Ренисенб искоса смотрела на Нофрет, сражаясь с непривычными мыслями. И вдруг почувствовала, что от женщины до нее словно дошла громадная волна гнева, страданий и отчаяния.
«Она такая же молодая, как я, даже моложе, – подумала Ренисенб. – И она наложница у старика, заботливого, доброго, но довольно странного старика, моего отца…»
Что она, Ренисенб, знает о Нофрет? Совсем ничего. Что ответил вчера Хори на ее слова: «Она красивая, жестокая и плохая»? «Какой же ты еще ребенок, Ренисенб» – вот что он сказал. Теперь женщина поняла, что он имел в виду. Эти ее слова ничего не значат – непозволительно с такой легкостью судить о человеке. Какая печаль, какая горечь, какое отчаяние кроются за жестокой улыбкой Нофрет? Что сделала Ренисенб – и все они, – чтобы Нофрет чувствовала себя желанным гостем в доме?
Ее неуверенные слова прозвучали наивно, по-детски:
– Ты нас всех ненавидишь… я понимаю почему… мы не были добры к тебе… но теперь… еще не поздно. Разве мы с тобой, Нофрет… разве мы не можем стать друг другу сестрами? Ты теперь далеко от всего, что тебе знакомо… одинокая… позволь мне помочь?
Она умолкла, не зная, что еще сказать.
Нофрет медленно повернулась. Минуту или две ее лицо оставалось бесстрастным – Ренисенб подумала, что у нее даже смягчился взгляд. В тишине и покое раннего утра, с необычно чистым воздухом, Ренисенб показалось, что Нофрет колеблется, словно ее слова пробили последнюю защитную стену, за которой скрывалась неуверенность.
Это был странный момент, который Ренисенб потом не раз вспоминала…
Затем лицо Нофрет стало медленно меняться. На нем проступила злоба, глаза загорелись. Жгучая ненависть в ее взгляде заставила Ренисенб попятиться.
– Уходи, – низким, дрожащим от ярости голосом сказала Нофрет. – Мне ничего от вас не нужно. Безмозглые тупицы, вот кто вы такие, все без исключения…
Она умолкла, постояла секунду, затем резко повернулась и решительно зашагала к дому.
Ренисенб медленно двинулась вслед за ней. Странно, но слова Нофрет ничуть ее не разозлили. Только позволили заглянуть в черную бездну ненависти и страдания – нечто совершенно незнакомое. В голове у нее была только одна, но неотвязная, сбивавшая с толку мысль: должно быть, очень страшно пребывать во власти подобных чувств.
IIКогда Нофрет, миновав ворота, шла через двор, ей прямо под ноги выскочила маленькая дочь Кайт, догонявшая мяч.
Нофрет сердито оттолкнула ребенка – с такой силой, что девочка растянулась на земле. Услышав плач, Ренисенб бросилась к ребенку, подхватила на руки и возмущенно сказала:
– Зачем ты это сделала, Нофрет? Видишь, ей же больно. Она разбила подбородок.
Нофрет громко рассмеялась.
– Значит, я должна все время следить, чтобы у меня под ногами не путались эти избалованные дети? Почему? Разве их матерей так заботят мои чувства?
На плач дочери из дома выбежала Кайт. Она бросилась к девочке и осмотрела царапину на лице. Потом повернулась к Нофрет:
– Злая, ядовитая змея! Погоди, мы еще с тобой рассчитаемся за все!
Она размахнулась и со всей силы ударила Нофрет по лицу. Ренисенб вскрикнула и перехватила руку Кайт, прежде чем та успела нанести второй удар.
– Кайт, Кайт, ты не должна так себя вести!
– Кто это сказал? Пусть Нофрет на себя посмотрит. Она здесь одна, а нас много.
Нофрет не шевелилась. На ее щеке пылал отпечаток руки Кайт. У самого глаза браслет порезал кожу, и по лицу стекала тоненькая струйка крови.
Но что озадачило Ренисенб, так это выражение лица Нофрет, – озадачило и испугало. Никакой злобы. Глаза явно светились торжеством, а губы растянулись в довольной улыбке, так что она снова стала похожа на кошку.
– Спасибо, Кайт, – сказала Нофрет и вошла в дом.
IIIТихонько напевая, Нофрет прикрыла глаза, потом позвала Хенет.
Та прибежала, остановилась и испуганно вскрикнула. Нофрет оборвала ее причитания:
– Приведи ко мне Камени. Скажи, пусть возьмет палочки для письма, чернила и папирус. Нужно написать письмо хозяину.
Взгляд Хенет был прикован к щеке Нофрет.
– Хозяину… понимаю…
Помолчав, она спросила:
– Кто сделал… это?
– Кайт, – ответила Нофрет и мечтательно улыбнулась.
Хенет покачала головой и прищелкнула языком:
– Очень плохо… очень плохо… Конечно, хозяин должен об этом знать. – Она покосилась на Нофрет. – Да, Имхотеп должен знать.
– Мы с тобой, Хенет, думаем одинаково, – вкрадчиво сказала Нофрет. – И должны быть заодно.
Она отцепила от своего платья оправленный в золото аметист и вложила в руку Хенет.
– Только мы с тобой, Хенет, всей душой радеем о благополучии Имхотепа.
– Я этого не заслужила, Нофрет… Ты слишком щедра… Такая искусная вещица…
– Мы с Имхотепом ценим преданность.
Нофрет улыбалась, по-кошачьи прищурившись.
– Позови Камени, – повторила она. – И приходи вместе с ним. Ты и он – свидетели того, что случилось.
Пришел Камени. Он был хмурый, и ему все это явно не нравилось.
– Ты помнишь указания Имхотепа, которые тот дал перед отъездом? – надменно спросила Нофрет.
– Да, – ответил Камени.
– Время пришло, – сказала Нофрет. – Садись, бери чернила и записывай то, что я буду говорить. – Видя, что Камени все еще колеблется, она нетерпеливо прибавила: – Ты будешь писать то, что видел собственными глазами и слышал собственными ушами, а мои слова подтвердит Хенет. Письмо должно быть отправлено втайне, и как можно скорее.
– Мне не нравится… – начал Камени.
– У меня нет жалоб на Ренисенб, – перебила его Нофрет. – Она безвольная, слабая и глупая, но она не пыталась меня обижать. Ты доволен?
Бронзовое лицо Камени вспыхнуло:
– Я не думал об этом…
– А мне кажется, думал, – спокойно возразила Нофрет. – А теперь делай то, что тебе было приказано, – пиши.
– Да, пиши, – поддакнула Хенет. – Я так расстроена всем этим, ужасно расстроена. Конечно, Имхотеп должен знать. Так будет правильно. Это неприятное известие, но мы должны исполнить свой долг. Я всегда так считала.
Нофрет тихо рассмеялась:
– Не сомневаюсь, Хенет. Ты исполнишь свой долг! А Камени – свои обязанности. А я… я буду делать то, что захочу.
Но Камени все еще колебался. Его лицо было угрюмым – почти сердитым.
– Мне это не нравится, – заявил он. – Нофрет, ты бы лучше не торопилась, а сначала подумала.
– Не тебе мне об этом говорить!
Камени вспыхнул. Он старательно отводил взгляд, но лицо его оставалось мрачным.
– Будь осторожен, Камени, – вкрадчиво произнесла Нофрет. – Я имею большое влияние на Имхотепа. Он прислушивается к моему мнению. До сих пор он был доволен тобой… – Она многозначительно умолкла.
– Ты мне угрожаешь, Нофрет?
– Возможно.
Секунду или две он с гневом смотрел на нее, потом опустил голову.
– Я сделаю то, что ты велишь, Нофрет, но думаю… да, я думаю… что ты об этом пожалеешь.
– Ты мне угрожаешь, Камени?
– Я тебя предупреждаю…
Глава 8
Второй месяц зимы, 10‑й день
Шли дни, похожие друг на друга. Ренисенб порой казалось, что она живет во сне.
Женщина больше не предпринимала робких попыток подружиться с Нофрет. Теперь она ее боялась. В Нофрет было что-то такое, чего Ренисенб не могла понять.
После происшествия во дворе Нофрет изменилась. Самодовольство и торжество, проступавшие в ее манерах, были непостижимы для Ренисенб. Иногда ей казалось, что представление о Нофрет как о глубоко несчастном человеке – это глупое заблуждение. Наложница казалась довольной жизнью, собой и окружающей обстановкой.
А вот окружающая обстановка явно изменилась к худшему. Ренисенб считала, что после отъезда Имхотепа Нофрет намеренно сеяла семена раздора между членами семьи хозяина. Теперь же семья сплотилась в борьбе против чужака. Сатипи и Кайт больше не ссорились, а Сатипи перестала бранить несчастного Яхмоса. Себек притих и меньше хвастался. Ипи реже дерзил братьям или проявлял непослушание. В семье словно воцарилось согласие, но это согласие не принесло Ренисенб душевного покоя – рука об руку с этим согласием шла странная, неугасимая, подспудная неприязнь к Нофрет.
Две женщины, Сатипи и Кайт, больше не ссорились с нею – они ее избегали. Никогда не заговаривали с ней, а при ее появлении собирали детей и уходили в другое место. В доме начали происходить странные вещи – мелочи, но неприятные. Одно из льняных платьев Нофрет было прожжено утюгом, а на другое случайно пролили краску. В ее одежде попадались острые колючки, а под кроватью как-то раз обнаружился скорпион. Еда, которую ей подавали, была пересоленной – или вовсе несоленой. Однажды в ее хлебе нашли дохлую мышь.
Это было скрытое и мелочное, но безжалостное преследование – никаких крайностей, ничего, к чему можно придраться. Типично женская месть.
