Я постарался скрыть улыбку. Однако Муся – философ. Очень тонкое замечание. Представители мира зверей едят только тогда, когда ощущают голод, и, утолив его, не станут есть лишнее. Беспрестанная жратва – прерогатива человечества.
– Орест Михайлович! – в полном отчаянии завопила Муся, так что в буфете зазвенели фужеры и рюмки. – Сделайте милость, подойдите на секундочку, извиняйте, коли от дел вас отвлекаю.
Дверь беззвучно отворилась, и в щель протиснулось тщедушное тельце супруга домработницы. Вы не поверите, но он был облачен в хрустящий от крахмала халат, на голове гномика торчал такой же кипенно-белый колпак, на ногах красовались одноразовые бахилы, наподобие тех, что выдают сейчас посетителям в дорогих стоматологических клиниках и больницах.
– Орест Михайлович!!! – взвыла паровозной сиреной Муся. – Ваши трубочки невкусными вышли!
Муж озабоченно покачал головой.
– Я все клал как обычно-с. Никаких изменений в рецептуре. Если по поводу моей аккуратности сомневаетесь, то у меня на кухне полнейшая стерильность!
– Трубочки замечательные, – попыталась вразумить парочку Нора, – просто есть сил больше нет.
– Ужасно! – воскликнул Орест Михайлович. – Трубочки не понравились! Хотите «Наполеон»? Я его к ужину приготовил-с! Но извиняйте меня, если не угодил! Муся, неси «Наполеончик».
– Трубочки великолепные! – взвизгнула Нора. – Больше ничего не надо, все! Обед закончен! Убирайте посуду! Какой торт на ужин! Мы больше трапезничать не сядем целую неделю. Так ведь, Ваня?
Я кивнул. Ей-богу, я наелся на год вперед. Муся всхлипнула и прижала к глазам огромный, отлично выглаженный носовой платок. Глаза Ореста Михайловича начали медленно наполняться влагой, одна слезинка поползла по узкому личику повара, потом он заломил руки и заголосил, словно участник хора древнегреческой трагедии:
– О-о-о, позор! Не сумел хозяевам приготовить сладкое, о-о-о!
Я растерялся. Мне иногда приходилось делать замечания поварам. Пару раз в ресторанах, недовольный качеством еды, я выговаривал метрдотелю, который незамедлительно вызывал с кухни шеф-повара, дабы тот сам выслушивал справедливые упреки.
Поймите меня правильно, я не придира, не любитель устраивать скандалы и не зануда. Просто я считаю, что, отдавая приличные деньги за еду, имею право на мало-мальски съедобные закуски. Но ни один из поваров никогда не начинал рыдать в голос, как Орест Михайлович. Меня всегда вышибает из колеи нестандартная реакция человека на обстоятельства. Ну как, скажите на милость, следует поступить сейчас? Обнять Ореста Михайловича? Вытереть ему слезы салфеткой?
– Лучше умереть! – причитал Орест. – Так опростоволоситься, не суметь приготовить нормальное сладкое! Позор мне! Позор! Жизнь закончена! Муся, немедленно беги в аптеку, купи яду, завещание в тумбочке. Все, естественно, остается тебе, только ножи отдай маме.
И он залился плачем. Муся рыдала в платок. Я кинул взгляд на Нору, та сидела с разинутым ртом. Впервые моя хозяйка не знала, что делать. Потом на ее лице появилась решимость, она схватила трубочку и принялась пихать ее в рот, приговаривая:
– Как вкусно! Восхитительно! Ваня, немедленно ешь!
Я заколебался. Конечно, Нора платит мне зарплату, причем очень приличную, и я просто обязан выполнять все указания хозяйки, но то, что касается еды, это личное дело каждого…
Решив подавить мятеж на корабле в зародыше, Элеонора пнула меня ногой:
– Эй, Иван Павлович! Это СТРАШНО ВКУСНО!
Делать было нечего, пришлось проглотить слоеное пирожное. Кое-какое время мы с Норой пели на два голоса:
– Потрясающе!
– Великолепно!
– Восхитительно!!
– Нет слов!!!
– Вкуснее ничего никогда не ели!!!
Плач стих. Орест Михайлович вынул из кармана белый платок, с шумом высморкался и спросил:
– Вам правда нравится?
– Да!!! – заорали мы в один голос. – Видите, мы съели по трубочке.
– Муся, – распорядился Орест Михайлович, – за ядом можешь не ходить. Я пока поживу.
– Скушайте еще по одному пирожному, чтобы мы совсем успокоились, – прогудела Муся.
Мы с Норой осилили вторую порцию. Орест Михайлович ушел, Муся забегала вокруг стола веселая, словно птичка. Впрочем, сравнение стопятидесятикилограммовой туши с пташкой не слишком корректно. Скорей уж Муся напоминает Большой театр, величественное, монументальное здание с колоннадой.
Наконец домработница понесла в кухню грязные тарелки.
Нора простонала:
– Это ужасно, но мне надо лечь.
Я кивнул:
– Конечно, отдохните, потом поговорим о делах, нет никакой спешки.
Нора докатилась до двери, притормозила и неожиданно спросила:
– Они каждый раз будут рыдать, если мы не сможем доесть поданное на стол?
Я улыбнулся:
– Надеюсь, что нет.
Нора хмыкнула и порулила в спальню. Я пошел к себе и плюхнулся было на кровать, но уже через секунду понял, что лежать на животе не могу, на боку и спине тоже, переполненный желудок, раздутый, словно гигантский футбольный мяч, давил на легкие. Впервые в жизни я понял, что выражение «задохнуться от обжорства» не есть красивая фраза. Убедившись, что заснуть, несмотря на полное отсутствие мыслей в голове, не удастся, я сел, потом встал и, взяв ключи от машины, пошел в прихожую. Путь мой лежал мимо кухни. Оттуда доносилось громкое звяканье и пение Муси. Очевидно, домработница мыла посуду. Боясь, что она сейчас выскочит и начнет одевать меня, я прокрался к вешалке, осторожно влез в пальто и, взяв ботинки в руки, двинулся к двери. Придется, во избежание инцидентов, обуваться на площадке у лифта.
И тут с жутким грохотом упала палка с рогулькой, которой мы достаем с верхней полки головные уборы. Я вжал голову в плечи, от души надеясь, что Муся не услышит грохота. В кухне шумно бьет в раковину струя воды…
Но слуху домработницы мог позавидовать даже настороженный тушканчик. Не успела палка свалиться на пол, как Муся вылетела в холл и запричитала:
– Иван Павлович! Куда вы?
– На работу, – попятился я.
– Босиком?
– Нет, конечно, – замямлил я.
Муся быстро усадила меня на пуфик. Я покорно смотрел, как она, ловко шевеля сардельками пальцев, зашнуровывает ботинки. Какой смысл сражаться с мчащимся по рельсам паровозом? Руками многотонную машину ни за что не остановить. Догонит и раздавит!
Ритуал проводов занял минут пятнадцать, я больше не сопротивлялся. Шапочка, шарф, перчатки… Потом Мусе показалось, что мое пальто не слишком чистое, и она принялась истово орудовать щеткой.
Наконец я был выпущен ею на волю под напутственные слова:
– Осторожней, не гоните.
– Хорошо, впрочем, я езжу аккуратно.
– Никого не подвозите.
– Ни в коем случае.
– Если хулиганы пристанут, сразу суйте им, что просят. Жизнь сейчас такая, что за копейку удавят.
– Только приблизится грабитель, я мигом сам разденусь, – с самым серьезным видом пообещал я.
– А вот этого делать не надо! – предостерегающе подняла толстый палец Муся. – Еще замерзнете, просто кошелечек отдайте с часами.
– Без проблем.
– В городе не ешьте, заразу подцепите. Упаси вас бог всякую дрянь покупать!
– Я и не собирался, – сказал я чистую правду и ткнул в кнопку вызова лифта.
Но подъемник не спешил на наш этаж, и Муся продолжила наставления:
– Допоздна не задерживайтесь, сейчас темнеет рано.
Я кивнул.
– Еще… – начала было Муся, но тут передо мной распахнулись дверцы, я влетел в кабину и быстренько нажал на цифру «1».
Ей-богу, прислуга перебарщивает с заботой. Даже мама в детстве, отпуская меня маленького в школу, не давала столь глобальных напутствий. Слава господу, я избавился наконец от домработницы.
Лифт замер, двери разошлись в разные стороны, и я тут же наткнулся глазами на Мусю, красную, запыхавшуюся и растрепанную.
– Уф, – прерывающимся от тяжелого дыхания голосом, заявила она, – слава богу, успела, думала, не догоню!
– Чего тебе надо? – весьма невежливо перешел я с прислугой на «ты».
– Вот, – она стала запихивать мне в карман носовой платок, – свеженький забыли!
– Ты утром положила мне целых четыре штуки!
– Так они небось испачкались! – воскликнула домработница. – Вынете при посторонних, захотите вспотевший лобик вытереть и позору не оберетесь. Красивый, элегантный, не мужчина, а леденец на палочке и… с грязным, мятым платком в кармане.
Всю мою злость как ураганом сдуло. Нет, Муся неподражаема!
– Ну ступайте уже, – легонько подтолкнула меня в спину Муся, – нельзя, одевшись, в тепле париться, выйдете на улицу, и готово! Воспаление легких.
– Сама не стой на холоде раздетой, – я тоже решил проявить заботу и стал мелкими шажками продвигаться к выходу.
– Иван Павлович! – умилилась Муся.
Я, испугавшись, что она сейчас снова зарыдает, вспуганным сайгаком выскочил во двор и, чуть не упав на скользком тротуаре, бросился к «Мерседесу».
