
– Возможно, он свидетель? Разве мы приглашены сюда не для того, чтобы дать показания о том, что узнали за последние два дня?
– Дать показания? Мы не видели ничего такого, о чем могли бы давать показания. А этот человек, по моему мнению, должен был пройти через вход для прислуги.
– Мне не хотелось пялиться на него, когда мы зашли, Нелл. Может, ты опишешь мне его, а я постараюсь определить, что он здесь делает?
– Значит, тебе нельзя пялиться на других, а мне можно?
– Ты умеешь очень незаметно рассматривать людей. А твой дар к описанию изрядно развился от привычки все заносить в дневник.
Подруга была права, так что я достала и снова спрятала платок, повозилась с шатленом, сверилась со своими часиками и совершила еще с десяток других совершенно бесцельных движений, стараясь создать впечатление, что я занята чем угодно, только не наблюдением за нашим соседом.
Он, казалось, чувствовал себя раскованно – насколько может так чувствовать себя всякий обладатель поношенной домотканой одежды, сидя на столь изящной, обтянутой гобеленом мебели.
– Типичный французский уличный разносчик или рабочий, – начала я вполголоса набрасывать словесный портрет, пока мы обходили помещение, рассматривая картины. – Ботинки рабочего, со сбитыми подошвами и потертые. Кепка с жестким козырьком. Грубые штаны. Дурацкая короткая курточка вроде тех, что носят матросы.
– А его черты, какие-нибудь особенности? – почти беззвучно спросила Ирен. Оперные певицы умеют говорить не громче падающего снега.
Мне пришлось посмотреть на лицо мужчины.
– Французский нос.
– То есть?
– Большой.
– Ах, значит, английский нос.
Я была слишком поглощена своим занятием, чтобы возражать.
– Костлявые грубые руки. Он потирает колени.
– Возможно, они у него болят.
