– Почему ушел главный редактор Грищук?
– Он первым пал жертвой этой борьбы. Нервы не выдержали, у него случился инфаркт. Этим немедленно воспользовались друзья-конкуренты, усилив борьбу за пост главного редактора. Однако ни одному из них не удалось занять этот пост. В этой ситуации сказала свое слово и мэрия. Мы решили поставить там человека не из газетной среды, хорошего и крепкого руководителя, звезд с неба не хватающего, но борозду, как говорится, не портящего. Я сам предложил это Бомбергу. Тот, подумав, согласился. Вот так, заручившись его поддержкой, главным редактором стал Гармошкин. Видимо, это было решение, которое устроило их всех. И газета вроде бы работала нормально, однако последующие трагические события внесли новую путаницу в это дело.
– Вы можете прямо сказать мне, кого вы подозреваете из сотрудников газеты?
– Нет, – ответил Шелестюк. – И не потому, что я не хочу делать за вас вашу работу, а потому, что в этой истории кроме денег серьезную роль играют такие качества, как тщеславие и властолюбие.
Шелестюк поднялся со своего места, давая понять, что наш разговор подошел к концу.
Выходя из кабинета, я обдумывал последнюю фразу вице-мэра. Исходя из его слов, можно было сделать вывод, что он не знал имени того человека, которого заказал Бомберг. Это же отчасти подтвердил сам киллер, который заявил, что он не является прямым подчиненным Шелестюка и что он не обязан ему ничего докладывать о своей деятельности.
Я поймал такси и поехал домой. По пути решил, что на сегодня полученной информации достаточно, и запасся большим количеством спиртного, для того чтобы провести вечер в раздумьях.
В принципе ситуация была достаточно ясна и понятна. Похоже, дело подходило к концу. Данные, которые у меня имелись, можно было передавать в милицию, чтобы уже она завершила расследование до конца. Об этом я и поведал пришедшим ко мне вечером Дынину и Седому.
– Кто ведет следствие по делу Бомберга? – спросил я у Дынина.
– Виталий Захимович из городского УВД.
– Вот ему завтра и передадим эту кассету вместе с фотографией. Может быть, там остались отпечатки пальцев Бомберга. Хотя вряд ли, киллер наверняка их стер вместе со своими. Думаю, что фотографии будет достаточно, чтобы возбудить уголовное дело. А там уже пусть менты копают, у них получится лучше, чем у меня.
Похоже, эта история произвела особое впечатление на Седого. Он весь вечер сидел угрюмым и хмурым, молча попивая свое любимое темное пиво. Газетный мир за последнее время, скорее всего, дал ему пищу для новых разочарований.
Казалось, что он давно привык к странностям и пакостям этого мира, но подноготная последних событий серьезно потрясла его. Мне даже захотелось поддержать его морально, найти какие-то ободряющие слова. Но, поразмыслив, я понял, что это скорее всего будет тщетно. К тому же я был уже не в состоянии, основательно накачавшись текилой. «Ну, в крайнем случае сменит еще пару газет», – подумал я. Вряд ли от этого что-либо изменится. Для Седого этот мир все равно оставался естественной средой обитания. Я даже поймал себя на мысли, что, несмотря на краткий срок моего пребывания внутри этого мира и все негативные моменты, с которыми я столкнулся, мне самому скорее нравится, чем не нравится, этот стиль жизни. Слегка сумасшедший, непредсказуемый и, видимо, потому интересный.
– Ну ладно, давай, – вывел меня из раздумий грубый голос Дынина. – Завтра с утра я к тебе захожу и веду к Витальке. А там посмотрим.
Дынин встал и чеканным шагом направился в прихожую. За ним уныло поплелся Седой. Я закрыл за ними дверь, вернулся в зал и налил себе очередную порцию текилы. Напиток приятным теплом разлился внутри моего организма, и я не без сладострастия подумал, что заслужил сегодня спокойный отдых. Улегшись на диван, я уснул мгновенно.
Отдохнуть мне было не суждено, так как я быстро очутился на операторской в центре большого зала. Внизу передо мной находилась площадка, оборудованная под студию и ярко освещенная софитами. Где-то подо мной и сзади раздавался шум, исходивший от присутствовавших в зале зрителей. Временами звучали аплодисменты и свист. Зрители были явно в предвкушении предстоящего зрелища, которое вот-вот должно было начаться. На площадке шли последние приготовления. Тут и там ходили рабочие в грязных спецовках, заляпанных краской, которые я наблюдал в общежитии машиностроительного завода.
Наконец подо мной разразилась буря аплодисментов, и на площадку, освещенный прожекторами, вышел главный редактор «Горячей Волги» Василий Гармошкин. Подняв руки, он слегка успокоил публику и сел в центре стола. По бокам от этого стола стояли два больших кресла, направленных друг на друга. Гармошкин заговорил:
– Господа сотрудники редакции! Открываем наше интеллектуальное ток-шоу. Тема дня «Гуманитаризм и монетаризм». За команду гуманитаристов играет Сергей Пыжиков! Прошу приветствовать! – громким голосом провозгласил Гармошкин, и зал взорвался аплодисментами.
На сцене появился Пыжиков. Одет он был странно. На нем был грубый овчинный полушубок с заплатами в нескольких местах, в руках он держал большую деревянную колотушку. Пыжиков скинул полушубок, повесил его на вешалку и сел на стул.
– За команду монетаристов, – снова завопил ведущий Гармошкин, – играет Борис Кострюков! Аплодисменты, пожалуйста!
Зрители поприветствовали и появившегося Кострюкова. Он был одет в длинный черный плащ и широкополую шляпу, надвинутую на глаза. Сняв плащ, под которым был обычный деловой костюм, он сел напротив Пыжикова.
– Итак, продолжаем наше ток-шоу. Напомню, что предыдущее ток-шоу, темой которого была «Бизнес и политика» с участием Александра Бомберга и Бориса Кострюкова, закончилось победой Бомберга.
В этот момент рабочий в заляпанной краской спецовке вышел на сцену и повесил на стену сзади Гармошкина большой портрет Бомберга в траурной рамке. Присутствующие на сцене и зал на несколько секунд замолчали. Гармошкин обернулся, посмотрел на портрет и сказал:
– Предлагаю почтить память победителя минутой вставания.
Раздалось всеобщее шарканье и стук кресел, зал поддержал предложение ведущего. Через минуту Гармошкин сказал:
– Прошу садиться. Предлагаю Сергею Ивановичу и Борису Александровичу обменяться вступительными репликами.
Первым взял слово Пыжиков. В своей обычной дремучей и слегка урчащей манере он заговорил:
– Э-э, я считаю, что-о-о гуманитаризм и политологизм должны являться как бы, э-э, молекулярными составляющими того интеллектуального каркаса, коий является основой, образно говоря, э-э, текстовой мякоти, непрерывным технологическим потоком поступающей в живой организм газеты...
Кострюков, заслушав вступительное слово Пыжикова, улыбнулся и развернулся к залу:
– Сергей Иванович в очередной раз продемонстрировал некие синдромальные явления своих экзистенциальных проблем, использовав метод вербального онанизма.
Зал разразился аплодисментами и смехом.
– Я же хочу изложить вам свою позицию простым и понятным языком. Газета – это живой организм, но это производственный организм. Он производит и потребляет. Он должен потреблять деньги и материальные ресурсы. И поэтому я с уверенностью утверждаю, что именно монетаризм является первичным, а гуманитаризм вторичным.
– Я категорически возражаю против этих формулировок и протестую против манеры изложения и передергивания фактов и требую от ведущего соблюдать, э-э, как бы дисциплину проведения дискуссии, – заявил Пыжиков.
Гармошкин постучал по стоящему у него на столе металлическому звонку.
– Что ж, первый раунд мы уже отыграли. Но мало что сумели понять, – заметил он. – Посмотрим, что будет дальше. Объявляю начало второго раунда.
Второй и третий раунды, увы, были похожи на первый. Спорщики явно выражали неприязнь друг к другу и активно пытались убедить зал в своей правоте. Однако аргументы перемежались личными оскорблениями, и на поверку все происходящее выглядело как банальная склока. В конце концов нервы не выдержали у Пыжикова. Он вскочил на ноги и произнес:
– Я отказываюсь участвовать в этом, э-э-э, совершенно бездарном проекте. Я убежден, что под давлением подобных идей газета потеряет свое лицо и ее не просто будет стыдно в руки взять, но даже, извиняюсь, ею неприятно будет подтереться!
С этими словами Пыжиков надел свой полушубок, взял колотушку и, затянув какую-то нудную бурлацкую песню, побрел прочь со сцены.
– Ну вот, – победно улыбаясь, произнес Кострюков. – Пошел обходить свои ночные дебри.
Он встал, вышел из-за стола и обратился к залу:
– Вы сами все видели. Человек покинул место сражения, и это глубоко символично. Потому что такие люди способны лишь ходить по ночным улицам, стучать колотушкой и смущать умы других людей. Моя же позиция проста и ясна: деньги – газете, зарплату – сотрудникам, материалы – в номер! Сенсации – на первую полосу!
