– Готовы? – спросил инспектор.
Даффи и Десмонд Дункан коротко кивнули, их лица посерьезнели, отражая готовность действовать.
– Начинаем, – скомандовал он.
И Десмонд Дункан заговорил:
Над шрамом шутит тот, кто не был ранен.
Но тише! Что за свет блеснул в окне?
О, там восток! Джульетта – это солнце.
Встань, солнце ясное, убей луну –
Завистницу: она и без того
Совсем больна, бледна от огорченья,
Что, ей служа, ты все ж ее прекрасней.
Слова изливались из этого золотого горла, казалось, спотыкаясь одно об другое от нетерпения, и при этом каждое из них было кристально ясным.
– О, горе мне! – внезапно простонала Даффи со своего насеста.
– Она сказала что-то, – продолжил Ромео с выражением искреннего удивления на лице.
– О, говори, мой светозарный ангел, – поощрил он ее.
Ты надо мной сияешь в мраке ночи,
Как легкокрылый посланец небеc…
Лицо Даффи внезапно засияло, как лица ангелов на картинах Ван Эйка, и Десмонд Дункан, как Ромео, словно перенесся в другое царство.
– Вот подперла рукой прекрасной щеку, – продолжал Ромео, с жадностью глядя в ее глаза.
О, если бы я был ее перчаткой,
Чтобы коснуться мне ее щеки!
Мне показалось или в комнате потеплело?
– Ромео, Ромео! – прошептала Даффи новым охрипшим голосом. – О зачем же ты Ромео?
Между ними что-то зародилось; что-то, возникшее из ничего; что-то, чего не было прежде.
Мир по краям начал размываться. Мои плечи сотрясла дрожь. Я видела и слышала магию.
Даффи тринадцать лет. Идеальная Джульетта.
И Ромео отозвался.
Я едва осмеливалась дышать, пока их нежности проливались, будто старый и знакомый мед. Это все равно что шпионить за парочкой сельских любовников.
Даффи знала все строки наизусть, как будто тысячу и одну ночь на сцене в Вест-Энде она произносила их перед восхищенной публикой. Неужели это прекрасное создание – моя мышка-сестрица?
– Прости, прости, – наконец выдохнула она.
Прощанье в час разлуки
Несет с собою столько сладкой муки,
Что до утра могла б прощаться я.
И Ромео ответил:
Спокойный сон очам твоим, мир – сердцу.
О, будь я сном и миром, чтобы тут
Найти подобный сладостный приют.
– Время, – резко объявила Даффи, разрушив чары. Она поднесла часы поближе. – Десять минут тридцать восемь секунд. Неплохо.
Теперь Десмонд Дункан пристально ее рассматривал, не то чтобы открыто уставился, но был близок к тому. Он открыл рот, будто хотел что-то сказать, но в последний момент его рот решил произнести что-то другое:
– Вовсе не плохо, юная леди, – послышались слова. – На самом деле просто блестяще.
Даффи скользнула обратно на сиденье кресла и перекинула ноги через подлокотник. Вернулась к воображаемой отметине в «Холодном доме» и продолжила читать.
– Всех благодарю, – произнес инспектор Хьюитт, записывая время в блокнот. – Это все.
Хорошо. Кое-что тяготило мой разум.
Я легко стукнула в дверь тетушки Фелисити и, не дожидаясь ответа, вошла.
Окно было приоткрыто на дюйм, и тетушка Фелисити лежала на спине, укутавшись выше подбородка шерстяным одеялом, из-под которого навстречу холодному воздуху выглядывал только кончик ее крючковатого носа.
Я медленно наклонилась рассмотреть ее. И тут один ее глаз старой черепахи приоткрылся, а следом второй.
– Господи боже мой, девочка! – произнесла она, приподнимаясь и опираясь на локти. – Что такое? Что случилось?
– Ничего, тетушка Фелисити, – ответила я. – Я просто хотела кое-что спросить.
– У меня был рот открыт? – пробормотала она, быстро выплывая на поверхность реальности. – Я разговаривала во сне?
– Нет. Вы спали мертвым сном.
Я не понимала, что говорю, пока не стало слишком поздно.
– Филлис Уиверн! – сказала она, и я кивнула. – Ладно, в чем дело, девочка? – кисло спросила она, меняя тему. – Ты застала меня, когда я дремала. Регулярный кислород в организме пожилой женщины должен возобновляться с точными интервалами в двенадцать часов, черт бы побрал этих энтузиастов физической культуры. Это просто вопрос гидростатики.
Это было не так, но я не стала ее поправлять.
– Тетушка Фелисити, – спросила я, делая решительный шаг, – вы помните тот день прошлым летом у декоративного пруда? Когда вы мне сказали, что я должна исполнять свой долг, пусть даже это приведет к убийству?
Мы разговаривали о Харриет и о том, как я ее любила.
Лицо тетушки Фелисити смягчилось, и она положила руку на мою ладонь.
– Я рада, что ты не забыла, – мягко произнесла она. – Я знала, что так и будет.
– Мне надо кое в чем признаться, – заговорила я.
– Вперед, – сказала она. – Я люблю секреты, как любой другой человек.
– Я ходила в комнату Филлис Уиверн, – сказала я, – чтобы осмотреться.
– Да?
– Я нашла водительские права в ее кошельке. В 1929 году ее звали Филлида Лампман. Филлида, не Филлис.
Тетушка Фелисити с трудом поднялась с кровати и на негнущихся ногах подошла к окну. Долгое время она стояла, глядя на снег, как отец.
– Вы знали ее, правда? – выпалила я.
– Что заставляет тебя так думать? – спросила тетушка Фелисити не оборачиваясь.
– Ну, когда вы приехали, электрик Тед приветствовал вас как старого друга. Вэл Лампман работает с одной и той же командой на каждом фильме. И с теми же актерами – даже Филлис Уиверн. Даффи говорит, что она работает только с одним режиссером с тех пор, как случилось что-то. Когда я спросила вас о Теде, вы сказали, что он как-то видел вас во время войны – во время светомаскировки. А когда я заметила, что вам невыносимо видеть его лицо, вы сказали, что меня следует покрасить шестью слоями лака.
Тетушка Фелисити сделала длинный вдох – такой, как сделала бы королева, перед тем как выйти вместе с королем на балкон Букингемского дворца навстречу кинокамерам и толпе.
– Флавия, – сказала она, – ты должна мне пообещать.
– Что угодно, – отозвалась я, удивляясь тому, что мне не надо делать серьезное выражение лица. Оно уже у меня было.
– То, что я расскажу, нельзя повторять. Никогда. Даже мне.
– Обещаю, – сказала я и перекрестила сердце.
Она сжала меня за предплечье, достаточно сильно, чтобы я сморщилась от боли. Не думаю, что она ведала, что творит.
– Ты должна понимать, что среди нас есть такие, кого во время войны просили выполнять чрезвычайно важные задания…
– Да? – жадно спросила я.
– Я не могу рассказать тебе, не нарушая соглашение о конфиденциальности, что повлекли за собой эти задания, а ты не должна спрашивать. Позже случалось так, что кто-то с монотонной регулярностью сталкивался со старым коллегой, которого по закону нельзя узнавать.
– Но Тед окликнул вас.
– Грубый промах с его стороны. Я с него кожу сдеру, когда мы будем наедине.
– А Филлис Уиверн?
Тетушка Фелисити вздохнула.
– Филли, – продолжила она, – была одной из нас.
– Одной из вас?
– Ты никогда не должна об этом упоминать, – сказала она, сжимая мою руку еще крепче, – до конца своих дней. Если ты проболтаешься, я приду к тебе ночью с ножом для разделки мяса.
– Но, тетушка Фелисити, я же пообещала!
– Да, ты пообещала, – признала она, ослабляя хватку.
– Филлис Уиверн была одной из вас, – подсказала я.
– И самой ценной, – сказала она. – Ее слава открывала двери, недоступные простым смертным. Ее заставили играть роль более опасную, чем те, что она исполняла на сцене и на экране.
– Откуда вы это знаете? – не удержалась я.
– Прости, дорогуша. Не могу тебе сказать.
– А Вэл Лампман – один из вас? Он вполне мог быть, поскольку он брат Филлис Уиверн.
Что-то заклокотало в горле тетушки Фелисити, и на секунду я подумала, что ее сейчас стошнит пирожными к чаю, но то, что она издала, скорее напомнило вопли осла. Ее плечи задрожали и грудь затряслась.
Моя дорогая старая калоша-тетушка смеялась!
– Ее брат? Брат Филлис Уиверн? С чего ты взяла?
– У нее водительские права на фамилию Лампман.
– О, понятно, – сказала тетушка Фелисити, промакивая глаза краешком шерстяного одеяла. – Брат Филлис Уиверн? – снова произнесла она, как будто повторяя концовку шутки, рассказанной другим человеком. – Отнюдь, дорогуша, это очень далеко от истины. Она его мать.
Моя челюсть отвисла, как у трупа, с которого сняли поддерживающую повязку.
– Его мать? Филлис Уиверн – мать Вэла Лампмана?
– Удивительно, не так ли? Она родила его в ранней юности, ей было не больше семнадцати лет, полагаю, а возраст Вэла, если судить по внешности, довольно… неопределенный.
