Инспектор был полон сомнений.
– Лучше бы вы сказали, куда они его дели, – скорбно проговорил он. – Боюсь, что это вам не под силу. Вы сильно затруднили мне работу тем, что не сообщили про череп, когда он находился в Кулминстере.
– Если вам так нужен череп, то мы с вами можем попробовать определить, где его искать. Какой тайник лучше всего, Джеймс Редси?
Тот усмехнулся:
– То место, где уже искали.
Миссис Брэдли наградила его царственной улыбкой.
– Умница! Ну так что, инспектор?
Но Гринди молча сидел с обиженным видом.
– Вы зря расходуете мое время, мадам, – пробурчал он.
Она вздохнула.
– Лучше не капризничайте, дружище, – посоветовал Джим, радуясь огорчению инспектора. – Загляните еще разок в мясную лавку.
– Стыдно, Джеймс! – раздался голос миссис Брайс Харрингей. – Учитывая, что все мы считаем злосчастные останки в мясной лавке трупом твоего кузена, мне представляется, что тебе следовало бы найти для этого ужасного места более уважительное название.
– Однако он прав, – заметила миссис Брэдли. – Поехали! К вам в машину влезут трое, инспектор?
– Подождите! – Гринди преградил ей путь. – Это шутка?
– Собрат мой по роду человеческому, – провозгласила миссис Брэдли, воздев худую клешню, как для благословения, – никакая это не шутка! У вас есть ключи от лавки? Или вам нежелательно мое общество? Так и скажите.
– Ладно, – кивнул инспектор. – Только мне надо будет забрать из участка в Боссбери суперинтенданта…
Он еще не договорил, а миссис Брэдли уже восседала на заднем сиденье. Гринди с недовольным видом занял водительское место и запустил мотор.
Лавка была по-прежнему заперта, ее окна закрывали ставни. Инспектор достал ключ, отпер дверь и включил газовое освещение.
– Ну и что? – проворчал он.
– Подождите. Куда мясники бросают обрезки и кости? – спросила миссис Брэдли, без малейшего стеснения шагая внутрь лавки.
– В ящик под разделочной колодой или под прилавком, – предположил суперинтендант, приехавший с ними, и дернул бронзовую ручку.
– Сейчас мы… Бог ты мой! Что скажете, Гринди?
Оба, тараща глаза, уставились на череп.
II– Как вы догадались? – вскоре спросил Обри.
– Мне помогли размышления и знание человеческой натуры. Сам подумай. Уж больно аккуратное дело. Убийства обычно не бывают аккуратными. Кража – куда ни шло, или, например, подлог. Совращение, даже поджог могут быть отнесены к категории изящных искусств. Но не убийство. Убийцу душит алчность или страсть, его раздирают первобытные чувства. А первобытность – синоним нечистоты. Я рассудила, что человек, так успешно расчленивший тело, безупречно убравший за собой и аккуратно развесивший человеческие останки на крюки, незауряден. Я сразу сняла подозрения с Джеймса Редси. Не говорю, что Джеймс не мог бы совершить убийство. Большинство из нас могли бы и совершали, если бы не естественный страх последствий или неестественное отторжение, подавляющее наши желания. Но Джеймс не расчленял тело, и он неаккуратен – даже когда роет яму, чтобы закопать тело! А еще в нем нет ничего оригинального. Поэтому я исключаю, что он способен разрубить человека на части и бегать по лесу, перепрятывая с места на место череп. Но это не беда, среди нас живет достаточно оригиналов. Я составила целый список. На первом месте в нем преподобный Стивен Брум.
– Викарий? – ахнул Обри.
– Человек, который ложится в постель с настенными часами и сующий себе в карманы чужие вазы и разбитые баночки из-под варенья, невероятно рассеян и забывчив и представляет интерес для психоаналитика.
– Вот вы о чем… – разочарованно протянул Обри. – Я думал, вы подозреваете старого Брума в убийстве.
– Следом за ним, – продолжила миссис Брэдли, не обращая внимания на его слова, – в списке твоя матушка. Миссис Брайс Харрингей – необыкновенная женщина, к тому же располагает убедительным мотивом для устранения Сетлея и Редси.
Обри хихикнул:
– Вот это да! Мамаша? Она таракана-то не может раздавить!
Миссис Брэдли сочувственно улыбнулась и покачала головой:
– Она очень любит тебя. А любящие матери способны на самые удивительные поступки ради материального благополучия своих детей. В случае ухода в мир иной Сетлея и Редси ты становишься наследником всей семейной собственности.
– Да, в случае ухода в мир иной их обоих, – признал Обри.
– Кто первым привлек внимание полиции к исчезновению Сетлея? – затараторила миссис Брэдли. – Кто сообщил, что видел, как два кузена удалились в лес в воскресенье в семь пятьдесят пять? Никто больше не видел их в тот момент вместе! И никто больше не указывает на точное время. Сетлей убит, Редси повешен – вот оба и устранены! – И она громко рассмеялась.
Обри выпрямился. До этой минуты он полулежал в самом удобном шезлонге миссис Брэдли, заложив руки за голову и задрав ноги, и увлеченно слушал ее версии. Теперь он опустил ноги и подался вперед.
– Моя мать не такая. Она не стала бы, и все! А уж что до расчленения тела…
– Согласна, – кивнула миссис Брэдли. – Настолько согласна, что думаю вычеркнуть ее из списка потенциальных подозреваемых. Характер, склонности, привычки – все это в подобных случаях имеет огромное значение. К тому же твоя мать не переместила бы череп из Кулминстера в Боссбери.
– Почему? – удивился Обри. – Я знаю, конечно, что она этого не совершала, потому что не убийца, но что заставляет вас считать…
– Дальше в моем списке двое молодых людей и молодая женщина из коттеджа на холме, – неумолимо продолжила она. – Райт – художник, то есть, согласно расхожему мнению, аморальный тип, чуждый личного достоинства и нормальных человеческих обязательств. Пария, изгой, бессовестный ловкач и патологический должник. Склонен к беспорядочным связям, валяется по чужим постелям… Любитель абсента. Некто с длинными патлами, грязный, развратный, умственно неуравновешенный. Употребляет кокаин, пьет без удержу, рьяный поборник непристойностей, похоти и свободы.
– Благодарю, – усмехнулся Обри. – Я все застенографировал. Верзила Стаффорд в прошлом году обозвал меня клопом-вонючкой. Теперь я знаю, как ему ответить!
– Райт, – гнула свое миссис Брэдли, только немного понизив голос, – как раз такой человек, которому может показаться забавным развесить человека по частям на крюки. Он способен на убийство. Запросто украл бы череп из собственной мастерской, заменив его кокосовым орехом. С него станется засунуть в челюсти черепа живое растеньице, чтобы создать впечатление, будто он давно лежит среди камней, а потом замаскировать его армерией. И он достаточно глуп для того, чтобы выбрать для этой цели слишком крупный и бросающийся в глаза пучок.
– Как это? – спросил Обри, набравшийся от миссис Брэдли такого количества разящих определений художников, что был готов словесно уничтожить в первый же день нового учебного года хоть сразу троих Верзил Стаффордов.
– А так: сорвал пучок цветущих растений, сразу привлекший внимание молодежи, отдыхавшей на морском берегу, – объяснила она. – Надо было воспользоваться неприметным кустиком.
– Да, глупо! Но все равно трудно представить старину Райта в роли убийцы, – промолвил Обри. – У него надежное алиби.
– Откуда ты знаешь?
– До без четверти восемь он находился в церкви.
– Доказано и принято.
– Без четверти девять встретился с Марджери Барнс.
– А это тебе кто сказал, внучек? Я думала, что никто не знает, что у нее было свидание именно с ним. Мне она, конечно, созналась, однако…
– Мне тоже. Правда, только вчера. Сказала, что вы знаете и можно откровенничать с другими. Правда, взяла с меня слово не давать моей матери сталкиваться с доктором.
– С доктором?
– Да, с отцом Марджери. Надеюсь, это не он – Джек Потрошитель?
– Джек…
– Был когда-то такой убийца.
– Я как раз дошла до него. Врачи порой совершают подобные преступления. Взять хотя бы доктора Криппена.
– Но Кора сама напросилась, ведь так?
– В таком случае Руперт Сетлей тоже напросился, – едко ответила миссис Брэдли. – Это самое плохое в убийствах. Мы часто сочувствуем убийцам! Находим множество уважительных причин, вроде бы оправдывающих их. Главный недостаток, присущий убийцам, – отсутствие чувства юмора.
– Но вы сами только что сказали, что Кливер Райт…
– Да. Это как раз то, что убеждает меня вычеркнуть его из списка подозреваемых. Уж он-то юмором обладает – возможно, нездоровым, зато настоящим. Я почти готова вынести по его кандидатуре оправдательный вердикт.
– При чем тут вообще чувство юмора? – спросил Обри, снова откидываясь в шезлонге.
– О, юмор – это все! Отсутствие юмора означает неуравновешенность. Неуравновешенность влечет за собой умственную нестабильность. А это, по логике вещей, уже безумие. Все убийства совершают сумасшедшие. Я имею в виду, конечно, умышленные убийства.
