— Но мэр не футболист!
— А Нерон не был актером! Однако плясал перед публикой! И премьер-министр у нас не летчик — но на самолете летает! Именно таким образом собирался мэр Яковлев доказать свою лояльность губернатору и существующему порядку — ему хотелось продемонстрировать отличную игру. Мужчина он спортивный, ведет, — тут Татарников брезгливо поморщился, — здоровый образ жизни, не курит, полагаю. Он выскочил на поле с единственной мечтой — доказать, что годится для управления городом! А как это доказать при полном развале хозяйства? Как доказать, что ты хороший политик, если экономики нет, бюджет разворован, а город бедствует? Как? Только одним способом — забить гол! Если он спортсмен хороший — то и остальное все недурно. Вот он разбежался и стукнул по мячу. Замечу, что удар получился неплохой, хотя и неточный. В ворота мэр не попал, а попал совсем в другое место. Поверьте, он этого не хотел!
— То есть, считаете, он убивать губернатора не собирался?
— Господь с вами, голубчик! Ни один футболист, заплатите за него хоть сто миллионов, не может нанести такой точный удар. Сам я не игрок, игру эту наблюдать категорически отказываюсь, но рассудите здраво — такой точный удар по теории вероятности практически нереален! И не надо даже мечтать, что некий профессионал может так ударить нарочно. Никто не может. Мэр залепил по мячу и пришел в ужас. Он не хотел убивать! Он бросился стремглав с поля и добежал, как видите, до Лондона. Одно слово, спортсмен.
— Полагаете, он любил футбол?
— Ах, боже мой! Откуда же я знаю! Зачем вы меня об этом спрашиваете?! Спросите себя, спросите тех, кто рукоплещет министру, кувыркающемуся на ковре, спросите тех, кто аплодировал Нерону с арфой. Соответствие общим вкусам — вот самый распространенный недуг империй. Люди приобретают вкусы и пристрастия вслепую, им нравится то же самое, что и соседям, — и они не любят тех, кто не разделяет их вкусы. Мэр действовал, если можно так выразиться, подчиняясь общему порыву — все идут на поле, и он туда же.
— А как мы это докажем?
— Никогда не надо ничего доказывать, голубчик. Попробуйте выстроить независимую систему взглядов. Этого достаточно. Попробуйте понять общество, в котором мы живем. Уверяю вас, доказательства сами сыщутся.
И точно — не прошло и трех дней, как мы получили косвенные подтверждения правоты Татарникова. Опальный мэр Яковлев, сыскавший убежище в британской столице, добавил к своим политическим высказываниям еще и спортивные выступления. Несомненно, это был рекламный ход, он хотел понравиться лондонской публике. На стадионе в Лондоне политический оппозиционер выступил в составе клуба «Тотенхэм» и, представьте, продемонстрировал отличную игру в футбол. На майке его было написано слово «Свобода», и все телеэкраны Англии показали мэра-правозащитника, бегущего по полю в этой отважной майке. Газеты особо отметили его удар с правой ноги, приведший команду к победе.
Я показал статью Татарникову.
— Видите, голубчик, как все просто! Мэр доказал, что он вполне состоявшийся политический мыслитель. Его уже ни за что не выдадут, после такого-то гола!
— Считаете, — вернулся я к недавнему разговору, — у нас возникло общество наподобие Римской империи?
Татарников скривился, как всегда, когда я задавал глупые вопросы.
— Подобные сравнения всегда хромают, голубчик. И зачем уподоблять одно явление другому, продуктивно ли? Климат у нас иной, культура совсем иная, стиль нашей жизни в корне отличен от римского. Некие общие черты у всех империй имеются, но, право же, больше различий. Впрочем, если настаиваете… Сравнение российской государственности с Римом — вещь, можно сказать, банальная. Извольте. Эпоху Августа мы уже прожили, это очевидно, — сказал Татарников. — Мы миновали не только республиканский Рим, мы и Рим императорский давно миновали и вошли в эпоху правления солдатских императоров. Были такие императоры, которых выдвигала и снимала армия. И вкусы у этих императоров тоже были солдатскими. Спорт они все любили.
— Неужели вы совсем не любите спорт, Сергей Ильич? — не удержался я от вопроса.
Историк тяжело затянулся очередной сигаретой, закашлялся. Сквозь желтый дым я разглядывал его лицо — морщины поперек лба, складки у губ, набрякшие мешки под глазами. Нездоровый он был человек.
— Коль скоро мы говорим о Риме, — сказал Татарников, — сошлюсь на Сенеку. В одном из его писем к Луцилию есть примечательная строчка. «Сколько бы времени ты ни отдал занятиям спортом, тебе не сравняться в мощи и здоровье с племенным быком. А разве данное существо может являться для тебя образцом?» Поскольку и для меня бык образцом не является, спортом я не увлекаюсь. У меня другие пристрастия. Простите великодушно. — Но все-таки нельзя отрицать, что спорт объединяет людей, согласитесь хотя бы с этим.
— Согласен, голубчик. И Бога молю, чтобы объединял наше общество спорт как можно дольше. Экономика, культура, наука — очевидным образом больше эту функцию не выполняют. Когда и футбол перестанет со своей задачей справляться, наши вельможные спортсмены должны будут придумать новое средство.
— А какое это будет средство, Сергей Ильич?
Татарников не ответил, он курил сигарету и смотрел сквозь облако желтого дыма, и взгляд его синих глаз был невыразимо грустным.
История настолько странная, что не знаю, с какого именно эпизода рассказывать. Обычно говорят: рассказывай по порядку! Но в том-то и дело, что порядка никакого в этой истории нет.
В следственный отдел на Петровке обратился юноша, молодой художник, некто Денис Макаров. Пришел прямо с утра, к восьми тридцати, а, как подозревают сторожа, вполне вероятно, что дежурил у дверей еще и ночью. Серая курточка его заиндевела — ночью шел снег.
Дежурный стал заполнять протокол, проставил имя посетителя, возраст, профессию. Речь молодого человека была сбивчивой, отвечал невпопад.
— Какая разница, сколько лет? Денис Макаров я. Я такое видел, такое теперь знаю! Такое расскажу! — Короче, юноша, — так ему сказали, — что ты видел? Где видел? В котором часу? Тест на алкоголь сдал?
Юноша был не пьян. Но речь его была дикой.
— Я забрался ночью в Музей современного искусства…
— Что вы сделали?
— Залез в Музей современного искусства. Ночью. Через люк на крыше.
Опера удивились: нечасто разбойники являются с повинной. Нервного юношу проводили в кабинет Гены Чухонцева. Майор Чухонцев времени на протокольные вопросы не терял — направил настольную лампу посетителю в лицо. Гена человек незлой, но почему-то считает, что его работа требует жестокости.
— Что вы взяли в музее?
— Ничего не брал.
— Раз уж пришли, говорите правду! Времени у меня в обрез. В глаза мне смотрите! Что взял, гаденыш?
— Ничего я не брал!
— Тогда зачем залез? В глаза глядеть! Не вилять!
Денис Макаров сказал, что в Музей современного искусства забрался не с целью совершить кражу — напротив, для того, чтобы оставить там собственное произведение. Дело в том, что молодой художник несколько раз тщетно обращался в дирекцию музея с просьбой выставить его произведения — никто не хотел его слушать. Подобные сумасшедшие не редкость в больших городах: они обивают пороги редакций, упрашивают опубликовать их стихотворения, надоедают занятым людям своими фантазиями. Денис Макаров был настойчив. Он даже попал на прием к директору Музея современного искусства Эдуарду Бакланову. Бакланов выслушал безумца, посмотрел на его ученический опус — и, разумеется, отказал. Юноша не сдавался, он добился встречи с Романом Мямлиным — директором по финансовой части, а затем и с Розой Кранц, главным куратором музея. Но они лишь смеялись над наивным молодым человеком, который принес в музей новаций натюрморт с букетом цветов.
— Для того чтобы удостоиться чести быть выставленным в нашем музее, — сказала Роза Кранц, — требуется усвоить дискурс современного искусства, заговорить на языке актуальной современности.
Денис слушал — и ничего не понимал. Его гладиолусы никуда не годятся, но почему, почему? Почему банки с какашками и веревочки с проволочками лучше, чем его гладиолусы? Он искренне не понимал. И пересказывая свои беды Гене Чухонцеву, он снова, как тогда в музее, скорбно схватился за голову. Почему?
Бакланов объяснил юноше так:
— Можете приходить к нам на семинары, слушать, учиться. Рано или поздно вы сами поймете, почему ваши цветочки сегодня нельзя выставлять.
Юноша пошел прочь, но принял решение водрузить свою картину в Музее современного искусства несмотря на запрет, в обход воли дирекции. Жест бессмысленный, но состава преступления здесь нет.
Архитектура музея способствовала дерзкому замыслу: как и все прочие музеи современных искусств, этот был перестроен из бывшей фабрики, и фасад здания хранил много специфических фабричных деталей — люки, лебедки, лестницы. Денис Макаров влез на крышу по пожарной лестнице, обвязался веревкой и спустился через люк. План его был прост. Свою картину — а он принес с собой натюрморт — он хотел поставить в кабинете директора, чтобы Бакланов первым делом увидел его, макаровские цветы. Увидит гладиолусы — и поймет, что искусство Макарова достойно стен музея.
