– Спасибо, Даффи, – поблагодарила я. – Ты чудо.
Но было слишком поздно. Она уже начала погружаться в глубины Диккенса.
Я неспешно двинулась к книжным полкам. «Кто есть кто» о чем-то мне напомнило. Хотя я никогда не открывала ни один из его пухлых красных томиков, их даты, простирающиеся в прошлый век, были частью библиотечного пейзажа Букшоу.
Но как только я приблизилась, мое сердце упало. Широкая дыра в правой части второй полки показывала, что часть книг отсутствует.
– Куда подевались 1930-е и 1940-е годы? – спросила я.
Ответом было молчание.
– Ну же, Даффи. Это важно.
– Насколько важно? – поинтересовалась она, не поднимая глаз.
– Все, – сказала я.
– Что все?
– Мои сбережения на книжке.
(Обратите внимание на замечание насчет плохих намерений.)
– Обещаешь?
– Клянусь жизнью!
Я старательно перекрестилась и всей душой взмолилась о том, чтобы прожить так же долго, как старый Том Парр, чью могилу мы однажды видели в Вестминстерском аббатстве и который прожил до почтенных ста пятидесяти двух лет.
Даффи сделала вялый жест.
– Под «честерфильдом», – сказала она.
Я встала на колени и залезла под цветочные оборки.
Ага! Когда я вынула руку, она сжимала издание «Кто есть кто» 1946 года.
Я отнесла книгу в угол и открыла ее на коленях.
Буква «Л» начиналась только почти через шестьсот страниц, в середине тома: ла Браги, Ладброк, Ламарш, Ламбтон… Да, вот оно: Лампман Лоренцо Лнженъе, р. 1866, ж. Филлида Гроум, 1909, ед. д. Филлида Вероника, р. 1910, ед. с. Вольдемар Энтон, р. 1911.
Я быстро расшифровала систему аббревиатур: р. – значит родился, ж. – женился, с. и д. – соответственно, сын и дочь.
Там было много больше. Много информации об образовании Лоренцо Лампмана (Бишоп-Лод), его военной службе (королевские уэльсские стрелки), клубах («Будлс», «Каррингтонс», «Гаррик», «Уайтс», «Ксенофоб») и его наградах (Крест за выдающиеся заслуги, Воинская медаль). Он опубликовал мемуары «С поклоном и ружьем в Калахари» и умер, утонув вместе с «Титаником» в 1912 году, ровно через год после рождения сына Вольдемара Энтона.
Юный Вольдемар мог быть только Вэлом Лампманом, что означало, что этому коротышке, несмотря на его наружность лепрекона, было не больше тридцати девяти лет.
Он и Филлис Уиверн – брат и сестра, и ей сорок, а не пятьдесят девять!
Я подумала, что в ее возрасте есть что-то подозрительное.
Я быстро перелистала книгу до конца – до буквы «У», хотя Даффи предупредила меня, что «Кто есть кто» не интересуется актерами.
Из Уивернов здесь был упомянут только сэр Перегрин, последний в своем роду, погибший на дуэли со своим шляпным мастером в 1772 году.
Я быстро просмотрела несколько других томов, но они были очень похожи на этот. В высших слоях время, похоже, двигалось медленнее. Если разобраться, «Кто есть кто» – не более чем каталог одинаковых старых перечниц, год за годом ковыляющих в сторону могилы.
– Дафф, – окликнула я, озаренная внезапной идеей. – Откуда ты знала, что я спрошу про «Кто есть кто»?
Между нами повисло затянувшееся молчание.
– Pax vobiscum[39], – произнесла она внезапно и неожиданно.
Pax vobiscum? Древний сигнал перемирия между сестрами де Люс, формула, которую обычно произносила я. Все, что требовалось, – дать правильный ответ: Et cum spiritu tuo, и ровно на пять минут по ближайшим часам кровь связывала нас, не давая поминать старое. Без исключений; никаких «и», «или», «но»; никаких скрещенных пальцев за спиной. Торжественный договор.
– Et cum spiritu tuo, – сказала я.
Даффи закрыла «Холодный дом» и выбралась из кресла. Она подошла к камину и постояла, уставившись на теплую золу и легко касаясь кончиками пальцев каминной полки.
– Я думала… – сказала она, и правила нашего договора сковали меня запретом перебивать. – Это было больно? Я думала, – продолжила она, – поскольку это Рождество, было бы мило всего лишь один раз…
– Да, Дафф?
В ее позе что-то было… что-то в том, как она себя держала. На краткий миг и не более она была отцом, а потом так же быстро снова стала Даффи. Или она на миллионную долю секунды между одним и второй превратилась в Харриет, которую я видела на столь многих старых фотографиях?
Сверхъестественно. Нет, более того – нервирующе.
Пока Даффи и я стояли, не глядя друг на друга, и до того, как она успела снова заговорить, в дверь негромко постучали. Словно стрела, вылетевшая из лука, Даффи снова бросилась в свое мягкое кресло, так что, когда через секунду дверь медленно отворилась, она уже аккуратно устроилась, по виду глубоко погруженная в «Холодный дом».
– Можно войти? – спросил инспектор Хьюитт, и его лицо появилось в двери.
– Разумеется, – ответила я бессмысленно, поскольку он уже был в комнате, а следом сразу же вошел Десмонд Дункан.
– Мистер Дункан любезно согласился помочь нам установить более точную продолжительность сцены на балконе. Итак, Флавия, кажется, ты говорила, что в библиотеке есть экземпляр избранных пьес Шекспира?
– Он был, но она его забрала, – кисло сказала Дафна, не поднимая глаз от Диккенса.
У меня в животе на миг возникло сосущее чувство, отчасти оттого, что Даффи, несмотря на мои усилия, заметила, как я утащила книгу, и отчасти оттого, что я совершенно не помнила, что я сделала с этой чертовой штукой. Со всей этой суетой вокруг Ниаллы и ее ребенка я, должно быть, сунула ее куда-то не думая.
– Пойду принесу, – сказала я, мысленно давая себе пинок. Выйти из комнаты даже на пару минут означало, что я пропущу важную часть расследования инспектора Хьюитта, каждый момент которого для меня был драгоценным.
Флавия, ну ты дурында! – подумала я.
– Не утруждайся, – сказала Даффи, выпрыгивая из кресла и направляясь к книжным полкам. – За годы мы собрали изрядное количество Шекспира. Здесь наверняка есть еще экземпляр.
Она провела указательным пальцем по корешкам книг – знакомый жест, свойственный всем любителям книг.
– Да, вот она. Однотомное издание «Ромео и Джульетты». Довольно потрепанное, но сойдет.
Она протянула его инспектору, но он отрицательно покачал головой.
– Дайте его, пожалуйста, мистеру Десмонду, – сказал он.
Ха! – подумала я. Отпечатки пальцев! Он одновременно возьмет отпечатки пальцев у Даффи и у Десмонда Дункана! Как хитро, инспектор!
Десмонд Дункан взял книгу у Даффи и пролистал ее в поисках нужной страницы.
– Довольно разборчивый шрифт, – заметил он, – и старомодная гарнитура.
Он выудил очки в роговой оправе из внутреннего кармана и театральным жестом водрузил их на свой знаменитый нос.
– Не то чтобы я не был привычен к чтению подобных текстов, – продолжил он, возвращаясь к титульной странице. – Просто не ожидаешь встретить подобную вещь в такой глухомани. На самом деле, если бы я…
Знаменитость он там или нет, я высунулась у него из-за плеча, чтобы рассмотреть книгу, пока он изучал титульный лист.
Вот что я прочитала:
ОТЛИЧНАЯ
представляемая трагедия
о Ромео и Джульетте (так сказано)
так, как ее часто (под бурные аплодисменты)
публично ставил
достопочтенный Л. Ханфдон
и его слуги
ЛОНДОН
Отпечатано Джоном Дантером
1597
Наверху страницы красными чернилами по горизонтали и черными по вертикали была нарисована монограмма:
Я затаила дыхание, сразу же узнав ее. Переплетенные инициалы отца и Харриет их собственным почерком.
Кажется, время остановилось.
Я глянула на часы на каминной полке и увидела, что пятиминутное перемирие истекло. Несмотря на это, я обняла Даффи за плечи и быстро, резко прижала к себе.
– Боюсь, инспектор, – наконец промолвил Десмонд Дункан, – что именно это издание не годится для наших целей. Здесь немного другой текст по сравнению с тем, что я привык исполнять. Нам придется положиться на мою память.
И с этими словами он скромно убрал книгу в карман пиджака.
– Что ж, тогда, – сказал инспектор Хьюитт, как будто испытав облегчение от того, что неловкий момент миновал, – возможно, мы можем поработать с без сомнения идеальной памятью мистера Дункана. Позже мы сверимся с вашим повседневным экземпляром книги. Согласны?
Мы переглянулись и кивнули.
– Дафна, ты не возражаешь побыть нашим таймером? – поинтересовался инспектор, снимая наручные часы и протягивая ей.
Я думала, она сознание потеряет от важности. Без единого слова она взяла часы из его рук, забралась на кресло и уселась на спинку, вытянув руку с болтающимися в пальцах часами.
– Готовы? – спросил инспектор.
Даффи и Десмонд Дункан коротко кивнули, их лица посерьезнели, отражая готовность действовать.
– Начинаем, – скомандовал он.
И Десмонд Дункан заговорил:
Над шрамом шутит тот, кто не был ранен.
Но тише! Что за свет блеснул в окне?
О, там восток! Джульетта – это солнце.
Встань, солнце ясное, убей луну –
Завистницу: она и без того
Совсем больна, бледна от огорченья,
Что, ей служа, ты все ж ее прекрасней.
Слова изливались из этого золотого горла, казалось, спотыкаясь одно об другое от нетерпения, и при этом каждое из них было кристально ясным.
