– Нет. Если мама взяла ее с собой, это было ее собственное решение, принятое в последний момент.
– Понятно. Но среди ее вещей вы эту брошь не обнаружили?
– Нет.
– Благодарю вас, миссис Макайвор.
Гильфетер отступил, любезно показывая Аргайлу, что он может приступать.
Поблагодарив, тот встал:
– Это второе украшение, миссис Макайвор… До сих пор вы его не упоминали. Фактически мы слышим о нем впервые. Почему?
– Потому что мы не были уверены, что оно пропало, – объяснила Уна.
– Странно! Такая ценная вещь наверняка хранилась в надежном месте, в запертой шкатулке для драгоценностей или как-то в этом роде.
– Полагаю, что так.
– Но вам это неизвестно.
Женщина покачала головой:
– Нет. Ведь это не моя вещь, а мамина.
– Сколько раз вы видели, как она ее надевала?
Уна внимательно посмотрела на защитника ясным прямым взглядом, столь хорошо знакомым Уильяму:
– Я не припомню, чтобы она надевала ее.
– Откуда же вы знаете о ее существовании?
– Потому что она была заказана нашему семейному ювелиру, оплачена и получена.
– Кем?
– Понимаю, что вы имеете в виду, – кивнула свидетельница. – Но это вещь не моя, не моей сестры и не моей невестки. Она могла принадлежать только маме. Наверное, мама надела ее лишь однажды, по какому-то случаю, потому я ее и не запомнила.
– А не может ли быть, миссис Макайвор, что это – подарок, предназначенный кому-то вовсе не из членов вашей семьи? – предположил Джеймс. – Это объясняло бы, почему никто никогда ее не видел, так же, как и ее отсутствие в доме, не правда ли?
– Если это так, то да, – согласилась дама. – Но это слишком дорогая вещь, чтобы дарить ее кому-нибудь постороннему. Мы, надеюсь, люди щедрые, но все же не сумасбродные!
В зале закивали.
– Итак, вы утверждаете, миссис Макайвор, что брошь была заказана и, хотя никто ее не видел, оплачена, правильно? – переспросил адвокат. – Но вы не говорили, будто есть какие-либо основания полагать, что она находится у мисс Лэттерли или, по крайней мере, когда-то была у нее?
– У нее была жемчужная брошь, – напомнила Уна. – Этого даже она сама не отрицает.
– Нет, разумеется, – согласился Аргайл. – Обнаружив ее, она тут же приложила все усилия, чтобы вернуть ее вам. Но бриллиантовой броши она не видела, так же, как и вы!
Свидетельница вспыхнула, хотела что-то сказать, но раздумала и промолчала.
Джеймс улыбнулся:
– Благодарю вас, миссис Макайвор. У меня больше нет вопросов.
Это была уже вторая маленькая победа, но минутное чувство торжества друзей мисс Лэттерли почти тотчас испарилось. Гильфетер был весел и имел для этого все основания.
Он вызвал кондуктора того поезда, в котором ехали Мэри Фэррелайн и Эстер. Тот говорил в точности то самое, чего от него ждали. Насколько ему известно, в вагон никто не входил. На протяжении всего пути женщины были одни. Да, миссис Фэррелайн по крайней мере один раз выходила из купе для отправления естественных надобностей. Да, мисс Лэттерли, расстроенная, позвала его, чтобы сообщить о смерти пожилой леди. Он отправился проверить, и в самом деле, как ему ни грустно говорить об этом, она была мертва. Он исполнил свой служебный долг сразу по прибытии в Лондон. Все это очень печально.
Аргайл понимал, что не стоит раздражать присяжных вопросами о вещах, надежно установленных. Поэтому взмахом руки и легким кивком он отказался от встречного допроса.
Начальник вокзала тоже рассказывал о том, что и без того не вызывало сомнений, разве что добавляя по временам мелодраматические подробности.
Внимание Монка опять отвлекли лица присутствующих. В течение нескольких минут, пока взгляд Эстер был обращен на свидетелей, детектив имел возможность понаблюдать за ней. Он смотрел на нее с особым интересом. Она не была красивой, но в минуты напряжения и испуга, подобные этой, в ней появлялось близкое к красоте изящество. Оно было лишено малейшей искусственности или притворства, лишено даже обычной благовоспитанности и трогало своей искренностью. Уильяма удивило, насколько близка она ему, как хорошо знает он каждую линию ее стройной фигуры, каждое мимолетное выражение ее лица… Ему казалось, что он понимает ее переживания, но чем-то помочь ей было не в его силах.
От ощущения беспомощности у сыщика заныло в груди. Даже если бы у него была возможность поговорить с этой девушкой, он не мог бы сказать ей чего-то, ей и без того не известного. Возможно, ей стало бы легче, если бы он сумел солгать. Но этого ему никогда не узнать, ибо лгать он был не способен. Убедительно соврать у него не получится, а неудачная ложь только возведет между ними преграду, которая еще больше все испортит.
Уна осталась в зале суда. Монк разглядел прядь ее прекрасных волос, спадающую на лоб из-под кромки черной вуали. Она держалась спокойно и мужественно, словно, прежде чем выйти из дома на Эйнслай-плейс, долгие часы в одиночестве предавалась глубокому размышлению, справляясь с собой, и теперь ничто уже не могло нарушить ее хладнокровия.
Знает ли она, кто убил ее мать? Или предполагает, хорошо зная своих братьев и сестер? Он изучал ее лицо – ровные брови, разрез глаз, длинный прямой нос, полные губы почти совершенной формы… Каждая черта этого лица была прекрасна, но само оно было слишком властным для обычной красавицы. Приняла ли она бразды правления после смерти Мэри? Защищает ли семейную честь или прикрывает слабость, а то и преступление, одного из членов семьи? Этого Уильяму никогда не узнать, даже если он выяснит, кто этот человек.
Если?
Холод охватил его. Он невольно проговорился, выдав те опасения, которые глушил в себе с самого при-езда в Эдинбург, которые всячески отгонял.
Это – дело рук одного из Фэррелайнов! Иначе и быть не может!
Детектив перевел взгляд с Уны на Элестера, сидевшего рядом с сестрой и не сводившего глаз с дающего показания начальника вокзала. Вид у него был загнанный, словно публичное обсуждение семейной трагедии оказалось для него непосильным бременем. Как уже раз или два приходилось замечать Монку, опорой ему была не жена, а сестра. Дейрдра, конечно, была тут же и сидела рядом с ним, но он склонился налево, поближе к Уне, наполовину отвернувшись от супруги.
Та смотрела прямо перед собой – не столько не обращая внимания на Элестера, сколько попросту заинтересованная процессом. Ее тонкобровое лицо со вздернутым носом и твердым подбородком выражало лишь сосредоточенность и возбуждение. Если она и подозревала возможность какого-то трагического поворота, то ее поведение означало, что в ней погибла прекрасная актриса.
Кеннета в зале не было, да сыщик и не ожидал его увидеть. Младшему Фэррелайну предстоял вызов на допрос, и поэтому ему пока не разрешили войти, лишив возможности подслушать что-нибудь, расходящееся с его показаниями. Таково было требование закона. Зато здесь присутствовала Айлиш, похожая на безмолвный факел. Рядом с Уной с другой стороны сидел Байярд, тоже слегка отвернувшись, но не демонстративно, а просто погруженный в себя. Он не смотрел на миссис Файф, но даже через весь зал Монк чувствовал, каких усилий ему это стоило.
Квинлен Файф отсутствовал – скорее всего, потому, что его тоже должны были вызвать.
Начальник вокзала закончил свои показания, и Аргайл отказался задавать ему вопросы. Его сменил доктор, которого вызывали засвидетельствовать, что Мэри Фэррелайн действительно умерла. Гильфетер был с ним очень любезен, стараясь не смущать тем, что он констатировал смерть от обычной сердечной болезни и что не ему принадлежит заслуга дальнейшего исследования. Тем не менее тот чувствовал себя очень неловко и отвечал односложно.
Джеймс встал, улыбнулся ему и снова уселся, не сказав ни слова.
Было уже достаточно поздно. Продолжение суда перенесли на завтра.
Уильям поспешил покинуть зал в надежде отыскать Рэтбоуна, чтобы узнать его мнение об итогах прошедшего дня. Он нашел того на ступеньках у входа в тот момент, когда они с Джеймсом Аргайлом усаживались в экипаж. Монк остановился на тротуаре и злобно выругался. В глубине души он прекрасно понимал, что Оливер не может сообщить ему ничего нового, и все же невозможность поговорить с ним привела сыщика в бешенство. В течение нескольких минут ярость не позволяла ему решить, что делать дальше.
– Вы ищете Оливера или кэб, мистер Монк? – прозвучал позади него чей-то голос.
Детектив резко обернулся и в нескольких ярдах от себя увидел Генри Рэтбоуна, чье благожелательное лицо выражало возбуждение и ранимость. При виде него гнев Уильяма угас. Остались лишь страх и желание поделиться им с кем-нибудь.
– Вашего сына, – ответил он. – Хотя вряд ли он сможет сказать мне что-то такое, чего я не знаю и сам. Вы были в суде? Я вас не заметил.
– Я находился позади вас, – с ясной улыбкой объяснил Генри. – Стоял. Я опоздал, и сесть уже было негде. – Они вместе зашагали по улице. – Не думал, что процесс вызовет такой интерес. Это не самая привлекательная человеческая черта. Я предпочитаю иметь дело с отдельными людьми. В толпе слишком часто верх берут самые неприятные свойства. Видимо, дело в стадном чувстве. Азарт погони, запах крови… – Он резко оборвал себя. – Простите.
