Ворон не договорил. Тренированное тело Яниева взметнулось в воздух. Здоровенные ладони полковника сомкнулись вокруг вороньей шеи, послышался писк и хруст ломающихся позвонков и перьев… — Сука! — орал Яниев. — Сука!
Я не препятствовал. Это действительно очень обидно, когда человек уже намылился пожертвовать своей душой ради отчизны, а ему вдруг предлагают высокопоставленного тестя.
Яниев окончательно додавил ворона и бросил его о стенку. Руки у Яниева были действительно что твой КамАЗ. От ворона остался клубок из мяса и перьев.
— Продолжим, — раздался спокойный голос. Яниев оглянулся.
Асмодей, в своем обычном виде — мужик с правильными женскими чертами лица, сидел за дальним концом стола.
— Я готов продать душу за спасение России, — твердо сказал полковник.
Гвозди бы делать из этих людей!
— Мне надо посоветоваться с начальством, — изрек Асмодей, — таких заявок у нас еще не было. Но думаю, что вопрос ваш может быть разрешен в положительном смысле…
Глаза Яниева так и заблестели.
— Не советую вам, полковник, — проговорил я, — черти могут дать вам это обещание, но понять его крайне своеобразно. Они же кидалы отъявленные. Уже было — купят душу за горшок с золотом, а потом и золото-то обратится какой-то дрянью, сором, жабами, пеплом… А ведь это золото, вещь наглядная. А что такое — «спасение России?» Вы им закажете спасение России, а они приведут к власти какого-нибудь Жирика и скажут: «Заказывали — распишитесь». И отправитесь вы в ад, полковник, с горьким чувством исполненного наоборот долга.
Асмодей зашипел:
— Помолчи, паскуда.
— Я с тобой согласен, Шариф, — заявил полковник. — За блесну я себя продавать не буду. Если я подписываю договор вместо Шарифа, то и условия должны быть такие же.
Следующая неделя ушла у меня на то, чтобы упросить кого-нибудь из моих знакомых переписать на себя договор с Асмодеем. Разговор, как правило, был короток. Все мои знакомые были та еще сволочь — рэкетиры районного значения, которым в любом случае рай не светил. По адскому прейскуранту Асмодей всего и мог-то предложить им кадушку с золотом или там бабу. А так как у этих парней, даже самых мелких, на шее была наворочена золотая цепь, то и выходило, что за кабальный договор дьявол предлагал им за семь лет зарплату, которую они выколачивали в месяц: видимо, адскую ставку рефинансирования никто с тринадцатого века не пересматривал. Картинка была одна и та же. Я заводил парней в кабинет, они выслушивали Асмодея и кратко отказывались:
— Я что, рыжий, что ли, Шариф за любое желание тебе душу не продает, а я должен продать ее за двадцать лимонов. Да я с терпилы за один раз больше вытрясу!
Все они были довольно высокого мнения о своей душе.
Яниев всю эту неделю прожил у меня в подвале. Я жалел полковника и даже выпускал его гулять — не в его собственном виде, разумеется, а в виде большого дымно-рыжего ризеншнауцера. Яниев бегал сам и всегда возвращался. Он понимал, что в виде ризеншнауцера его на Лубянку не пропустят.
Однажды его коллеги навестили мой дом в поисках полковника Яниева, и было довольно смешно видеть, как один из них пнул бандитского пса ногой, обутой в десантный ботинок пятьдесят второго размера.
А еще через неделю я опять пришел к Янйеву в комнату. Со мной был Асмодей.
— Я согласен, — сказал я.
— С чем? — осведомился Асмодей.
— Яниев продает тебе душу, — ответил я, — на условиях, оговоренных в приложении к договору. Приложение к договору представляет собой другой договор, между мной и Яниевым. В нем сказано, что я обязуюсь в течение семи лет выполнять все указания Яниева, за исключением тех, которые ставят под угрозу мою жизнь, безопасность и благополучие, а также безопасность и благополучие моих друзей. В случае, если я отказываюсь выполнять какое-то распоряжение Яниева, дело передается в суд присяжных, каковыми выступают двенадцать домовых и русалок. Если суд найдет, что мой отказ был не правомерен, наш с Яниевым договор аннулируется и моя душа по-прежнему принадлежит тебе. Твой же договор с Яниевым продолжает действовать, и его душа по-прежнему является твоей собственностью, чтобы у него не было соблазна кинуть меня, задав мне неисполнимую задачу.
Это были условия, предложенные Яниевым дня три назад. Мне не очень-то улыбалось их подписывать. Черт побери! Это я теперь к нему буду обращаться каждый раз: «Полковник, не соблаговолите ли постоять в углу шваброй, пока ваши коллеги проводят на моей даче обыск?»
Но, в конце концов, велико дело! Пусть себе семь лет спасает Россию! Вреда мне Яниев не причинит, по условиям договора, а через семь лет — Яниев в аду, а я на свободе! У меня в запасе вечность, что такое семь лет?
— Хорошо, я согласен, — улыбнулся Асмодей.
— Дурак, — сказал я Янйеву, — выговори себе хотя бы банковский счет! В Банке Манхэттэн!
— Плевать, — ответил Яниев.
Мне стало его жалко, и я все-таки вписал в договор счет с кредитной карточкой.
Мы все трое подписали договоры, Асмодей забрал бумаги и улетел за авизовкой в ад. Вскоре вернулся, вручил нам по экземпляру и отправился на нижний этаж. Полностью, надо сказать, растлился моральный облик у моего черта. С тех пор, как я его трахнул в бабьем облике, он к этому делу пристрастился, как студент к анаше. Только и знает, что ходит в женском теле и портит не только всех моих парней, но и всех окрестных собак и жаб. Хорошо еще, от него СПИДом не заразишься.
Мы с Яниевым остались одни. Я сидел в кресле, исподлобья рассматривая будущего спасителя России. Полковник был уже немного сед и чуть грузен, и к его серенькому свитеру прилипла скорлупа яйца, которое он ел на завтрак. Я с любопытством ожидал первых пожеланий бывшего спецназовца. Интересно, что он потребует: справку о доходах «Газпрома»? Отчеты о движении денег в компании «Ниж-невартовскнефтегаз»?
— Слушай, Шариф, — стыдливо сказал Яниев, — ты меня в кобеля не превратишь на часок, а? - У меня даже челюсть отвисла.
— На фиг тебе? Полковник потупил глаза.
— Понимаешь, — проговорил он, — тут у вас по соседству такая болонка живет… Мне как-то на баб в жизни не везло, сплошные стервы… А эта такая, знаешь… беленькая…
Я прищелкнул пальцами и пробормотал заклинание. Спаситель России выскочил в окошко и помчался к своей беленькой и лохматенькой. Я ее знаю — с соседней дачи шавка. Препаршивая, между прочим…
Три недели полковник Яниев никак не использовал свою новоприобретенную власть. Я просто диву давался. Я-то, когда впервые научился колдовать, бог знает что вытворял: летучей мышью на потолке висел, каждый вечер на шабаш летал, всякую ведьму считал своим долгом попользовать. А этот — хоть бы хны. Полковник сидел целыми днями, нахохлившись и погрузившись в раздумья, и только два раза отпросился к своей болонке. Потом течка у болонки кончилась, он вернулся понурый и к другим окрестным сукам лазать под хвост не стал. Вечерами он иногда спускался к моим ребятам, пил весьма умеренно и шутил, как пил. Ребята, не знавшие в точности статуса Яниева в этом доме — не то пленник, не то консультант, сначала чуждались его, но Яниев, когда хотел, был забавным рассказчиком, и вскорости у них с Чабаном отыскалось немало общих знакомых из тех, кто сначала служил под Яниевым, а потом перешел к коллегам Чабана.
Между тем за эти три недели мое скромное положение изменилось. Пришла весть, что Князь убит — его расстреляли в тихой столице Австрии, где он прятался от последствий нашего венесуэльского вояжа. Карачун сдержал свое слово, и большая часть Князевых владений отошла ко мне, начиная с совсем крошечных кафешечек, еле сводящих концы с концами, и кончая сетью автозаправок, хозяин которой съездил ко мне на поклон.
Через неделю полковник вытребовал себе «мицубиси паджеро» и отправился в Ленинку. В Ленинке ему дали от ворот поворот, оказывается, у него не было кандидатской и еще там чего-то. Я так за него оскорбился, что тут же притащил ему в комнату весь каталог и книжки, которые он требовал, и предложил голову библиотекарши в придачу. От библиотекарши полковник отказался, а все остальное с благодарностью принял.
Теперь он сидел в своем флигеле и только то и дело посылал меня за новыми книжками. Я поглядел, что он читал, — муть: какие-то Парсонс, Макиавелли, Вебер, Новак, фон Мизес…
Я понимал полковника. У него была нелегкая задача: ему позволяли спасти Россию, но не велели при этом трогать организованную преступность. Я бы и сам свихнулся. Но, если полковник надеялся вычитать у г-на Парсонса совет спасения России, он был глупее, чем я думал. Наконец, мне это надоело, и, занося очередную книжку, я сказал:
— Вася, если ты хочешь на старости лет защитить кандидатскую по социологии, то учти, что у тебя всего семь лет. Ты что, не знаешь, как спасти Россию? Тогда не надо было бумажку подписывать.
