– Спасибо, сэр, – поблагодарил он и ушел.
Вот она – настоящая реальность. Все вокруг нас деформировалось, приняло уродливые формы. Мертвый ребенок. Садистка жена. А соседи… кто? Детоубийцы?
Нам рассказывают, что человеческие существа воспринимают лишь малую толику из окружающего мира. По остроте зрения и слуха мы сильно уступаем большинству биологических видов. Например, пчелам с их способностью видеть ультрафиолетовое излучение, дельфинам и летучим мышам, которые могут издавать и воспринимать ультразвуки, лошадям и собакам с их повышенным чувством обоняния, достаточным для того, чтобы определить эмоции человека, понять, когда мы ощущаем счастье, страх или испытываем другие чувства.
Мы не замечаем больше, чем воспринимаем, огромные пласты информации нам недоступны. Мы не видим, не чувствуем, что происходит прямо у нас под носом. Нас легко обмануть. И мы знаем, что многого не замечаем.
Я зашел в дом. Почувствовал запах гниющего мусора, повсюду пыль и грязь. Услышал плеск воды в душе. Мерри или Фрэнк. Я пошел в студию, сел и окинул взглядом оборудование, которое купил, чтобы стать профессионалом своего дела. Я мечтал о лучшем будущем.
Адъюнкт-профессор. За свои труды я получил признание. И даже восхищение. Но у меня это тоже украли. Еще одно предательство. Еще одна вероломная сучка.
В дверь постучали. Мерри.
– Что тебе надо?
– Сэм, – сказала она. – Звонила детектив Бергстром. Они забрали Эльзу на допрос.
– Я видел, – сказал я. – Я все видел.
Она покачала головой:
– По-видимому, у них есть основание полагать, что у нее психическое расстройство. У них есть доказательства. Именно так сказала детектив. Не знаю, может, у Эльзы случился нервный срыв. Она была беременна, но у нее произошел выкидыш за пару дней до того, как Конор…
Она запнулась.
– Господи! – воскликнул я. – Неужели Эльза?
– Но в этом нет смысла, правда?
Она считает, что мне это сейчас важно. Да мне плевать. Разве я должен переживать по поводу смерти сына другого мужчины?
– Дело в том, что я ее видела, – сказала она. – На поляне. Прямо на том месте, где все произошло. Она кричала. У нее была истерика, настоящая истерика. Она была не в себе. Казалось, что она чувствовала себя виноватой. Будто ей было стыдно.
– По-моему, эта женщина не сможет и муравья растоптать, – сказал я, потерев глаза.
Мерри стиснула руки:
– Я знаю. Я тоже так думаю. Но они нашли одно из одеял Конора в их сарае. Его голубое одеяло. Сейчас они его исследуют, пытаясь найти следы преступления, которые она могла на нем оставить.
Она замолчала и покачала головой.
– Так или иначе, я просто хотела рассказать тебе. Теперь ты в курсе, что происходит.
* * *
Я смотрел на Мерри, стоящую в дверном проеме студии. Тень. Не женщина, лишь тень моей жены. От нее ничего не осталось, кроме пустой оболочки. Она выглядит потрепанной и блеклой, как старая застиранная рубашка. Измученная, неухоженная. Слишком худая. Из-под одежды проступают кости. Глаза впали, как у тех масок, что висят на стене. В них только пустота. У нее даже запах другой, чересчур насыщенный и сладкий, как у перезревшего плода. Вроде запах женщины – и еще чего-то непонятного.
На мне все еще обручальное кольцо.
– Отведи меня туда, – вдруг сказал я. – Туда, где это произошло. Хочу, чтобы ты отвела меня туда. Хочу все там увидеть.
Она немного поколебалась, а потом кивнула в знак согласия.
Фрэнк
Я наблюдала за ними из окна. Они пошли в направлении леса. Мне было интересно, помирились ли они. Да, возможно, сейчас, когда Эльза – подозреваемая, ярость Сэма по отношению к собственной жене немного ослабла.
Честно говоря, они меня оба пугают. Непредсказуемые, с дикими глазами, как будто все ставки уже сделаны и нет дороги назад.
Я вспомнила, как выглядел мой отец после затяжной полосы неудач. Человек, у которого ничего не осталось и которому нечего было терять. Однажды я застала его в ванной комнате в квартире бабушки. Со спущенными брюками он стоял на чем-то, напоминавшем гигантский памперс. Подгузник для взрослых, страдающих недержанием мочи. Мне понадобились годы, чтобы понять, что с ним происходило. Бесповоротность его намерений не расставаться с игровыми автоматами, пока он не получит то, ради чего все поставил на карту.
Однажды днем он взял меня с собой в казино, когда мне было пять или шесть лет. Мамы не было в городе. Она помогала бабушке собрать ее пожитки в большом фермерском доме в Арканзасе, который продали застройщикам.
Отец пообещал показать мне аквариум с пингвинами. Однако вместо аквариума он привез меня в казино, припарковался на унылой серой стоянке, покрытой бетоном. Мы вошли внутрь. Возле входа находилась детская игровая площадка.
– Подожди меня здесь, – сказал он. – Тебе будет весело, Фрэнсис.
Там были игрушки – куклы с оторванными конечностями, большое ведро с пластмассовыми кубиками. Телевизор с включенным каналом мультфильмов. На низком столике, покрытом пластиком, лежало много цветных карандашей и большие белые листы чистой бумаги.
– Я скоро вернусь, – пообещал отец. – Тебе будет весело, – повторил он.
В комнате находилось несколько детей. Большинство из них было младше меня. В коляске спал ребенок, держа в руке пластмассовую книжку.
В углу сидела девочка в инвалидной коляске. На вид ей можно было дать как восемь, так и восемнадцать лет. У нее было маленькое и скрюченное тело со странно вывернутыми конечностями. Голова повернута в сторону, рот открыт. Зубы были неестественно большими. Няня пыталась поить ее через соломинку, но красный сок все время проливался на ее блузку, из-за чего та казалась забрызганной кровью.
Я взяла карандаш и нарисовала птичку.
– Как красиво, золотко, – сказала няня.
Позже она дала мне порезанное на кусочки яблоко и пакетик с сырными мини-крекерами.
– Вряд ли вспомнят, что тебе надо пообедать, – сказала она.
К тому времени, когда мы оставили казино, стемнело. Я заснула прямо на полу. Отцу пришлось сесть на корточки, чтобы меня разбудить. На его руке больше не было ни обручального кольца, ни часов.
– Мы уезжаем? – спросила я.
– Да, – ответил он.
– Я сюда никогда не вернусь, – сердито сказала я.
– И я тоже, Фрэнсис, – сказал он, но даже тогда я была уверена, что он соврал.
* * *
Сегодня утром из окна гостевой комнаты я наблюдала, как увозили Эльзу.
Отчаявшиеся люди совершают безрассудные поступки.
И в это нетрудно поверить. Отчаяние и безысходность заставляют нас думать, что весь мир сплотился и плетет заговор против тебя и только ты один страдаешь и мучаешься. Кажется, что несешь незаслуженное наказание. Ты не в состоянии здраво рассуждать и ясно мыслить. Постоянно чувствуешь только глубокую обиду, которая сжигает тебя изнутри.
О, мне хорошо знакомо это ощущение. Страстное желание иметь то, что у тебя никогда не может быть.
Как же мама старалась выкорчевать из меня это чувство!
– Доченька, у нас всего предостаточно. Есть крыша над головой, еда на столе.
Какой же моя мама была ограниченной и недалекой! Не желала многого от жизни. Сомневаюсь, что ей приходило в голову, что она может надеяться на большее. Я презирала ее за это. Ненавидела ее простоту, смирение, слепую покорность судьбе.
Как я могла не хотеть большего, когда каждый день открывал новые возможности? Но для других детей, а не для меня.
Именно Морин отвела меня в ту частную школу, куда определили Мерри. Мама со слезами благодарила ее, как будто та сделала это бескорыстно. Морин просто хотела, чтобы у нас с Мерри был одинаковый распорядок дня и моя мама могла присматривать за нами обеими. Моя мама, которая стала мамой и для Мерри.
Мы же всегда были сестрами, правда? Взаимозаменяемыми составляющими. Если у тебя идет кровь, то и у меня тоже. Если тебе это нравится, мне оно тоже нравится. Если тебе это нужно, я должна это отдать.
