— И все же я не понимаю, почему должен пахать за кого-то. У меня полно своих дел.
Флетч поспешил вмешаться.
— Честно говоря, я не пишу статью, мистер Уэйнрайт. По Чикаго прошел слух, что один из бостонских торговцев произведениями искусства собирается подарить картину городскому музею, и издатель попросил меня заглянуть к вам и разобраться что к чему.
— Что значит, разобраться? Вы хотите, чтобы я написал об этом статью?
— Если этот тип действительно намерен подарить Чикаго картину, я думаю, лучше вас никто об этом не напишет.
— Кто это?
— Хорэн.
— Ронни?
— Его так зовут?
Не скрывая своего отвращения к Уэйнрайту, Джек повернулся к Флетчу.
— Ну, я пошел, — и выскочил из маленького кабинетика, заваленного газетами и книгами. И то и другое покрывал толстый слой пыли.
Уэйнрайт сидел за столом. А вокруг громоздились бумажные кипы.
— Я знаком с Ронни с незапамятных времен.
Флетч огляделся, но не обнаружил свободного стула.
— Мы вместе учились в Йеле.
— На гигиеническом факультете?
— Полагаю, будь у него на то желание, он мог бы подарить картину Чикаго. Не пойму только, с чего бы оно могло у него возникнуть.
— Старый город еще привлекает людей. Парное мясо, свежий ветер, знаете ли. Будоражит кровь.
— Может, Грэйс была как-то связана с Чикаго. Ее семейство нажило состояние на резине. Грэйс Галкис. «Галкис Раббер».
— Что-то я вас не понимаю.
— Ронни женился на Грэйс после войны. Когда писал докторскую диссертацию в Гарварде.
— И она богата?
— Была богата. Умерла через несколько лет после свадьбы. Одна из этих ужасных болезней. Рак, лейкемия, что-то в этом роде. Ронни не находил себе места от горя.
— И разбогател.
— Полагаю, он унаследовал ее деньги. Примерно в то же время создал галерею. Как вы понимаете, жалованья преподавателя Гарварда для этого бы не хватило.
— Больше он не женился?
— Нет. Появлялся в обществе со многими женщинами, но никому не предлагал руки и сердца. Вы слышали о нефритовой «Звезде Ханэна»?
— Что это такое?
— Большой кусок нефрита. Знаменитое украшение. Принадлежало Грэйс. Интересно, где теперь эта «Звезда». Надо спросить Ронни.
— Вы спросите его, что он сделал с драгоценностями жены?
— Ну зачем же так грубо. Можно подобрать другие слова.
— Получается, что у Ронни много денег.
— Не знаю. Неизвестно, какую часть наследства получил он, а какая вернулась в сундуки семейства Галкис. Об этом не распространяются вслух, особенно в Бостоне. Вы же знаете, что произошло с деньгами после пятидесятых годов.
— До меня доходили какие-то слухи.
— Живет он хорошо, в своем замке на Ньюбюри-стрит, где находится его галерея. Два верхних этажа — его апартаменты. Ездит на «роллс-ройсе». Каждый, сидящий за рулем «роллс-ройса», должен разориться.
— Нет ли у него другого дома?
— Может, и есть. Не знаю.
— Я хочу сказать, не может же он все время жить над магазином.
— О другом его доме я ничего не слышал.
— Его призывали на военную службу?
— Да. Воевал на флоте во вторую мировую войну. На Тихом океане. Служил адъютантом адмирала Кимберли.
— До того, как женился на Грэйс Галкис?
— Да.
— Кто же помог ему получить такое теплое местечко? С улицы в адъютанты адмиралов не попадают.
— Он же учился в Йеле, — напомнил Уэйнрайт. — Обходительный, симпатичный парень. С прекрасными манерами.
— Откуда он родом?
— Точно не помню. То ли из Мэна, то ли из Вермонта. Забыл. Но деньги за ним не стояли. В Йеле он слыл бедняком.
— Ясно.
— Он до сих пор преподает в Гарварде. Обзорный курс живописи для первокурсников. Написал пару занудных книг.
— Занудных?
— Академических. Я не смог дочитать их до конца. Есть такие книги, в которых автор тратит сто пятьдесят тысяч слов, чтобы поправить мнение человека, никогда не считавшегося авторитетом.
— Действительно, занудство.
— Вас зовут Ральф Локе?
— Да.
— Какая газета?
— «Чикаго пост».
— Вы пишете об искусстве?
— О нет, — покачал головой Флетч. — О спорте. Хоккее.
— Вульгарно.
— Грубо.
— Примитивно.
— Но читают, — подвел черту Флетч. — Раз вы пишете о живописи, у вас, должно быть, обостренное чувство цвета, перспективы.
Грязный человечек, сидевший в грязной комнате ни оспорил его слова, ни согласился с ними. Просто промолчал.
— Расскажите мне о галерее Хорэна. Она процветает?
— Кто знает? Ронни умеет показать товар лицом. У него не выставочная галерея. Попасть в нее можно только по приглашению. Клиенты у него в разных странах, все сделки заключаются в глубокой тайне. Хорэн очень скрытен. Возможно, он заработал миллионы. Возможно, сидит без гроша. Я понятия не имею о его истинном финансовом положении.
— А каково ваше личное мнение?
— Ну, на рынке сбыта произведений искусства в последнее время отмечались и спады, и подъемы. Поначалу появились японцы и начали закупать все подряд. Потом, правда, некоторым из них пришлось продавать. За ними последовали арабы, набитые нефтедолларами. Многие японцы недостаточно хорошо разбирались в западном искусстве. А ислам запрещает изображать людей и животных. Отсюда и неожиданные отклонения от привычной нам шкалы ценностей. Некоторые их уловили и озолотились. Другие ошиблись, и проиграли.
— И вы не знаете, чего добился Хорэн?
— Нет. Но меня заинтересовали ваши слова о том, что он собирается подарить картину музею в Чикаго. Пожалуй, я упомяну об этом в своей колонке.
— Обязательно упомяните, — Флетч попятился к двери. — Премного вам благодарен за помощь.
Вслед за Флетчем детективы в штатском по запруженным транспортом улицам доехали до его дома на Бикон-стрит.
После общения с Уэйнрайтом Флетчу более всего хотелось встать под душ.
Захватив с собой последний выпуск «Бостон стар» (четверть первой страницы занимало убийство в ванной женщины — члена Городского совета), Флетч пешком поднялся по лестнице, огибающей шахту лифта и остановился перед дверью своей квартиры.
Миньон не залаял.
Помывшись, он вновь вышел в коридор, осторожно притворив за собой дверь.
Нажал кнопку вызова лифта. Скрипя, кабина поднялась на шестой этаж.
Открыл забранную железной решеткой дверь. С грохотом захлопнул. Выждав пару мгновений, позвонил в квартиру 6А.
Джоан Уинслоу потребовалось немного времени, чтобы добраться до двери и открыть ее.
— К сожалению, я захлопнул дверь, забыв ключи внутри, — Флетч изобразил на лице растерянность. — У вас, случаем, нет ключа от 6В?
От Джоан пахло джином и освежителем воздуха. Из-под юбки выглядывал Миньон.
— Кто вы? — спросила Джоан.
— Питер Флетчер. Я живу в квартире Барта. Мы столкнулись вчера в лифте.
— О, да, — она повернулась к маленькому столику в прихожей. — Вы — тот человек, которому Барт подбросил тело.
— Простите?
В ящике столика лежало много ключей.
— Ко мне заходила полиция. Огромный мужик. Фамилия Уинн или что-то в этом роде.
— Флинн.
— Он говорил так тихо, что я едва разбирала слова. Приходил сегодня утром. Показал фотографию убитой девушки. Забыла, как ее звали.
— Рут Фрайер.
— Да.
Рука ее шарила по ящику.
— Нашли? — с надеждой спросил Флетчер.
Джоан вытащила ключ с белой биркой. На ней значилось: «Барт-6В».
— Держите.
Ее сильно качнуло, но она выпрямилась.
— Откройте дверь, а потом верните мне ключ, чтобы я могла дать его вам, если вы снова забудете свой.
— Вы впускали кого-нибудь в квартиру Барта во вторник вечером? — спросил Флетч, сжав в руке ключ.
— Нет. Разумеется, нет. Я никогда никого не впускала в квартиру. За исключением Барта. Люси. Теперь вас. И потом, во вторник вечером меня не было дома. Я встречалась с друзьями. Мы выпили по паре коктейлей. Потом пообедали.
— Где вы пили коктейли?
— В «Снегире». На другой стороне улицы.
— Понятно.
— Там я видела Барта. И девушку.
Флетч пересек холл и открыл дверь квартиры 6В ключом Джоан. Возвращая ключ, спросил:
— С Бартом была та самая девушка, фотографию которой показывал вам сегодня Флинн?
— Да, конечно.
— Вы сказали об этом Флинну?
— Естественно. Я сказала бы кому угодно.
Джоан отступила назад, едва не наступив на Миньона.
— Заходите. Самое время выпить.
— Благодарю.
— Вы не хотите выпить?
— Нет, нет, с удовольствием.
Флетч вновь пересек холл, закрыл дверь квартиры 6В, вернулся, переступил порог, закрыл за собой дверь, прошел в гостиную. Джоан ждала его у бара.
По размерам гостиная в точности соответствовала квартире Коннорса, но по обстановке чувствовалось, что живет тут женщина. Никакой кожи, темного дерева. В обивке преобладали белый, розовый, голубой цвета. Мебель легкая, светлая. На стенах тоже картины, несомненно, подлинники, но принадлежащие кисти современных авангардистов.
