— А платье это какого цвета было? — вклинилась Лола в поток воспоминаний.
— Это? — Тетя Глаша поднесла фотографию к свету. — Это вроде бы розовое, но не поросячье, а потемнее и не такое яркое, да еще кружева черные его оттеняли… Хорошее платье! А у Розалинды всегда черное, с серебром, это уж как водится…
— Мундир богатый… — кинула Лола следующую реплику.
— Ну да, Жора Епифанцев умел костюмы носить! — мечтательно произнесла тетя Глаша. — Что мундир, что фрак, что смокинг — все на нем отлично сидело! И Мила Юткевич в черном хорошо смотрелась, но всегда в корсете, раньше без этого никак нельзя было, и на сцену не выпустят.
— А вот про эту актрису что скажете? — вкрадчиво спросила Лола, от души надеясь, что тетя Глаша не услышит излишней заинтересованности в ее голосе. — Которая Адель играла…
— Видная была женщина, росту высокого, голос красивый… — говорила тетя Глаша, — тоже умела платья носить. Лизавета ее звали, а фамилия… не то Коврова, не то Коврайская…
— А не Саломея Задунайская? — удивилась Лола.
— Да ты что? Лизавета же с Милой подружки были, я точно помню. И всегда вместе играли в одних спектаклях, только амплуа менялись. В «Летучей мыши», к примеру, Розалинда — Юткевич, а Адель, комическая роль, — Коврайская, а в «Королеве чардаша» все наоборот: Коврайская играет Сильву, а Мила комическую роль — Стаси. Марицу опять же Лизавета, а Мила…
— А вы не ошибаетесь? — ляпнула сдуру Лола и тут же осознала свою ошибку.
Тетя Глаша поджала губы и взглянула с обидой. Но перевела взгляд на заветный шкафчик и, вспомнив, какой замечательный подарок сделала ей Лола, слегка остыла.
— Нет уж, если я что не помню, то так и скажу! — решительно сказала она. — Слушай, а тебе это все зачем?
— Нужно, — вздохнула Лола, — нужно узнать… Вот взгляните, тетя Глаша, на этот снимок, маленький, это она, Лизавета Коврайская?
Тетя Глаша отвела руку с фотографией как можно дальше и прищурилась. Когда это не помогло, она выкопала из кучи лоскутков и ниток очки в круглой металлической оправе, нацепила их на нос и уставилась на фотографию.
— Это? — насмешливо протянула она. — Это — Лиза Коврайская? Да я тебя умоляю, если это Лиза, то я тогда китайский мандарин!
Лола представила себе тетю Глашу в ярком расшитом кимоно, высокой шапке лодочкой, с косой на затылке и невольно прыснула.
— Слушай, — тетя Глаша не отрывала глаза от фотографии, — а ведь я знаю, кто это. Это Сонька Закоркина, билетершей она тогда в Музкомедии работала. Точно, это она!
— Билетершей? — не веря своим ушам протянула Лола. — А как же костюм?
— А тут вот в чем дело, — усмехнулась тетя Глаша, — она, Сонька-то, в театр влюблена была больше жизни! И все вокруг артистов вертелась… Были у нас такие, тоже всегда парой пели, Копытов и Матусенко, и еще жена Копытова с ними. Это мексиканский танец из оперетты «Поцелуй Чаниты», костюмы точно оттуда. Вот Сонька, видно, уговорила жену эту, как же ее звали… Зина… Зоя… нет, не вспомнить… Короче, Сонька у нее костюм попросила, и эти двое с ней снялись — так просто, для смеха.
— Что же жена этого Копыткина спокойно смотрела, как какая-то билетерша возле ее мужа вертится? — Лоле было совершенно неинтересно знать ни про жену, ни про Копытина с Матусевичем, да и вообще про все, что происходило с театром Музкомедии в шестидесятые годы. И в семидесятые тоже. И в восьмидесятые. Все это был прошлый век в буквальном смысле слова. Но Маркиз вцепится в нее как клещ в поисках сведений. И горе ей, если она не узнает хоть что-то полезное! Нет, все-таки Ленька — ужасный человек, сам влез в какую-то темную историю, и все у него виноваты!
— А вот тут ты ошибаешься! — Тетя Глаша посмотрела на Лолу поверх очков. — Сонька влюблена была в театр по-старинному, именно в артистов, и никогда никаких романов с ними заводить не стремилась!
— Так-таки и ни с кем? А что вы вообще про нее знаете? — Лола решила отбросить всякую дипломатию и действовать напрямик, а то можно до ночи тут просидеть.
— А пожалуй, что мало я про нее знаю. — Тетя Глаша принялась прилежно вспоминать: — Казалось бы, все время она на виду была, все время в театре вертелась, когда в кассе не сидела, то по мелочи помогала всем — бутафорам, костюмерам, принести что-то, подержать, примерить… А вот поди ж ты, про нее лично никто ничего не знал. Кто она вообще такая, где живет, с кем живет, замужем или нет. Одевалась неплохо, это точно, один раз я ей платье сшила, вечернее. Материал она принесла — шелк импортный, очень дорогой, я с ним намучилась.
— Откуда у билетерши деньги на дорогой материал?
— Вот! — Тетя Глаша подняла вверх исколотый палец. — И я так ненавязчиво поинтересовалась тогда. Не то чтобы любопытно было, мое-то какое дело, а так, знаешь, на всякий случай. Материал у меня лежит, а вдруг он краденый? Тогда ведь ничего не достать было, люди устраивались как умели, или с рук покупали, или привозили моряки, кто в загранку плавал…
— И что?
— Да ничего, Сонька отговорилась тогда ерундой какой-то… Не понравилось это мне, и стала я примечать. Сестра у меня тогда в ресторане работала, в «Метрополе». Ну, забегаю я к ней как-то на кухню — к празднику колбасы копченой она мне палочку обещала. А как выходить, то перепутала я коридоры, чувствую — иду не туда, думаю, как бы в зал с колбасой не ввалиться. Ну и свернула в гардероб. А там компания одевается — все веселые, дамы визжат, мужики сильно выпивши. И денежная, видно, компания, потому что вся обслуга вокруг них так и вьется.
Я слышу — голос знакомый, хорошо сразу не выперлась, за углом притаилась. Смотрю — мать честная, Сонька Закоркина собственной персоной! Да если бы не близко столкнулись, ее и не узнать. Так-то на работу в кассу ходила она кой в чем, тогда все так одевались, темненько-скромненько, а тут гляжу — разодета в пух и прах, гардеробщик шубу ей подает каракулевую, про норку тогда, конечно, и не слыхали… А она себя строго держит, не поет, не визжит, а все жмется к мужику такому, в годах уже, но крепкий как дуб. Такой сто лет проживет, а то и больше… Как ушли они, я задержалась маленько, и слышу — гардеробщик с официантом разговаривает: это-де Фортель со своими шестерками гулял, известный вор, стало быть, из тюрьмы вышел. Гардеробщики ведь все всегда знают, они на милицию всегда работают, им иначе нельзя…
Соньке я тогда, конечно, ничего не сказала, она веселая ходила, потом отпуск взяла, вроде как тетка у нее заболела. А сама вернулась через три недели вся загорелая — сразу видно, что от моря. Стало быть, тетку-то Фортелем зовут…
— А потом что было?
— А потом уволилась наша Сонька и пропала куда-то, через год встречаю ее случайно — бледная, пальтишко на рыбьем меху, в Театр комедии, говорит, устроилась администратором. Ну, думаю, видно, хахаль ее снова в тюрьму сел. А спрашивать ничего не стала — зачем человеку душу бередить?
— Да… — протянула Лола. — Ну что ж, пойду я, пожалуй…
Тетя Глаша отпустила ее без сожалений — видно, и впрямь было у нее много работы.
Самое удивительное, что все это время Пу И сидел у Лолы на коленях паинькой и не делал попыток поиграть с лоскутками, рассыпать булавки и покрутить швейную машинку.
«Ну и что я узнала? — уныло думала Лола, пробираясь темными коридорами. — Что старуха ломает перед Ленькой комедию? Так где тут криминал, может, она в маразме или врет из интереса, чтобы нескучно было…»
За такими мыслями она совершенно не заметила, как проскочила нужный поворот, и сообразила, что сюда шла не так. Где-то впереди раздавались голоса, и Лола решила идти туда — все же люди, хоть будет у кого спросить. Пу И тихонько тявкнул, выражая согласие. Ему не нравилось бродить по темным театральным закоулкам, там пахло пылью и еще чем-то неприятным.
Вскоре Лола поняла, что она каким-то образом очутилась за сценой и голоса, что она слышит уже довольно ясно, есть не что иное, как репетиция нового спектакля. На миг ей стало интересно посмотреть, что там они ставят, и Лола осторожно продвигалась вперед, стараясь не стучать каблуками. Кто-то пробежал мимо и свернул, не доходя до Лолы, она подошла к кулисе и притаилась.
Репетировали Пушкина, «Каменный гость», и, разумеется, Лауру играла Жанка. На ней надеты были черные джинсы и водолазка. Нарочно, поняла Лола, чтобы было видно, какая она стала стройная. Господи, талия-то откуда взялась? Хотя у самой Лолы с талией было все в порядке, так что совершенно незачем было огорчаться — и так хватит поводов для расстройства.
Стискивая зубы, Лола смотрела, как Жанка танцует и поет, аккомпанируя сама себе на гитаре. Нельзя не признать, что получалось у нее неплохо. Эта песня испанских цыган… и голос такой низкий, с надрывом, движения, правда, несколько угловатые… да еще Жанка слегка оступилась на скрипучей половице…
В этом месте Лола почувствовала нечаянную радость.
