– Вы правы, – мрачно отозвался Монк. – А Гильфетер – молодец. – Он не стал развивать свою мысль. В этом не было необходимости.
Несколько ярдов они прошли в молчании, нарушать которое обоим не хотелось. Странно. Этот человек был отцом Оливера, и все же у сыщика было такое чувство, словно они знакомы уже много лет и его родство с адвокатом нисколько не мешает их дружбе. Что-то в лице Генри, в его немного неуклюжей походке и длинных, чуть кривых ногах пробуждало в Уильяме смутные воспоминания о том времени, когда сам он был молод и беззаветно обожал своего наставника. Он тогда был очень наивен. Будто бы это был совсем другой человек, на чью невинность детектив смотрел теперь чужими глазами, ощущая, однако, при этом необъяснимую душевную боль.
На мостовой безногий нищий, старый солдат какой-то всеми забытой войны, продавал на счастье букетики белого вереска. В глазах Генри Рэтбоуна вдруг блеснули слезы сочувствия. Он улыбнулся нищему и без слов отдал ему шестипенсовик за два букетика, а затем, пройдя несколько шагов в молчании, протянул один из них своему спутнику.
– Не отчаивайтесь, – отрывисто проговорил он. – Аргайл тоже очень умен. Это дело рук одного из членов семьи. Представьте себе, что они должны сейчас чувствовать! Подумайте о терзающем их чувстве вины, что бы ни толкнуло их на этот поступок – страх ли, жадность или месть за причиненное зло, действительное или воображаемое. Любой человек, если он не полный безумец, испытывает ужас перед таким непоправимым шагом.
Монк не ответил, но мысли его приняли новое направление. Генри прав. Того, кто совершил убийство, вела какая-то страсть, замешанная и на страхе, и на чувстве вины.
– А может быть, они еще и торжествуют, – продолжал Рэтбоун-старший. – Воображают, что добились успеха и что им рукой подать до победы.
– Успеха в чем? – фыркнул детектив. – В достижении какой-то цели или в избавлении от опасности? Триумф это или облегчение?
Генри с несчастным видом покачал головой. Его угнетала трагичность этой истории как для Мэри Фэррелайн, так и для того из ее детей – или супругов ее детей, – который убил ее.
– Нужно давить на них, – проговорил он. – Знаете, маховик закона может подхватить и их. Оливер так бы и действовал. Спрашивал. Прощупывал. Играл на их недоверии друг к другу. Надеюсь, Аргайл поступит так же.
Никто из них ни слова не сказал об Эстер, но Монк знал, что его собеседник тоже думает о ней. Обсуждать успехи и поражения не было надобности. Эта тема, слишком болезненная, чтобы ее касаться, все равно постоянно присутствовала в их разговоре.
В полном молчании они вместе зашагали по Лаунмаркету.
Эстер чувствовала себя бесконечно одинокой, стоя в зарешеченной каморке в ожидании минуты, когда ее проведут в зал суда через специальную дверь, позволяющую избежать встречи с толпой. День был пронзительно-холодный, а здесь, в подвале Дворца юстиции, не было никакого отопления. Обвиняемая не могла сдержать дрожь и, усмехнувшись, отметила про себя, что причиной тому был вовсе не страх.
Но и в тепле переполненного зала, согретого двумя каминами и дыханием плотной массы зрителей, дрожь не утихла, а напряжение, сковавшее мышцы всего ее тела, не исчезло.
Девушка не стала всматриваться в лица собравшихся в надежде отыскать Монка, Калландру или Генри Рэтбоуна. Это было слишком мучительно. Они напоминали ей обо всем том, чем она дорожила и с чем ей, быть может, скоро предстояло навсегда расстаться. С выступлением каждого нового свидетеля вероятность такого исхода возрастала. Маленькие победы Аргайла, не ускользнувшие от внимания мисс Лэттерли, не могли обмануть ее. Внушить надежду они могли только глупцу и лишь затягивали борьбу, пока что совершенно бесплодную. Эти победы спасали от капитуляции, но не от поражения.
Первым свидетелем во второй день был Коннел Мердок. В последний раз Эстер встречалась с ним на лондонском вокзале. Он был тогда ошеломлен и выбит из колеи известием о смерти тещи, а кроме того, тревожился за здоровье и душевное состояние жены. Теперь же он выглядел совсем иначе. Его всклокоченный полубезумный вид бесследно исчез. На Коннелле был неплохо сшитый строгий черный костюм, дорогой, но лишенный элегантности, возможно, потому, что его обладатель беспокоился не о красоте, а о приличиях. Но, глядя на его лицо с глубоко посаженными глазами, нервным ртом и поредевшими волосами, Лэттерли не могла отказать ему в уме и проницательности.
– Мистер Мердок, – начал Гильфетер с любезной улыбкой, – позвольте обратиться к известным вам событиям того трагического дня. Вы с женой должны были встречать миссис Фэррелайн с ночным эдинбургским поездом, не так ли?
Мердок мрачно кивнул.
– Миссис Фэррелайн сама написала вам о своем приезде? – продолжал обвинитель.
– Да. – Вид у свидетеля был несколько удивленный, хотя Гильфетер еще до процесса познакомил его с вопросами, которые намеревался задать.
– Не было ли в ее письмах каких-либо свидетельств того, что она беспокоится за собственную безопасность?
– Конечно, нет!
– Никаких намеков на семейные проблемы или ссоры, на плохое самочувствие?
– Никаких! – повысил голос Коннел. Подобная мысль была ему неприятна, и он был недоволен, что обвинитель высказал ее.
– Значит, когда вы отправлялись на вокзал встречать ее, у вас не было никаких дурных предчувствий и никаких неприятностей вы не ожидали?
– Нет, сэр, я же сказал: никаких.
– Что впервые навело вас на мысль о каком-то несчастье?
Публика зашевелилась. В ней наконец проснулся интерес.
Взгляд Эстер случайно упал на Уну, на ее бледное лицо и роскошные волосы. Та опять сидела рядом с Элестером, почти касаясь его плечом. На мгновение обвиняемой сталь жаль эту женщину. Почему-то ей отчетливо вспомнилось, как она вскрывала письмо от Чарльза, извещавшее о смерти матери. Она стояла тогда на залитой ослепительным солнцем набережной в Скутари. Почтовое судно пришло, как раз когда у нее выдалось несколько свободных часов и они еще с одной госпитальной сестрой гуляли по берегу. Большая группа людей грузилась на корабли для отправки домой. Война заканчивалась. Сражения утратили прежний пыл. Именно в те дни стало ясно, какой ценой оплачено все происшедшее: был произведен подсчет раненых и убитых. Ничтожная победа и полное фиаско в итоге. Со временем в памяти останется героизм этой войны, но в тот момент ощущалась одна лишь горечь.
Англия сумела явить миру весьма странное сочетание несовместимых ценностей. Все в ней дышало покоем многовековой культуры, поля и луга мирно дремали под сенью низко склоненных деревьев, люди спокойно занимались привычным делом. И вместе с тем обитатели очаровательных старинных особняков с тупой покорностью оправляли безропотную молодежь на смерть, в своем самодовольстве не чувствуя за собой никакой вины, что, по мнению Эстер, было непростительно.
Она торопливо разорвала конверт, и черные строки на белом листке поплыли у нее в глазах. Застыв на месте, медсестра вновь и вновь перечитывала их, словно в надежде, что на этот раз их смысл будет иным. Дул ледяной ветер, но она не замечала его.
Не то ли пережила и Уна, получив письмо с сообщением о смерти Мэри? Сейчас, глядя на ее лицо, ответить на этот вопрос было невозможно. Казалось, все усилия этой дамы были направлены на то, чтобы поддержать бледного, как бумага, Элестера. Эти двое – старшие в семье. Были ли они особенно близки с матерью? Эстер вспомнила ее рассказ о том, как они утешали друг друга в детстве.
Коннел Мердок описывал, как потрясла его в первый момент новость о смерти тещи и как он сообщил обо всем своей жене. Он был хорошим свидетелем, держался с достоинством и в меру взволнованно. В нужные моменты голос его слегка дрожал, и трудно было определить, вызвано это горем, гневом или каким-то иным сильным чувством.
Лэттерли поискала глазами Кеннета Феррелайна, но не обнаружила его. Мог он растратить деньги компании? А когда мать обнаружила это, убить ее? Случалось, что слабые люди шли на такой шаг, особенно если теряли голову от любви, а потом, испугавшись ответственности за свой безрассудный поступок, совершали нечто еще более ужасное в стремлении скрыть следы.
Неужели Уна покрывает его? Глядя на ее холодное властное лицо, обвиняемая не могла себе этого даже представить.
Коннел тем временем перешел к описанию встречи с Эстер в кабинете начальника вокзала. Стоять и слушать чей-то рассказ об этом, не имея возможности исправить ошибки или прямую ложь, было непросто.
– Ну да, – говорил Мердок, – она вошла бледная, но совершенно спокойная. Разумеется, нам тогда и в голову не могло прийти, что она виновата в смерти ма-тушки.
Адвокат мисс Лэттерли встал.
– Да-да, мистер Аргайл, – поспешил вмешаться судья и обернулся к свидетелю. – Мистер Мердок, каково бы ни было ваше убеждение, мы в суде считаем человека невиновным, пока присяжные не вынесут обвинительный вердикт. Прошу помнить об этом, когда даете показания.
