— Дядя Мерлин, предупреждаю — я сейчас рассержусь! — Она лезет в карман куртки за подружкой, которая никогда не подведет, — плиткой шоколада. Сделав паузу и подкрепившись, продолжает осмотр. Сует нос в просветы лестничных перил, находит кучку мусора, открывает двери, которые никуда не ведут.
Время бежит. Я пытаюсь проникнуть в сон.
— Послушай меня, Элли, — пробую я урезонить разошедшуюся толстуху. — Тебе вовсе незачем встречаться с дядюшкой Мерлином. Я могу рассказать тебе, как все на самом деле было в тот день. Электричества нет и в помине, ледяная ванна, все вокруг заплесневело — в том числе и продукты. И это неотступное ощущение, будто что-то упорно мешает этому дому обрести покой. Но я все же поняла, что дядюшка Мерлин — отнюдь не плод воспаленного воображения.
Внимает ли моим призывам толстощекая девочка, пока бродит кругами, шумно сопя? Кажется, смелости в ней поубавилось.
— Послушай, мне очень жаль, но без толку звать мамочку. — Я умолкаю, не в силах произнести, что мама погибла, свалившись с лестницы над железнодорожными путями, когда мне было семнадцать лет. — Дядюшка Мерлин был одиноким стариком — запертым, образно выражаясь, в шкафу, кишащем скелетами. Его любимым развлечением было наводить страх на родню, угрожая завещать все свое имущество публичному дому.
Стоило стараться! Разговариваю-то я сама с собой. Девочка Элли исчезла. Спряталась.
— А ну-ка вернись! — впадаю я в гнев. — Мне что, целый день валяться в постели и пытаться тебя вразумить? У меня, между прочим, тоже есть дела. А еще, дорогая, ты уж извини, но я чертовски разочарована тем, что ты даже не поинтересовалась, как все сложилось в дальнейшем. Хочешь верь, хочешь нет, но Мерлин-корт — теперь мой дом. Задействовав свой недюжинный дизайнерский талант, я вернула ему былой блеск. Видишь ли, дядюшка Мерлин в последнюю минуту передумал и оставил бордель ни с чем. Поместье и свое состояние он завещал мне и некоему джентльмену по имени Бентли Т. Хаскелл. Тому самому платному кавалеру, которого я наняла, чтобы поразить своих родственников. С гордостью спешу тебе сообщить, что он стал моим мужем.
Мне почудилось или ушки девочки Элли впрямь вылезли на макушку?
— Удивилась, да? Думала, наверное, я так и не обзаведусь мужем? И умру толстухой? И поверь, Бен — это тебе не заурядный, рядовой муженек — из тех, что кузина Ванесса приложит к телу, а потом пожертвует Армии Спасения. Бен — это олицетворение всех мыслимых мужских достоинств: неописуемо красивый, элегантный, галантный и преданный. И вдобавок при деле. Если хочешь знать, он сейчас спит после трудового дня — Бен заправляет в своем ресторанчике «Абигайль». Если б не спал, я бы тебя познакомила.
Тишина.
Лисьи физиономии по-прежнему ухмыляются со стен, но другой физиономии я что-то не наблюдаю.
— Будь любезна, посмотри на меня! — Мой голос разносится по холлу, по всему дому… — Хорошенько посмотри! Неужто не видишь, каких я добилась успехов? Причем, милочка, заметь — практически без твоей помощи. Я теперь худая! Восхитительно тощая! Между прочим, Бен — один из лучших кулинаров в мире. Обучался в Париже! Тем более удивительно — что он создал новую меня! Мой милый совратил и сократил меня! Шоколад я теперь презираю. Слово «сливки» для меня — непотребное ругательство. Что меня нынче действительно возбуждает, так это сырые овощи и жидкий бульон.
Я чувствую себя несколько глупо, но не смущаться же парочки вытаращившихся доспехов!
— Элли, детка, ты где? Отзовись! — От собственных воплей у меня кружится голова. Комнаты Мерлин-корта, прошлого и нынешнего, сливаются в бесформенное и бесцветное пятно.
— Почему ты не отвечаешь? — Мой голос доносится словно издалека. — Слушай, как можно быть такой эгоисткой? Думаешь, я стала бы тащиться в такую даль, искать тебя, если бы могла обратиться к кому-нибудь еще? Неужели не понимаешь, что только ты можешь подсказать мне… напомнить… что такое — быть ребенком?..
А знать это мне необходимо. Я жду ребенка.
Я, миссис Бентли Т. Хаскелл, проживающая в Мерлин-корте, Читтертон-Феллс, отошедший от дел художник по интерьерам, гордая хозяйка одаренного кота по имени Тобиас, не испытываю ни малейшего предчувствия надвигающейся опасности. В это субботнее июньское утро я возлежу средь бордового и серебристо-серого убранства супружеской спальни. Солнечные лучи проникают сквозь зарешеченные окна, причудливо преломляясь и усиливая торжественно-загадочный блеск мебели красного дерева.
Я неспешно беру с прикроватной тумбочки ручное зеркальце. Тьфу! Ах ты, мерзкое стекло, если не избавишься от своей паршивой честности, полетишь в окно! Неужто надо напоминать, что мои чудные щечки похожи на пенорезину? Или о том, что я пренебрегаю мудрым предостережением тетушки Астрид: от избытка слез тускнеет цвет глаз? К счастью, у меня длинные волосы. Я искусно обрамляю ими лицо. Золотистые фазанчики на обоях в жизни не слышали слова «перелет». И они не единственные, кто окажется совершенно не подготовлен к тому, что ждет впереди…
* * *
— Бен, милый…
— Что, солнышко? — отзывается мой красивый и преданный супруг.
— Сегодня ночью мне приснился такой странный сон. Будто я снова маленькая Элли и впервые заявилась в Мерлин-корт. Я ведь тогда и помыслить не могла, что много лет спустя у дядюшки Мерлина возникнет эксцентричная затея собрать все семейство под своей крышей и я найму тебя для маскировки собственной неполноценности. Кажется, будто только вчера ты согласился за скромную плату выступить в роли моего одуревшего от любви жениха, правда?
— И вот результат, мое сокровище! — Бен, некогда мой платный кавалер, а ныне любящий законный супруг, присел на краешек постели и нежно провел по моей щеке длинными тонкими пальцами, способными вызвать приступ необузданной страсти даже у куска бисквита. Прикосновение его было необычайно нежным, а голос звучал необычайно рассеянно. — И кстати о снах, Элли, сегодня с утренней почтой я получил письмо, которое прочел, прежде чем принести тебе поднос с завтраком. Поверь мне, новость эта — поистине сон, ставший явью! — Обольстительно поблескивая сине-зелеными глазами, он похлопал по карману своего черного шелкового халата.
Тускло улыбаясь с подушки, обшитой ноттингемским кружевом, я боролась с желанием рассказать Бену, какой блаженный трепет вызывают во мне его темные кудри. Но мне не хватало сил. Я уже успела постичь, что утренняя тошнота — это именно то, к чему у меня природная склонность и недюжинный талант.
— Так что это за волнующая новость, милый? Неужели электрическая компания пообещала пересмотреть наши счета? — Пальцы мои блуждали по его мужественной груди. — Я боялась, они не поверят мне, что полотенцесушилка завела обыкновение включаться, когда ей заблагорассудится… — Я задумчиво пожевала губами. — Возможно, сыграло свою роль мое замечание о том, что Доркас и Джонас также обратили внимание на выкрутасы треклятой железяки.
Здесь позвольте быстренько внести кое-какие пояснения. Доркас появилась в Мерлин-корте в качестве экономки — вскоре после того, как мы с Беном прибыли сюда согласно завещанию почившего дядюшки. Ярая спортсменка, она куда счастливее с хоккейной клюшкой в руках, нежели с тряпкой для вытирания пыли. Но меня это вполне устраивает. Доркас относится к числу насущных земных благ. Старшая сестра, которой у меня никогда не было. За последние несколько недель она не раз заговаривала о том, что пора, мол, ей перебраться из особняка в коттедж у ворот. Якобы она в восторге от мысли, что будет находиться на несколько сотен ярдов ближе к месту своей новой работы — Доркас нынче подвизается в роли учительницы физкультуры в сельской школе. Ха-ха! Кабы я поверила, что ей вправду захотелось обзавестись собственным уголком, я бы еще могла это понять — но я знаю Доркас Критчли. Великодушие — вот главный ее грех. Вбила себе в голову, будто нам с Беном надо жить самостоятельно. Можно подумать, в этом огромном доме не хватает места, чтобы все наслаждались уединением. А если Доркас переберется в коттедж, она же рискует пропустить первую улыбку малыша… первый шаг. Пришлось мне занять решительную позицию и твердо заявить, что в моем нынешнем состоянии мне не под силу превращать ее спальню в Мерлин-корте в святыню. Вышивание вязью на мемориальной тряпочке "Она покинула нас, но по-прежнему в наших сердцах" заняло бы целую вечность.
Теперь о старике Джонасе. Он тоже живет в доме — занимает отдельные апартаменты над конюшнями, куда и сбегает, стоит кому-нибудь из моих родственников заглянуть к чаю. Тобиас, который считается моим котом, так и норовит свалить вместе с ним. Обычно я нахожу обоих в кресле-качалке за чтением какого-нибудь глубокомысленного опуса, типа романа Стейнбека "О мышах и людях". У Джонаса имеется патентованное средство для повышения настроения: в минуты уныния он планирует в мельчайших деталях убийства тетушки Астрид, тетушки Лулу, дядюшки Мориса и прочих моих родственников. Во всем, что касается цветов, Джонасу нет равных. Его георгины — размером с чайные блюдца и невероятных оттенков. Я говорю себе (а иногда и ему), что он имеет полное право на все свои причуды и странности. Джонасу семьдесят с гаком, и для посторонних он — садовник, бессменно служащий в Мерлин-корте с незапамятных времен. Для нас же Джонас — наш добрый гений.
