— Не-ет!
Точно обострение. Только у меня. Я в ее квартире, в ее кровати, в своей драной рубашке, и без трусов. Надеюсь, Коля нас не отфотал.
— Я что, с тобой спал?
— Да ты вообще, хоть с кем-то спишь?
— А как я сюда такой… доехал?
— Вообще-то, я тоже вожу машину.
— А, ну да. Как же я забыл. А где моя собака?
— Дрыхнет в коридоре. Рокки! — прибежал Рон и лизнул ее в наглые глаза.
— Его зовут Арон.
— Да? А он сказал, что его зовут Рокки.
Мы все еще лежали в кровати, строго параллельно, и мило беседовали.
— А где моя машина?
— Торчит под окном.
— Как ты все хорошо устроила.
— Да. Ты был со мной страстен, нежен, и называл — корица. Ты любишь пряности?
— Люблю пряности.
— А я люблю «чили», абсент и черный Житан.
— Не выделывайся.
— А ты не называй меня корицей.
Мне вдруг захотелось сильно сжать ее. Как лимон, чтобы выдавить сок на креветки. Она вскочила с кровати и голая пошла на кухню. Кажется, предстоял семейный завтрак, и я попытался найти трусы. Из кухни она вышла в свитере и джинсах.
— Рокки, гулять! — и ушла, хлопнув дверью. Моя линия жизни закладывала такие виражи, что я не успевал перевести дух. Я снова попытался найти свои трусы в чистенькой, крохотной, однокомнатной квартирке. Тут и было-то — диван, компьютер, шкаф и зеркало. Но трусов нигде не было. Никогда не попадал в более идиотскую ситуацию, даже когда обнаружил живым лично погребенного Грача. Хлопнула дверь, я прыгнул в постель и прикрылся одеялом.
— Вся твоя одежда осталась в сарае! — крикнула она из коридора.
— Я приехал сюда так?
— Ты был так нетерпелив, так срывал с себя одежду! Я еле довезла тебя до дивана. Кофе?
Она появилась в комнате с поводком в руке, румяная от мороза, и по-прежнему без очков. Что, уже и поводок купила? И по-прежнему хочет напоить меня кофе?
— «Чили», абсент, и черный Житан.
Она швырнула мне сигареты на кровать.
— Вставай, я тебя уже видела. Крупный парень.
— Ты о ком?
— О Рокки, конечно, о ком же еще? Чуть не уронил меня в сугроб.
Она устроила надо мной такой изысканный стеб, что я впервые осознал истинный смысл этого слова. Пора в наступление, но пока не знаю как. Я встал, скинул с себя рубашку, отодвинул ее, и пошел в ванную. Поплескался под душем минут тридцать, получая давно забытое удовольствие, вышел, и обшарил ее холодильник. Он был чистый и пустой.
— А зачем он работает?
— Вечером я покупаю кефир, ставлю в холодильник, а утром выпиваю.
— И где кефир?
— Вчерашним вечером я не купила кефир, потому что занималась твоими делами, а потом и самим тобой.
Тут я вспомнил, что память моя отрубилась на словах «… а с Колькой».
— А с Колькой что?
Она сгруппировала свое тело на крохотной табуреточке и закурила. Я тоже.
— Слушай, герой. Колька оказался еще большим карьеристом, чем я думала. В нашем деле интересная тема — это не только кусок хлеба, но и имя. Ну, тебе этого не понять.
— Да где уж мне…
— Колька Серов вцепился в эту историю мертвой хваткой. Он всю редакцию на уши поставил, заявил, что до правды докопается. Узнает, чей это был джип, почему он перевернулся, кто в кого стрелял, и самое главное, отчего уехала так быстро машина ДПС, закрыв глаза на происшествие.
— Лучше бы он раскопал, почему ГАИ занимается извозом, — буркнул я.
— Это мелко, частный случай, — снисходительно объяснила она.
— Ничего себе — мелко. Знаешь, сколько можно зашибить, если таксовать всю ночь?
— Да где уж мне…
— И вообще, он что — кретин? Где он ночью, впотьмах, увидел следы огнестрельного ранения? Если у него так развито воображение, пусть книжки пишет. Детективы.
— Он и пишет. Мы все этим балуемся. Я, конечно, понимаю, что ты плечом на крюк напоролся, но деталь интересная.
— Так что в итоге? Коля делает себе имя? Коля ищет, чей джип? Коля расследует «дело»?
— Коля получил новую игрушку. Коля в ближайшие месяцы и не вспомнит об этой мелкой заварушке. Коля получил такую тему, что забыл о дырке в твоем плече, как о ерунде. На этом имени не сделаешь.
Я даже обиделся.
— Что же за тему нарыл твой Коля?
— Нарыл не Коля. Нарыла я. И отдала ему. Ты не представляешь, что такое для нас — тема! Их воруют, караулят, предугадывают, придумывают. Только так можно кем-то стать.
— Вот это жертва!
— Я же говорила тебе — это стоит дороже, чем гнутый бампер.
— Ну, теперь как честный человек, ты должна сказать, а я должен знать — что это за тема.
— Один депутат. Он наворочал в городе таких дел, что хватит на целый роман.
Я затушил сигарету о свою голую коленку.
— Давай свой кофе. Я созрел.
И она включила кофеварку.
Мы молча выпили вполне приличный кофе.
— Я бы все-таки оделся. Холодно.
— Но ты действительно оставил одежду в сарае.
Я выжидательно посмотрел на нее, она пожала плечами.
— Сам орал, что признаешь секс только в машине. Я еле уговорила тебя дать порулить. Хочешь, я сгоняю в сарай на твоей машине? Моя сломалась.
Я представил, как она припрется к школе, перевернет все в моей каморке, потом выйдет с моими джинсами и трусами. Нет уж, лучше я останусь тут жить.
— Мои штаны на тебя не налезут.
— Ты не подумала, как я поеду обратно?
— А почему я должна об этом думать?
— Может, ты решила, что я останусь тут жить?
— Я решила, что пьяный дебош лучше совершать на моей территории. Как я понимаю, ты любишь влипать в истории.
— Много ты понимаешь.
— Ну да, такие парни как ты любят, чтобы другие были глупее, слабее и беднее.
— Да пошла ты! — заорал я и ринулся в коридор обуваться. Ботинки оказались на месте. Результатом моего гневного порыва оказалось то, что я торчал голый, в ботинках, перед входной дверью. По сюжету, ею надо было громко хлопнуть. Но я не мог.
— Жиденькие ботиночки, — сочувственно произнесла она, глядя на мои штиблеты.
Оставалось одно. Смириться. Я прорвался под шквальным огнем охраны депутата Грача, спрыгнув с третьего этажа. Я виртуозно ушел от пули, предназначенной Ильичу, проделав фигуру высшего пилотажа. А теперь стоял абсолютно голый, в рваных ботинках, перед этой дурой и не мог хлопнуть дверь перед ее наглой рожей с породистым носом.
— Там рубашечка еще осталась, — позаботилась она.
Ну что мне было делать? Я почесал яйца. Хоть так плюнуть ей в лицо.
— Гони одежонку какую-нибудь.
— Счас, — кивнула она.
И принесла вполне приличные шелковые брюки болотного цвета.
— От бабушки остались. Она была кокетка.
Кокетка была моего размера, потому что зад мой вполне комфортно разместился в этой прелести.
— Коротковато, — вздохнула она.
— Рубашку! — гаркнул я. Она послушно притащила мою джинсовку.
— Черт, забыл постирать у тебя свои шмотки. Зато помылся. Рон, ко мне! Рон! — Рон не шелохнулся. — Рон, домой!
— Не ори, разбудишь соседей. Рокки, иди домой!
Арон встал и я, наконец, от души смог хлопнуть этой дверью. Но дверь снова открылась. Эта баба не любила, чтобы последнее слово оставалось не за ней.
— Мы увидимся? — томно свесилась она на площадку.
— На том свете.
— Хотелось бы раньше.
Ключи от машины торчали в замке зажигания. Или она действительно законченная дура, или ее так захватила необузданная страсть, что нужно было скорее дотащить меня, беспомощного, до своего дивана. Подъехав к сараю, я понял, что понятия не имею, куда она засунула ключ. Как там они говорят? В деревне у бабушки — под порогом, у дебила — за косяком. Ключ лежал за косяком.
— Петь! — услышал я за спиной знакомый бархатный голосок. Я обернулся и увидел Лилю в спортивном костюме.
— Петь, у меня в кабинете стеллаж рухнул с образцами. Дора Гордеевна сказала, что тебя можно попросить починить.
— И ты для этого приперлась сюда в такую рань?
— Нет, — надула Лиля хорошенькие губки. — У меня пробежка. А ты что, только домой пришел?
— У меня тоже пробежка.
— А! Петь, ты брюки новые купил, да?
— Да. Спортивные. Беги быстрей, а то к урокам не успеешь.
— Помчалась. — Она побежала трусцой, красиво качая бедрами. — Петь, а тебя надули! Это не спортивные штаны. Это пижамные. И они женские.
Черт бы побрал этих баб. Хочу жить с Сазоном, дружить с Мишкой, и грезить о Карине. Она настоящая женщина. Тонкая, умная, изысканная. В женщинах для меня главное не количество, а качество.
* * *
В школе ко мне прицепилась Дора Гордеевна.
— Дроздов! Вы провели в своем классе хоть одно родительское собрание?
Я только что стоически выдержал педсовет, а теперь мне грозит родительское собрание.
— А что, уже пора?
Дора так захлебнулась собственным гневом, что не смогла достойно ответить.
