Кэрол Дуглас - Черная часовня

– Нет, Нелл, но это дает надежду, что можно распознать мужчин, которые отнимают жизни у женщин и детей. Почему-то им обязательно требуются невинные, чтобы искупить собственную вину. – Она повернулась к Ирен. – Может быть, они видят себя в своих жертвах?

– Не исключено, что они презирают собственную слабость и ищут способ доказать себе свою силу, превращая других людей в жертв. Возможно, тех, кто меньше их самих по размеру.

– Мэри Джейн Келли была не меньше Потрошителя, – заметила я, – по крайней мере, судя по большинству описаний свидетелей.

– Однако, – подхватила Ирен, – она была единственной, на кого он напал в постели. Ему, этому убийце, нужны лежащие навзничь, пассивные женщины. Он так быстро наносит удар, что женщины мгновенно слабеют от потери крови и падают на землю. Видит ли он в жертвах мать, которая рожает? Жену, лежащую в супружеской постели? Сестру или дочь, спящую и беспомощную?

– Какая разница, что он видит?! – воскликнула я, испытывая отвращение от кровавых образов, которые поднимались от вопросов подруги, словно призрачные души из мертвых тел.

– Если мы увидим то, что видит он, – ответила Ирен, – мы поймем, кто или что он такое.

Сердце у меня стучало, как барабан Армии спасения. Идеи, образы и догадки бились в голове литаврами. Я посмотрела на Элизабет, не в силах представить ее на ложе проститутки, со склонившейся над ней размытой темной фигурой с лицом… любого мужчины.

Я видела ребенка в лесу; он сжался в комочек при виде ножа. Я видела женщину на улице; ее крик захлебнулся в потоке крови, вырывавшемся из горла подобно рубиновому водопаду.

И каждый раз краем глаза я видела высокую темную фигуру, слышала крик ворона, вздох призрака, смех ужасного чудовища.

Оно всегда было там, а я отказывалась замечать его.

Но теперь оно смотрело прямо мне в глаза.

Теперь оно сочло меня достойной внимания.

И я должна ответить на его взгляд и дать ему понять, что не боюсь.

Теперь либо оно, либо я.

Из желтой тетради

Всё еще хуже, чем мне казалось.

Что, конечно, еще лучше служит моей конечной цели.

И все же – да, я испытываю потрясение.

Довольно забавно, что меня может потрясти столь простое и низкое создание.

Однако у него есть грубая сила личности, как у цыганской гадалки или убийцы. Чувствуется глубина того, на что он способен; великое добро и великое зло сплелись неразделимо в одну нить.

Даже он не может понять, где начинается первое и заканчивается второе, поэтому находит оправдание и тому и другому.

Мне всегда легче верилось в грешников, чем в святых, но, думаю, в моем звере встретились они оба.

Демоническое сочетание.

Я позволю ему последний… танец в этом Городе Света, а потом мы должны ретироваться. Я начинаю понимать, как использовать его в своих более масштабных планах. Конечно, он привлек внимание нужных персон, которых я больше всего хочу… подразнить.

И отвлек внимание тех, кому придется дорого заплатить за свою ошибку.

Чего еще просить у дикого зверя?

Из дневника

Я полночи ворочалась на кушетке в алькове, отделенном занавеской от общей столовой.

Когда я наконец заснула, воин-индеец на лошади преследовал меня по Елисейским Полям, а потом погнал к Эйфелевой башне, застывшей на Марсовом поле. Я пыталась убежать в катакомбы, но, спустившись по извилистым тоннелям, обнаружила Джеймса Келли, который истерически смеялся среди груды старых костей и черепов, обивая тканью с узором в стиле Уильяма Морриса[107] стены пещеры, где была найдена одинокая мертвая женщина.

Проснувшись, я все еще слышала неумолимое «тук-тук-тук» его маленького металлического обойного молоточка.

Потом я поняла, что слышимый мной звук намного мягче и доносится из мира яви.

Я отодвинула тяжелые тканые занавеси, отделяющие мое спальное место. Двойные двери в столовую были закрыты, но полоса света позолотой сияла по их нижнему краю.

Я не стала искать домашние туфли, а босиком прокралась на цыпочках по доскам пола и ковру, пока не смогла заглянуть в узкую щель между двумя занавешенными сукном створками двери.

Кто-то сидел за нашим круглым рабочим столом в гостиной, снова и снова постукивая заостренным концом пера по толстому блокноту.

Я скользнула в дверь как была, в одной длинной батистовой ночной рубашке, но даже холод не мог соперничать с моим желанием узнать, кто это мог засидеться так поздно.

Ирен оторвала взгляд от кипы бумаг, освещенных теплым сиянием лампы. Глянув на закрытую дверь в спальню Нелл, она прижала палец к губам.

– Что-то секретное? – прошептала я, подходя к ней.

Под ворохом разнообразных бумаг я заметила большую карту Парижа.

– Не секретное, – прошептала она в ответ, – но Нелл только что заснула. Я слышала, как она долго ворочалась, небось всю постель сбила.

– Меня тоже носило по волнам бессонницы, – призналась я, тихо отодвигая стул рядом с примадонной и садясь.

– Мы все услышали куда больше, чем хотели бы знать об этих порочных преступлениях, – сказала она.

– Только не я. Я бы хотела знать всё! Я просто не могла спать, гадая, что теперь случится с Келли, когда Шерлок Холмс упечет его во французскую тюрьму. Полагаю, наша роль в расследовании закончена. Если английский сыщик прав, хоть я и ненавижу раздутое британское самомнение, Келли сгинет в сумасшедшем доме в Шарантоне и мы никогда о нем больше не услышим. Конечно, французская полиция не допустит публичных судебных разбирательств, ведь они могли бы поставить в неудобное положение самого титулованного парижского гостя, принца Уэльского.

– Вы правы. Все будто сговорились стереть память о Потрошителе столь же тщательно, как он стирал жизни своих жертв. Впрочем, утаивание в этом деле не новость. У меня такое впечатление, что именно так лондонская полиция предпочла бы поступить с Джеком-потрошителем: пожизненное анонимное заключение, чтобы он навсегда остался неразгаданной тайной для всего мира.

– Они ведь наверняка не смогут просто игнорировать любопытство общественности?

– Не успеешь и глазом моргнуть, как общественность переключится на что-нибудь другое, – скривилась Ирен. – Нет ничего более непостоянного, чем толпа, даже когда она требует справедливости и возмездия. Мы находимся в городе, где как раз празднуют столетнюю годовщину подобного непостоянства.

– Действительно. Юбилей Великой французской революции. Я все время о нем забываю.

– Всемирной выставке удается затушевать эту примечательную дату, особенно с того момента, как в качестве памятника все-таки выбрали Эйфелеву башну, а не макет гильотины той же высоты.

Я содрогнулась от жуткого образа.

– Трудно представить, чтобы французы, такие искушенные и восхитительные люди, были настолько кровожадны, – согласилась я, пряча пальцы ног под подол, чтобы спастись от ночной стужи.

Сжимающие перо кончики пальцев Ирен уже побелели, но ей, казалось, холод был нипочем. Она делала набросок карты, отмечая на ней отдельные места.

– Что вы рисуете?

– Карту тайны.

– Но тайна разгадана.

– Нет. Возможно, раскрыто несколько убийств, но не вся тайна.

Должно быть, у меня на лице слишком ясно отразилось сомнение, потому что примадонна посмотрела на меня сурово.

– Кто стрелял в нас возле собора Парижской Богоматери? Сумасшедший драпировщик? Сомневаюсь, что огнестрельное оружие – это его метод. Кто шел за нами от дома этого самого сумасшедшего драпировщика, когда сам он находился под надежной охраной Шерлока Холмса и инспектора ле Виллара? Кто сейчас наблюдает за гостиницей и, в частности, за нашими окнами?

– Не может быть!

– Посмотрите сами, но только осторожно.

Я поднялась и поспешила обратно в свой альков. Тяжелые бархатные портьеры закрывали единственное окно, но я могла опуститься на колени у подножия кушетки, чтобы сбоку бросить быстрый взгляд на улицу… так я и сделала.

Мостовую по колено застилал густой туман, словно струящаяся по булыжнику мутная река. Уличные фонари казались затопленными паводком деревьями. В этот час по городу уже никто не ездил.

Витрины модных магазинов напротив спрятались за ставнями, а окна жилых квартир над ними были темны и затянуты шторами.