Леня невольно вспомнил Саломею Леонардовну, подумал, не о ней ли говорит цыганка, но тут же отбросил эту мысль. Откуда эта гадалка может знать про Саломею?
— Мне это не интересно! — повторил он. — Лучше скажи, где здесь салон тату, тогда я тебе дам немного денег! — И он достал из бумажника не слишком крупную купюру.
— Какой такой салон? — опасливо переспросила цыганка.
— Китайца, господина Вана.
Цыганка отшатнулась от него, переменившись в лице, и поспешила прочь по переулку, метя тротуар подолом юбки.
«Даже денег не взяла! — удивился Маркиз. — Странная какая цыганка! Не иначе как у нее с тем китайцем нехорошие отношения!»
— Этот китаец тут, вот в этот подъезд войдете, а там подвал будет под лестницей!
Леня оглянулся и увидел ту самую старушку с авоськой.
Старушка показывала на обшарпанную дверь возле входа в спортивный магазин.
Подъездная дверь была не заперта. На ней отсутствовал даже самый примитивный кодовый замок, не говоря уже о домофоне. Леня толкнул ее и вошел внутрь.
Подъезд был проходной, через него можно было выйти на другую сторону, в один из бесчисленных окрестных дворов. Тут же, под лестницей, имелась еще одна дверь без всяких табличек и номеров.
Маркиз в сомнении остановился перед этой дверью.
Ему показалось, что из-за двери доносится какая-то приглушенная восточная музыка. Решившись, он толкнул дверь. Музыка стала громче, за дверью обнаружились ведущие вниз крутые выщербленные каменные ступеньки.
Спустившись по этим ступенькам, Маркиз попал в полутемный подвал с низким сводчатым потолком. В глубине подвала на низком столе горело несколько свечей, распространявших странный терпкий запах. Вдоль стен стояли резные шкафчики, за стеклянными дверцами которых виднелись банки с каким-то странным содержимым — то ли с какими-то кореньями, то ли с заспиртованными змеями. Тягучая восточная музыка дополняла впечатление.
— Здлавствуй, гаспадин! — проговорил появившийся из полутьмы подвала худенький старый китаец с редкой бороденкой и узкими пристальными глазами. — Тебя плислал Кузьмич?
— Кузьмич? — переспросил Леня. — Ну да, наверное, Кузьмич… если, конечно, вы — господин Ван…
— Ван, я Ван… — Китаец закивал, как фарфоровый болванчик. — Гаспадин Ван — мое имя…
— Кузьмич сказал, что вы очень хорошо разбираетесь в татуировках…
— Мало-мало лазбилаюсь! — Китаец скромно потупился. — Вот дед мой — тот холосо лазбилался! Отец мой — тозе холосо… а какую тату хочет сделать гаспадин? Отдыхающий длакон или сад хлизантем?..
— Дракон? — переспросил Маркиз. — Сад хризантем? Нет, я еще не готов. Я хотел спросить вас про одну татуировку…
— Налисуй ее, гаспадин! — проговорил китаец.
Леня огляделся по сторонам и заметил на низком столе несколько листов желтоватой бумаги, кисточку и фарфоровые чашечки с цветной тушью. Китаец вдруг рванулся вперед, опрокинув стул, который задел столик, и чашечки с тушью попадали бы на пол, если бы не отличная реакция Маркиза, выработанная им за годы работы в цирке. Ну и от природы кое-что досталось… Леня не делал резких движений, он подхватил две баночки, почти не глядя и не пролив ни капли туши.
Китаец посмотрел очень внимательно, но ничего не сказал.
Леня взял кисть, обмакнул ее в синюю тушь и как смог изобразил на листе скорпиона с угрожающе поднятым хвостом. Потом, обмакнув кисть в красную тушь, пририсовал зубчатую корону.
— Я, конечно, плохо рисую, — проговорил он, придвигая листок китайцу, — но вот примерно такая татуировка… Вам ее когда-нибудь приходилось видеть?
На невозмутимом лице китайца не дрогнул ни один мускул, только его глаза, и так узкие, сузились еще больше, превратившись в почти незаметные щелочки.
— Плиходилось… — проговорил он тихим голосом, похожим на шелест осенних листьев. — Мне плиходилось видеть очень много всяких тату. И эту тоже…
Он отвернулся от Лени, подошел к столу с горящими свечами и что-то посыпал на пламя. Цвет пламени изменился, оно стало зеленоватым, и странный терпкий запах, который Леня почувствовал, войдя в подвал, значительно усилился.
— Так что вы мне можете рассказать про эту татуировку? — повторил Маркиз свой вопрос. — Не сомневайтесь, я заплачу вам за эту информацию… если, конечно, она того стоит.
— Стоит, стоит! — Китаец снова часто закивал и подсыпал в пламя еще немного порошка.
У Лени слегка закружилась голова, стены подвала заколебались, помещение странным образом увеличилось в размерах.
— Что это… — проговорил Леня, закашлявшись. — Это какой-то наркотик? Зачем вы это делаете, господин Ван?
— Не бойся, гаспадин, все холосо… — Китаец сложил руки и заговорил.
Он рассказал Лене, что лет десять назад к нему в мастерскую пришел человек, который попросил сделать у него на руке точно такую татуировку — скорпион в красной зубчатой короне. На следующий день пришел еще один человек и заказал такую же татуировку. Через день — третий и четвертый человек с такой же просьбой. Господин Ван подумал, что это просто новая мода на тату. Но на пятый день к нему в мастерскую пришли двое из тех, со скорпионом. Они велели ему взять свои инструменты и отправиться с ними.
Китаец сперва не хотел ехать с ними, но ему предложили тройную оплату, и тогда он согласился.
Его привезли в небольшой загородный дом, провели в дальнюю комнату.
В этой комнате стояла расписная шелковая ширма, украшенная изображениями драконов и тигров. За этой ширмой сидел человек.
— Я не видел его лица, гаспадин! — воскликнул китаец. — Только луку!
— Руку? — переспросил Маркиз.
— Да, гаспадин, луку!
Человек за ширмой выставил руку. Он не сказал ни слова, так что Ван не слышал его голоса. Его провожатые велели сделать на руке незнакомца такую же татуировку — коронованного скорпиона, только корону сделать не зубчатой, как у остальных, а в виде царского венца.
Господин Ван выполнил свою работу, с ним расплатились и увезли обратно в мастерскую.
Больше он не видел никого из тех людей…
— Плошло много влемени, гаспадин… — проговорил китаец вкрадчиво. — Плошло много влемени, и ты велнулся?..
— Кто вернулся? — удивленно переспросил Маркиз. — Вы меня с кем-то путаете, господин Ван!
Китаец внезапно схватил его за левую руку, задрал рукав, обнажив запястье.
Леня пытался сопротивляться, но его внезапно охватила удивительная слабость, он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Голова у него кружилась все сильнее, стены подвала завертелись вокруг него, как карусель.
Китаец удивленно уставился на его руку, и глаза снова сузились в черные щелочки.
— Извини, гаспадин… старый Ван осибаться…
— Ошибаться?.. — повторил за ним Маркиз.
— Осибаться… — закивал китаец. — Я думать, что ты и есть сколпион… думать, что ты плишел за мной…
Маркиз хотел что-то ответить, но в глазах у него потемнело, и он потерял сознание.
Лола оставила машину за два квартала до театра, поскольку на набережной реки Фонтанки всегда были проблемы с парковкой. Пу И повизгивал у нее под мышкой и требовал, чтобы спустили на землю и дали побегать, но Лола была неумолима.
— Лучше не проси, дорогой, ты весь измажешься, и нас не пустят в театр! — говорила она строго.
Пу И прекрасно изучил свою хозяйку и теперь был просто уверен, что Лола заботится исключительно о своем новом светлом пальто. И впрямь Лоле вовсе не улыбалось вытаскивать своего питомца из лужи, обтирать ему лапы и вообще возиться со своим сокровищем здесь, в театре. При виде закрытых по дневному времени парадных дверей, при виде многочисленных ярких афиш и фотографий из спектаклей Лолу охватили ностальгические чувства.
Как счастлива она была когда-то на театральных подмостках! Как тепло принимала ее публика! Как много хорошего писали о ней в газетах, и даже сам широко известный театральный критик Пеликанский назвал ее как-то вновь явившимися миру Сарой Бернар, Сарой Сиддонс и Верой Комиссаржевской в одном лице! Какие огромные букеты роз присылали ей поклонники! Как ценили ее режиссеры, как уговаривали принять участие в их постановках!
Она все бросила — и ради чего? Вернее — ради кого? Ради этого типа, который заставляет ее заниматься непосильным домашним трудом, совершенно не ценит ее талантов, насмехается над ее любовью к Пу И и все время требует еды!
Странно, что во время этого страстного внутреннего монолога Лолин компаньон на другом конце города не почувствовал желания икнуть. Но если бы она высказала все, что накопилось в душе, Маркизу в лицо, он не преминул бы кротко заметить, что публика, возможно, принимала ее неплохо, но самой публики было не так уж много, потому что играла Лола преимущественно в маленьких заштатных театриках, где зрительный зал мест на восемьдесят, а то и меньше. И что в газетах о ней, конечно, писали, но это тоже были крошечные заметочки в мелких, незначительных газетенках. И всего один раз замусоленная, отвратительно пахнущая дешевым табаком тетка с радио брала интервью лично у нее, Лолы, так интервью это промелькнуло в какой-то передаче только через два месяца, и то больше половины вырезали.
