Едва я поставила ногу на первую ступеньку лестницы, ведущей на второй – спальный – этаж гостиницы, как меня окликнули:
– Танечка!
Я обернулась и остановилась. По коридору первого этажа ко мне приближался Борис Абрамович Шульц, да не один: следом за хозяином гостиницы резво трусило небольшое четвероногое. В первый момент я приняла его за собаку– бультерьера, но поняла свою ошибку сразу же, как только услышала звуки, издаваемые животным. Лже-бультерьер уютно похрюкивал.
– Вот, это вам, – торжественно объявил Шульц, снимая с руки ременную петлю плетеного поводка.
На другом конце собачьей привязи болтался поросенок. Он, похоже, был парень с характером и имел собственное представление о направлении своего дальнейшего движения. Едва Шульц ослабил поводок, свиненок тряхнул лопушистыми ушами и с цокотом припустил по коридору в сторону кухни.
– Рузочка, милая! Ты или закрой дверь, или убери с пола кастрюлю с кашей! – озабоченно крикнул вслед убегающему поросенку Борис Абрамович.
Затем он взглянул на меня с улыбкой, которая была одновременно и виноватой, и гордой, и объяснил:
– У вашего кабанчика превосходный аппетит!
Словечко «вашего» применительно к совершенно незнакомому свиненку побудило меня задать Шульцу совсем не тот вопрос, который созрел у меня первым (сначала-то я в режиме борьбы за санитарию и гигиену хотела поинтересоваться, почему это кастрюля с кашей стоит на полу), а совсем другой:
– Это мой кабанчик?
– А что? Разве он вам не нравится? – встревожился Борис Абрамович. – Помилуйте, Танечка, душечка, да ведь это лучший кабанчик из всех возможных! Красивый, здоровый, резвый! Можно сказать, идеальный кабанчик!
– Мистер «Свинячья Вселенная»! – сострила моя Тяпа.
– Уж вы мне поверьте, я-то в кабанчиках разбираюсь, у меня своя сеть шашлычных! – продолжал волноваться Шульц. – Кстати, вы обещали, что не будете его кушать. Ведь не будете же?
– Не буду, – согласилась я.
– И правильно, потому что этого поросенка нужно будет вернуть хозяевам, – Борис Абрамович заметно успокоился. – Я взял его для вас напрокат на сутки. С вас пятьсот рублей. По двадцать рублей в час, это совсем не дорого.
Я безропотно согласилась с этим утверждением, когда вспомнила существующие расценки на продажных двуногих. Райка Лебзон, бывшая моя однокурсница, а ныне доблестная труженица израильского борделя, в письмах с новой родины регулярно хвастается своими заработками.
– Пятьсот так пятьсот, только квитанцию потом дадите мне, ладно? – я вытянула из быстро худеющего бумажника пять сотенных бумажек и отдала их Борису Абрамовичу.
– Но если вы захотите насовсем кабанчика оставить, придется доплатить, – предупредил он.
– Вай ме! Вай, мои хачапури! – горестно заголосила в отдалении мадам Шульц.
В кухне все горизонтальные поверхности были заняты сырыми лепешками, которые Рузанна методично начиняла творожной массой, готовясь превратить в румяные вкусные пироги. Одна лепешка валялась на полу, и в качестве начинки на ней помещался мой поросенок. Он встал на круг теста всеми четырьмя ногами и с аппетитом трапезничал. Дождавшись, пока мой новый питомец покушает, я подняла валяющийся на полу поводок и повела кабанчика во двор.
Чихара был там, любовался видом заснеженных гор в компании соплеменников.
– Вот, это вам! – сказала я, вручив японцу перепачканного мукой поросенка торжественно и осторожно, как хрустальную вазу. – Подарок. Презент! Фром Раша виз лав!
Дожидаться ответной благодарственной речи я не стала. Одарила примолкших японцев материнской улыбкой (пусть только попробуют теперь по возвращении в город нажаловаться Сэму, что я не заботилась об их счастье!), отряхнула руки и пошла в свой номер.
Там было сумрачно, потому что ни я, ни отбывший поутру Ларик не потрудились раздвинуть шторы. Поскольку я собиралась немного подремать, меня эта светомаскировка вполне устраивала. Отчаянно зевая, я быстро разоблачилась до белья и уже хотела нырнуть под одеяло, когда из-под него вдруг показался всклокоченный блондинистый скальп, и приглушенный подушкой мужской голос недовольно молвил:
– Эй, ты, моль белая! Шагай отсюда! Я не заказывал обслуживание в номере!
– Что такое?! – я отпрыгнула назад, как робкая лань.
Под коленки мне угодила табуретка. Я сбила ее, а также попавшую под локоть деревянную вешалку для одежды и с грохотом развалившейся поленницы рухнула на пол, едва не приложившись затылком о металлическую раму кровати, на которой беспробудно дрых Славик. Павшие заодно со мной табуретка и вешалка образовали подобие баррикады, за которой спустя пару секунд нарисовался мужской силуэт пугающе атлетических очертаний.
– Дежавю! – с нервным весельем в голосе возвестила мне Тяпа. – Опять двадцать пять! Ты валяешься плашмя, как половая тряпка, а роскошный мужик смотрит на это безобразие с высоты своего двухметрового роста!
– Про половую тряпку – это ты зря! – укорила ее Нюня.
– Ах, как же ты боишься всего полового! – злобно прошипела Тяпа, с готовностью включаясь в вечные разборки на тему нашей с Нюней подавленной сексуальности.
– Цыц! – свистнула я обеим испуганным сусликом.
– Так! – удовлетворенно молвил красавец мужчина, присев на корточки и обозрев мое трепетное тело, наготу которого лишь в малой степени прикрывали трусики, лифчик и вешалка, полегшая на меня поперек, как шест, оторванный в ходе искрометного выступления темпераментной стриптизершей. – Это снова вы? Опять упали к моим ногам!
– Да идите вы со своими ногами! – тщетно пытаясь выползти из-под вешалки, огрызнулась я хамским голосом Тяпы.
– Я помогу, – предложил красавец и, ухватив деревянный шест, в который я вцепилась, как богомол в травинку, поднял меня вместе с этой палкой.
Мы стояли так близко, что я почувствовала тепло его большого тела. Надо сказать, что полноценному теплообмену мешало только белье – два небольших предмета нижней одежды у меня и один у него. Ну, и еще шест деревянной вешалки.
– Вы позволите? – светски спросил красавец, мягко отнимая у меня эту дубинку.
– Да, конечно, – пискнула я, загипнотизированная долгим взглядом опалово-серых глаз.
Мне не пришло в голову уточнить, на какое именно действие он испрашивает разрешение, а зря. Отодвинув в сторону разделяюший нас шест, атлант свободной рукой придержал мой затылок и с беспримерной дерзостью запечатлел на моих губах страстный поцелуй. Я просто оцепенела от изумления, буквально застыла, как парализованная! Некоторое время я никак не препятствовала наглецу, отчего жаркое лобзание затянулось настолько, что нахал решил перейти к следующей стадии процесса. Тут ему понадобились обе руки, он выпустил вешалку, а я машинально подхватила падающую палку и так же машинально треснула ею по златокудрой голове.
– Какого черта?! – искренне изумился он, отпуская меня и хватаясь за голову.
Я пригнулась, проворно поднырнула у него под локтем, подхватила с пола свои одежки и выскочила из номера, шарахнув дверью о косяк с такой силой, что пластмассовая цифирька «4» сорвалась с гвоздика и упала на пол.
В следующую секунду дверь номера, сделавшегося безымянным, задрожала, ручка задергалась, изнутри послышалась приглушенная брань, и я поскакала вдоль по коридору на одной ножке, на ходу натягивая джинсы и на три голоса (два внутренних и один внешний) проклиная свою судьбу. Почему, ну почему у меня все всегда складывается совсем не так, как у героинь любовных романов?!
Хакими Ногаи сидел на высоком барном стульчике у стойки ресепшена и с выражением читал вслух стихи русских поэтов в японском литературном переводе. Прочие интуристы внимали ему с умеренным интересом. Ногаи-сан относился к числу всезнаек, способных посрамить эрудицией современный компьютер, но, в отличие от компьютера, не ждал, пока кто-то проявит интерес к его обширным базам данных. Ногаи-сан нес свет знаний в темный японский народ по собственной инициативе, пресечь которую без хлороформа и огнестрельного оружия не было никакой возможности.
Участники японской делегации слушали чтеца-декламатора с тусклыми улыбками на пасмурных лицах. Глубина знаний, которыми Хакими Ногаи был залит по самую плешивую макушку, внушала им определенное уважение, однако рифмованные строки нагоняли невыносимую скуку. Искусственно стимулируя у соотечественников интерес к русской литературе, Ногаи-сан сопровождал каждое стихотворение пространным социально-историческим комментарием, который был призван утвердить кровную связь поэтических образов с реалиями современной российской жизни.
Стихийный литературный кружок как раз перешел к разбору и обсуждению одного из стихотворений Сергея Есенина, когда аккурат на словах «задрав штаны, бежать за комсомолом» в холл выскочила девушка, на бегу деловито осуществляющая вышеуказанную манипуляцию со своими собственными штанами. Это явление весьма оживило поклонников русской литературы.
