Пластырь сам отдирается от моих губ. Яниев с криком ужаса бросается ко мне, но поздно. Траектория его полета изменяется самым фантастическим образом. Когда Яниев делал первый шаг, это был рослый мужик в самом соку, ширококостный, круглолицый, настоящий спецназовец в возрасте. В прыжке он необыкновенно съеживается. Его ножки укорачиваются. На спине отрастает горб. Лихая десантная береточка превращается в шапочку с кисточкой. На пол шлепается настоящий карлик-кобольд из числа тех, с которыми я недельку назад беседовал на предмет поставок редких металлов в Западную Европу.
Яниев поглядел на себя в полированную ножку стола и глухо, отчаянно завыл. Он даже забыл о моем существовании. Потом он оглянулся — и на лице его изобразилось изумление, когда он увидел, что, против ожидания, я ничего не сделал с заразой-банкиром, тот как стоял, так и стоит с благостной физиономией первоклашки.
— Хочешь знать твою ошибку, Яниев? — сказал я. — Этот твой Головиченко мне показывал мой с дьяволом договор о намерениях, но ты не сообразил, что полного договора я так и не подписал. Астафьев — я его действительно превратил в белого котика. Но после этого его загрызла собака. Такая уж у него была судьба. Упрямый был человек, да и тот еще вор, между нами будь сказано. А эта тварь — тут я показал на благостную физиономию — приняла его вид, чтобы заставить меня подписать договор. Правда, Асмодей?
Лже-Астафьев молча кивнул.
Я повернулся, чтобы идти. Карлик на полу засуетился. Он подбежал к своему собственному табельному «макару» и стал карабкаться через рукоять. Я понимал, что Яниеву на курок не нажать, усмехнулся и пошел вон.
— Шариф, — отчаянно закричал Яниев, — ты не можешь уйти!
Я приостановился.
— Неужели ты не понимаешь, — продолжал полковник с ужасом в голосе, — как ты опасен? Просто нечисть какая-то на Россию обрушилась! Мало нам чеченов, террористов, бандитов, парламента и правительства! Еще и ты здесь! Ты же мир скрутишь, как тряпку, а ты же болван! Ну почему ты умеешь колдовать, а не академик Сахаров!
— Всего хорошего, — сказал я. Моя рука уже лежала на ручке двери.
— Шариф, ты не можешь оставить меня в таком виде! Здесь же пропускная система! Меня обнаружат!
— Ну и что?
— Ты что, не понимаешь, что я все должен буду объяснить? Что я вел это расследование втайне? Ты что, думаешь, будет, когда эти мудилы наверху узнают о тебе? Ты думаешь, они против тебя ОМОН выставят? Они же тебя на руках носить будут! Они же тебя полномочным послом к Люциферу пошлют! Они же тебя попросят выступить посредником при подписании двухстороннего договора между Российской Федерацией и суверенной диктатурой Семи Кругов Ада! Страну же просрут, сволочи!
Я взял раскричавшегося полковника двумя пальцами, опустил в карман и вышел, отведя глаза скучавшему на вахте охраннику. Асмодей тихо растворился среди молекул кислорода и азота.
Наискосок от мрачного здания ментовки караулил серебристый, похожий на живую щуку «мерс». Менты, с увлечением гонявшие от подъезда всякий «жигуль», поостереглись делать предъяву этакой тачке: еще схлопочешь маслину прямо в лоб, даром что напротив ментовки.
При виде меня ребята радостно высыпали из тачки.
— Гы! Аладдина выпустили, — завопил Сережка.
— Куда едем? Чабан в баньку звал…
— Домой, — коротко бросил я.
На дачку мы прибыли уже к шести. Я поднялся на третий этаж, вытряс Яниева из кармана и возвратил ему нормальный вид.Ребята, привычные к такого рода событиям, мигом притаранили наручники и приторочили Яниева к трубе отопления, как пуговицу к пиджаку.
— За одну руку, — сказал я, — и притащите ему пожрать. Я с ним вечером поговорю.
— Или ты думаешь, я не убегу? — процедил бывший спецназовец, косясь на раскрытое, без решеток, окно.
— Убежишь — заметил я, — не поговорим. Выбирай.
Вечерняя пьянка, скорее, походила на шабаш. Вся окрестная нечисть, от рэкетиров до домовых, собралась праздновать мое освобождение. В бассейне с шампанским били хвостами пьяные русалки (никогда не видели, как плавает пьяная русалка? — омерзительное зрелище), и Колька Наган разбил себе колено, осваивая новое для него транспортное средство — помело.
Когда совершенно голые парочки и троечки, повизгивая, стали разбредаться по кустам, я поднялся на третий этаж.
Яниев по-прежнему сидел на стуле, закрыв глаза. Столик со жратвой перед ним был нетронутый, если не считать сиротливо обвисшей банановой шкурки, пульт дистанционного управления телевизором был выключен. Только руки полковника были действительно свободны от наручников.
— Видел веселье, — осведомился я, тыча в сторону раскрытого окна, — что скажешь?
— Я уже все сказал, — равнодушно проговорил мент. — Просрете вы страну, сволочи.
— Кто именно? Бандиты? Домовые? Политики?
— А какая между вами разница? — горько сказал полковник. — Одни норовят хапнуть, и другие норовят хапнуть. У вас «шестерки» в подручных — а у них ОМОН. У вас хоть порядку больше, вот скажи — если бы Карачун своим боевикам приказал взять Грозный в двадцать четыре часа, взяли бы?
— А чего его брать, Грозный, — удивился я, — там же все разграбили. Вот Рим бы я взял, — мечтательно вздохнул я, — подмешал бы своих ребяточек к боевикам Алариха…
— Вот-вот, — сказал Яниев, — все вы одинаковые.
— Слушай, парень, а ты часом не у Анпилова в зампредах по идеологии?
— Я у самого себя в зампредах, — ответил Яниев, — партия абсолютного меньшинства.
Я поднялся и стал ходить по комнате. Подписанный договор все больше и больше тревожил меня. Восточные ковры, устилавшие комнату, казались безвкусными, от водки противно першило во рту, и хохот Чабана, забавлявшегося в саду, злил и саднил.
Я громко и витиевато выругался.
— Засадил ты меня, Яниев, — сказал я, — так засадил, как никакой прокурор не засадит. Я тут вечность нацелился жить, а теперь мне семь лет сроку до адских котлов, если как-нибудь не расторгнуть договора. А, Яниев, — как мне договор расторгнуть, а?
— Молиться, — ответил Яниев, — это верный способ. Я все книжки о вас, колдунах, перечел.
— Ща! Молиться! Делать мне больше нечего! Губу раскатал!
Я хлопнул кулаком по столу.
— Да я бы тебя, Яниев, за такое дело в курицу должен был превратить! На американской ферме! Чтоб переднюю твою половинку съели в Америке, а заднюю — в России! Я тебя вон хочешь — в бутылку с шампанским засуну и в море брошу! Чтоб тебя черти опетушили! Чтоб тебя домовой трахнул!
— Есть еще способ, — проговорил Яниев, — надо, чтобы другой человек, с полного собственного согласия, договор этот на себя переписал.
Я хлопнул в ладони.
— Асмодей!
Тот мигом материализовался в виде черной вороны над камином. Настолько быстро, что мне показалось, что он с самого начала был в комнате и подслушивал.
— Слышал? Это правда?
— Конечно, — сказал Асмодей.
— То есть можно переписать договор на меня? — осведомился Яниев.
Асмодей внимательно оглядел полковника. Яниев этого не просек, но я-то понял, что, по меркам Асмодея, сделка была шикарная. Я, конечно, был ценным приобретением, но если приглядеться, то душа моя все равно немножечко порченая и на посмертной медкомиссии наверняка будет направлена на службу в котельно-топочные части. Другое дело Яниев. Слыхал я, что в раю недавно построили шестнадцатиэтажку для покойных чекистов, и наверняка для Яниева там зарезервирована жилплощадь. Это тебе не какого-то рэкетира заарканить!
— Могу, — заявил Асмодей, — но с пересмотром условий.
— То есть?
— В договоре с господином Ходжаевым значится, что я обязан исполнять любые его желания. Таких договоров в истории человечества подписано очень мало.
Асмодей растопырил воронью лапку и стал считать:
— С Апулеем, Гербертом Аврилакским, Фаустом, Агриппой Неттесгеймским и вот еще с господином Шарифом. На востоке похожие договора подписывались с Фан Ла, Ван Цзе да с Горным Старцем. Это исключительные договора. Их заключали с волшебниками, и без того досконально сведущими в своем искусстве. В них написано, что дьявол обязан выполнять любое решение такого волшебника, что является, по сути дела, простой формальностью, ибо господин Ходжаев и сам может выполнить все, что пожелает. Другое дело — человек вроде вас, полковник. Максимум, на что вы способны, — это разбить рукой парочку кирпичей. Это, конечно, очень много, если приходится брать дворец Амина, но это мало что значит в глазах Князя Света. Так что, конечно, если мы перезаключим договор на вас, то я пересмотрю условия.
В большинстве случаев люди продавали душу за какое-то ограниченное благо — за определенную сумму денег, или умение соблазнять женщин, или там за дар играть на флейте… Есть хрестоматийный случай, когда душа обошлась моему коллеге в напильник, принесенный каторжнику, причем этот каторжник все равно через два часа погиб при попытке к бегству. В вашем случае, полковник, речь может идти о счете в надежном банке, или, скажем, о жене с высокопоставленным отцом, или…
