И ван Маппен добавил слова, в которых раскрылась вся низость его души:
— Вильхемина так добра! Вильхемина так глупа!
Д’Оберкампф ничего не ответил. Он скрестил руки на груди и стал ждать дальнейших распоряжений. Они не замедлили последовать:
— Граф д’Оберкампф! Спрячьтесь за этим кустом!
— Хорошо… А сами вы куда, хозяин?
— Это мое дело…
И ван Маппен, сбросив свой черный плащ, лег под большой ивой, где царил полный мрак. Прошло еще несколько минут.
Тишину ночи нарушал лишь плеск воды в бассейне да редкий крик ночной птицы… Вдруг вдали песок аллеи заскрипел под легкими шагами.
— Королева… — прошептал д’Оберкампф.
— Помолчи! — оборвал его ван Маппен.
Королева в накинутом на плечи горностаевом манто осторожно пробиралась между кустами.
— Фандор, — тихонько позвала она. — Господин Фандор? Жюв?
Ей ответил слабый, исполненный страдания голос:
— Каше величество… На помощь… Я умираю…
— Вы ранены! — воскликнула Вильхемина. — Мужайтесь!.. И иду к вам!..
Но в тот момент, когда королева склонилась над человеком, лежащим в тени большой ивы, он внезапно вскочил на ноги. Тяжелый черный плащ накрыл королеву с головой, окутал со всех сторон, лишил возможности двигаться, заглушил ее крик. Граф д’Оберкампф был уже туг как тут.
— Скорее! — приказал ему паи Маннен. — Ватный тампон и хлороформ!
Минуту спустя, опустив на землю неподвижное тело Вильхемины, потерявшей сознание под действием хлороформа, ван Маппен потер руки:
— Вот теперь королева Голландии ведет себя тихо и послушно — как я того хочу!
Между тем граф д’Оберкампф казался удивленным.
— Вы не убиваете ее? — спросил он холодно.
— Пока нет… — ответил тот, кто называл себя ван Маппеном.
На следующее утро королева Голландии пришла в себя, как будто пробудилась от страшного кошмара. Но, к ее ужасу, кошмар продолжался наяву. Она увидела себя запертой в маленькой комнате с деревянными стенами и низким скошенным потолком, который едва позволял ей выпрямиться во весь рост. В комнате были только кровать, стол и стул. «Где я?» — в смятении подумала она. Она хотела открыть дверь — дверь была заперта. Она сделала попытку отворить ставни, закрывавшие узкое окно, но и это оказалось невозможно.
Рядом с кроватью, на которой очнулась королева Вильхемина, валялся ватный тампон. Голова у нее раскалывалась. Острый характерный запах хлороформа наполнял комнату.
— Я попала в ловушку, — пробормотала Вильхемина. — И уж конечно, человек, который набросился на меня, не был Фандором!
Но не только страх за собственную судьбу мучил царственную пленницу. Она представила себе Голландию, лишившуюся своей королевы, неизбежную гражданскую смуту, революцию, которой не замедлят воспользоваться авантюристы и низкие властолюбцы… Обычная женщина на се месте, вероятно, разразилась бы слезами. Но королева в этих трагических обстоятельствах напрягла все свои силы и всю свою энергию.
— Даже если мне суждено погибнуть, — воскликнула она, — королева Голландии не унизится до слез!
Больше она не произнесла ни слова, не сделала ни одного движения и, сидя на единственном стуле, стала ждать. Ждать ей пришлось долго. Дневной свет, проникавший сквозь щели ставен, сменился вечерними сумерками, а затем темнотой ночи. Чего ждала королева? Быть может, своей смерти…
Наконец послышались шаги. Вильхемина встала. Дверь ее темницы отворилась.
— Мадам, я приношу Вашему величеству мои нижайшие приветствия, — произнес чей-то голос.
Человек, вошедший в комнату, был одет в черное с ног до головы, на лице у него была черная бархатная маска. Увидев его, королева побледнела.
— Фантомас! — прошептала она.
Жюв и Фандор достаточно подробно рассказали ей о Гении злодейства, чтобы она с первого взгляда узнала его зловещий силуэт.
Бандит произнес традиционную фразу вежливости, но в голосе его не было почтительности. Инстинктивно Вильхемина выпрямилась и заговорила с королевской холодностью:
— Кто разрешил вам являться передо мной в таком виде? Почему у вас маска на лице? Подите прочь, сударь! Вы можете меня убить, но я не позволю вам забыть о том, что я королева, а вы негодяй!
Фантомас сжал кулаки, его глаза в прорезях маски злобно сверкнули.
— Я помню о том, что нахожусь в присутствии королевы Голландии, — промолвил он. — Но и ей не следует забывать, что перед ней — король!
— Король? Какой же страны?
— Всего мира, мадам? Король дня и ночи, ужаса и преступления! У меня тысяча лиц, и я ношу тысячу корон!
С едва уловимой иронией королева пожала плечами.
— Стало быть, — сказала она, — Ваше королевское величество явились ко мне с дипломатической миссией? В таком случае, соблаговолите объяснить мне цель вашего визита.
В ответ на эту тонкую насмешку Фантомас едва сдержал закипающую ярость.
— Пусть так! — прохрипел он. — Оставим пустые слова и перейдем к делу. Пусть вы королева, но вы побеждены, побеждены мной! И побежденной надлежит выслушать условия, которые ей продиктует победитель!
— Разве я похожа на побежденную, готовую подчиниться требованиям победителя? — надменно спросила Вильхемина.
На этот раз Фантомас не мог сдержаться, и лезвие кинжала сверкнуло в его руке.
— Ваше величество, — прошипел он сдавленным голосом, — вы всего лишь женщина… И как всякой женщине, вам знакомо чувство страха! Если я захочу, вы будете дрожать передо мной, будете молить о пощаде!
Вильхемина смерила бандита презрительным взглядом.
— Ваше величество ошибается, если думает, что я такая же женщина, как все другие, — сказала она. — Я королева, а царственные особы не имеют права просить пощады! Они не боятся смерти, ибо их жизнь принадлежит не им! Вы можете убить меня, но я не буду просить вас ни о чем!
— Вы бросаете мне вызов?
— Я выражаю вам мое презрение!
Казалось, Фантомас готов нанести смертельный удар… Но он опустил руку и вложил кинжал в ножны. Его голос вновь обрел ледяное спокойствие.
— Какое мне дело до ваших слов и до вашего презрения! — сказал он. — Все равно вы в моих руках. Я ваш господин, а скоро я буду господином Голландии!
— Я в ваших руках — это так… Но господином Голландии вы не будете никогда! Короли умирают, но страны живут вечно! Пусть вы убьете меня, — придет другой монарх и вышвырнет вас за пределы наших границ!
Фантомас не обратил на се слова никакого внимания.
— Я передаю вам вот эту бумагу, — продолжал он. — Это акт вашего отречения от престола. Если вам дорога жизнь, вы его подпишете. В противном случае, королева Вильхемина умрет здесь от голода и жажды!
Королева помолчала.
— Я поняла вас, — промолвила она. — Я готова умереть, лишь бы Голландия не попала под власть таких негодяев, как вы!.. А теперь — уходите! Я запрещаю вам присутствовать при моей агонии!
Фантомас ничего не сказал, он повернулся и вышел. И когда дверь за ним затворилась, Вильхемина почувствовала, что горячие слезы текут по ее щекам.
В поздний вечерний час посреди пустынной улицы двое мужчин богатырского сложения, стоя под дождем, горько плакали, поддерживая друг друга. Они что-то бормотали заплетающимися языками.
— Бедный мой Жоффруа Бочка! — вздыхал один.
— Бедный мой Бенуа Сундук! — всхлипывал другой.
И слезы их, слипаясь с потоками дождя, переполняли сточную канаву.
Вот уже три дня и три ночи, как два силача с Центрального рынка бродили по неведомому им городу Амстердаму, надеясь как-нибудь невзначай встретить Бобинетту или, на худой конец, Элен и Фандора. Но, как назло, им попадались только незнакомые люди, говорившие на непонятном языке, который два приятеля упорно считали «английским». Наконец им повезло: на дверях какой-то забегаловки, расположенной в районе торгового порта, они прочли меню, написанное на французском языке. Они решились зайти внутрь. Какова же была их радость, когда выяснилось, что хозяином заведения был француз, некогда содержавший бистро в районе Центрального рынка!
Жоффруа и Бенуа, поскольку они были при деньгах, заказали вина и уселись плотно, намереваясь никуда отсюда по уходить.
— Ты понимаешь, — объяснял другу Жоффруа Бочка, — моя сеструха — женщина умная. Она сразу смекнет, что нас надо искать именно здесь!
Через несколько часов Жоффруа и Бенуа уже покорешились с хозяином заведения, которого знали Лушон, и все трое отправились в большой загул по окрестным пивным. Трое суток продолжалась эта гулянка, пока из карманов двух друзей не улетучились последние монеты. Когда это произошло, Лушон потерял к соотечественникам всякий интерес и быстренько выставил их за порог на ночную улицу, где теперь они и пребывали, насквозь промокшие от дождя и пьяных слез.
