Закончить фразу я не успела, поскольку Петр Петрович с неподражаемой ловкостью сделал полшага по направлению ко мне и почти без замаха ударил меня тыльной стороной ладони по губам.
Кровь и слезы потекли почти одновременно.
— Надеюсь, я заткнул твою поганую пасть хотя бы на несколько минут… — гэбэшник закрыл иллюминатор, вновь повернулся ко мне, запустил правую руку под пиджак и извлек оттуда какой-то продолговатый предмет. В тесной каюте щелчок выскочившего лезвия прозвучал почти как пистолетный выстрел…
Словно завороженная, прижимая к губам уже основательно пропитанный кровью платок, я следила за этим холодным, тускло поблескивающим лезвием с небольшим желобком посередине. Петр Петрович держал нож на вытянутой руке острием в мою сторону, словно прицеливался, перед тем как метнуть его в меня.
— А теперь слушай внимательно, тварь продажная. Слушай и запоминай! Если в течение ближайших десяти секунд ты не ответишь правдиво на мои вопросы — ты труп, Мальцева! И еще одна деталь: я не просто убью тебя — я разрежу тебя на куски и выброшу в этот иллюминатор. Поняла?
— Фоняла, — шевельнув разбитыми губами, прошептала я.
— Ты веришь, что я сделаю все, что обещал?
— Ферю…
После полученной оплеухи я вообще верила всему, что говорило и чем грозилось это чудовище.
— Ты видела Мишина в Амстердаме?
— Нет.
— Где он сейчас?
— Не знаю.
— Где Тополев?
— Не знаю.
— Тот американец, с которым ты была в аэропорту, — агент ЦРУ?
— Не знаю.
— Где ты с ним впервые встретилась?
— В Амстердаме.
— А не в Буэнос-Айресе?
— Нет, там его не пыло.
— Знаком ли американец с Мишиным?
— Не знаю.
— С Тополевым?
— Не знаю.
— Кто убил наших людей?
— Да не знаю я!
— А что же ты тогда знаешь, тварь?..
Кончиком языка я тихонько прошлась по передним зубам. Мне показалось, что они шатаются. Во рту было мерзкое ощущение густеющей крови. Отняв платок от губ, я легонько коснулась их указательным пальцем и поняла, что они основательно разбиты. И кто их учил так профессионально бить женщин? У кого они набрались этого страшного опыта? У агентов царской охранки? Так те отроду женщин пальцем не трогали. Уголовники проклятые! Крысы!..
— Ну, Мальцева, говорить будешь?
— О чем? — с трудом поинтересовалась я. — Фам нужны пыли ответы. Я ответила. Что еще?..
— Ну что ж, твои десять секунд истекли… — оттолкнувшись рукой от переборки, Петр Петрович сделал шаг вперед и поднес острие ножа к моему горлу. — Неужели тебе нечего сказать мне, Мальцева? А? Ну подумай! Ты же еще молодая баба. Красивая, языкастая, умная… Тебе еще жить и жить, дура! Замуж за приличного мужика можешь выйти, детей нарожать… А то ведь смотри: ручки эти изящные, эту грудь высокую, кожицу белую, холеную — все рыбы сожрут. За пару часов. Им ведь, голуба моя, без разницы — интеллигент ты столичный или какой вахлак из-под Тамбова… Так скажешь или нет?
— Шкажу…
— Ну?
— Фетр Фетрович… — я понимала, что со стороны выгляжу просто жалкой бабой с разбитыми губами и зареванным лицом, измазанным потекшей тушью. Но что я могла поделать, если не знающая сомнений рука КГБ выбила из моей фонетики сразу несколько согласных. — Вы, Фетр Фетрович — шамая польшая фашкуда на Лубянке…
От резкого удара по щеке все той же тыльной стороной ладони мне показалось, что моя голова несколько раз обернулась вокруг шеи. Вся часть лица от правой брови до уха превратилась в раскаленную сковороду. По новому короткому замаху я поняла, что Петр Петрович решил закрепить произведенный эффект еще одним ударом. Но тут в дверь каюты резко постучали.
— Кто? — не отходя от меня, ощерился Петр Петрович.
— Это я, товарищ подполковник. Самсонов.
— Чего тебе?
— Капитан вас обедать приглашает.
— Скажи — иду. Где мы?
— Скоро польские воды, Гдыня. Вы же предупредить велели.
— Понял. Ступай.
Он внимательно посмотрел на дверь, словно сквозь железо хотел разглядеть, куда именно направился исполнительный Самсонов. Потом наклонился ко мне и почти шепотом сказал:
— Вчера я тебе дал отдохнуть, Мальцева: думал, ты поймешь человеческое обращение. Но вот и второй день проходит, а ты все хитришь, финтишь, ваньку валяешь. Что ж, посиди и подумай еще немного. Тем более что скоро стоянка. Но имей в виду: после стоянки мы снова выйдем в море, и я опять войду сюда, в эту каюту. И если ты хочешь дожить до Ленинграда, ты должна рассказать мне все. Слышишь? Все до последней мелочи! Мы многое знаем, Мальцева. Твое молчание — всего лишь потерянное время, каких-нибудь несколько дней, не более. Мы все равно узнаем то, что хотим. А нежелание сказать правду — это не только измена Родине. Прежде всего это величайшая глупость. На что ты надеешься, дура? Тебе не поставят памятник, о тебе никто не вспомнит, ты просто исчезнешь, растворишься, растаешь. Ну не глупо ли, многоуважаемая Валентина Васильевна? Ты же не Зоя Космодемьянская, в конце концов. Ты, Мальцева, — самая обычная женщина, оказавшаяся по случайности в специфических обстоятельствах. Что поделаешь — бывает! Я понимаю: тебя не готовили к спецзаданиям, ты посторонний человек в наших делах. Тем более нет причин разыгрывать из себя героиню! У тебя есть прекрасный шанс выйти из игры. Одумайся, Мальцева, вспомни про свою несчастную мать и останься нашим другом. В той конторе, где я имею честь состоять, слова «враг» и «покойник» — синонимы. А ты ведешь себя как враг. И я даю тебе последний шанс, чтобы одуматься. Ты поняла меня? Последний шанс…
14
Москва. Лубянка. КГБ СССР
5 января 1978 года
Шеф Первого главного управления Юлий Воронцов шел к председателю, прекрасно понимая, что разговор предстоит очень трудный. Фактор времени — самый важный в разведке — складывался явно не в пользу его службы. Данные, которыми располагал генерал-лейтенант Воронцов, попади они на стол к Андропову, так сказать, в чистом виде, могли стоить шефу внешней разведки погон и даже головы. Акция в амстердамском аэропорту Схипхол была проведена на редкость бездарно, и вина за это ложилась в первую очередь на него, Воронцова. Спешка при подготовке операции, вынужденная переброска дополнительных сил из соседних агентур, относительная нескоординированность их действий отнюдь не могли оправдать профессионала такого класса. Нацелив лучших агентов на поиск Тополева, Мишина и Мальцевой, шеф внешней разведки не проинструктировал должным образом своих людей относительно тех лиц, которые могли сопровождать прыткую журналистку. В результате основное внимание было сконцентрировано на Мальцевой, а ее попутчик, явно кадровый офицер ЦРУ, преспокойно улетел в Штаты. Это был настоящий провал, и именно он явился главной причиной вызова Воронцова «на ковер»…
Андропов, по обыкновению, чистил крупное яблоко. Тонкая желто-алая кожура, словно дрессированная змея под дудку факира, сползала в гигантскую хрустальную пепельницу из-под рукава добротного темно-синего пиджака председателя.
Войдя в полузатемненный кабинет (горели только старинный торшер в углу и настольная лампа под зеленым «сталинским» абажуром) и получив молчаливое приглашение сесть, Воронцов сразу отметил про себя нездоровый цвет лица председателя и набрякшие больше обычного мешки под глазами. Андропов был почечником и находился под неусыпным контролем спецов из «кремлевки». В то же время Воронцов хорошо знал поразительную дисциплинированность этого немногословного политика, функционировавшего с точностью швейцарского хронометра и скрупулезно — как, впрочем, и все свои многочисленные обязанности — выполнявшего предписания врачей. Мешки под глазами — это явный недосып. А если Андропов недоспал, значит, ситуация действительно того заслуживала.
— Вызывали, Юрий Владимирович?
— Вызывал… — Андропов закончил чистить яблоко, изящным серебряным ножом разрезал его на четыре дольки, ткнул острием в одну из них и аккуратно отправил ее в рот. Тщательно прожевав яблоко, председатель чуть прищурился и неожиданно спросил:
— Любите яблоки, Юлий Андреевич?
— Честно говоря, не очень.
— А ведь это, наверное, самый полезный для здоровья плод в природе.
— Да, я что-то читал об этом, — вежливо откликнулся Воронцов, пытаясь понять, куда же гнет его могущественный босс.
— Десять минут назад у меня был очень неприятный разговор с Громыко… — Андропов насадил на нож очередную дольку, поднес ее к губам, потом передумал и положил нож на тарелку. — В ответ на официальный запрос нашего посольства в Вашингтоне госдеп заявил, что в последние шесть месяцев на территорию США не въезжали подданные СССР, носящие фамилию Ксантин, Евлампиев и Торосов. Возможно, у Тополева были при себе паспорта и на другие фамилии?
