Жанна подперла рукой подбородок и внимательно посмотрела на сидящего напротив мужчину. Точнее, он не просто сидел за столом, он ел. Ел приготовленный Жанной Завтрак. Вот именно, Завтрак с большой буквы. И не потому, что еда была обильна, а потому что, во-первых, Завтрак этот приготовила Жанна для своего любимого и единственного мужчины, а во-вторых, Жанна очень и очень старалась.
Раньше она не придавала большого значения еде. То есть приятно было, конечно, поесть в приличном ресторане или у мамы Беатриче Левоновны, которая готовила просто божественно, это признавали все без исключения. Но приходилось все время думать о фигуре, хотя Жанна была худа, как гладильная доска, как с неудовольствием замечала ее мама, которая сама была весьма внушительных размеров и нисколько этого не стеснялась.
На завтрак Жанна ела обычно какой-нибудь обезжиренный йогурт, половинку грейпфрута и сухарик из ржаной муки с тмином. Разумеется, нечего было и думать кормить этим своего обожаемого Ашотика. Жанна так называла его не только в мыслях, ей нравилось вслух выговаривать его имя.
– Ашо-отик… – в конце губы сами растягивались в улыбку.
И сегодня с утра, пока любимый спал, утомленный их бурными ласками, Жанна живенько смоталась на рынок и притащила оттуда кучу продуктов, среди них – одиннадцать видов пахучих пряных трав и армянский сыр лори. Потому что ее Ашот – это не тот среднестатистический мужчина, который удовлетворится завтраком из яичницы с наструганными туда сосисками, да Жанна умерла бы со стыда, подавая ему такое!
Итак, Жанна тонко нарезала свежие белые грибы, которые выбрала там же, на рынке. Хорошо, что сейчас сентябрь, мимоходом подумала она, все свежее. Пока грибы тушились в сметане, Жанна старательно нарезала лук тонкими колечками и обжарила его в масле до золотистого цвета. Сверившись с бумажкой, на которой она вчера записала рецепт, продиктованный матерью, Жанна тщательно взбила яйца со сливками и приготовила из них два омлета, после чего прослоила их ароматной грибной начинкой и, посыпав сверху тертым сыром, запекла в духовке. К омлету она подала завернутый в тонкий лаваш сыр лори с нарезанной зеленью.
И вот теперь она внимательно наблюдала, как возлюбленный мужчина поедает все это великолепие. Вот он положил кусок в рот, и сердце Жанны забилось в тревожном предчувствии – вдруг ему не понравится? А что тогда делать? Японские женщины в таком случае немедленно лишают себя жизни посредством харакири. Жанна тоже могла бы, рука у нее не дрогнет, да и зачем жить, если Он не одобрит ее кулинарных стараний? Но вот вопрос – где взять нож для харакири. Собственно, ножей-то на этой кухне было множество, на все случаи жизни. Но все же Жанна подозревала, что ножа для харакири не найдется. Пока она предавалась тревожным раздумьям, любимый мужчина прожевал кусок омлета, и на лице его появилось вполне благодушное выражение. У Жанны тотчас отлегло от сердца – ему понравилось!
– Ты молодец, девочка, – сказал Ашот своим мягким баритоном и отправил в рот следующий кусок.
Жанна тотчас почувствовала себя на вершине блаженства. Усилием воли она отвела глаза, чтобы не мешать любимому человеку спокойно завтракать.
Они находились все в той же квартире на Мойке. Ашот сказал, что купил эту квартиру для того чтобы, приезжая в Петербург по делам, жить не в гостинице, а дома. С трогательной улыбкой любимый признался ей, что любит завтракать по-домашнему, на кухне, оттого и устроил все так уютно, и кухню сделал не очень большой. Кухня была действительно не слишком большая – метров двадцать, как навскидку определила Жанна, и вся уставлена массивными шкафами из резного дуба. В простенках висели медные чеканные изображения персонажей из оперы «Аида» – любимой оперы Ашота, как знала Жанна. Вчера вечером они уже прослушали эту оперу в записи.
Откровенно говоря, Жанна не слишком любила классическую музыку. Это Катерина у них была большой специалист в этом вопросе, вечно напевала какие-то арии и бегала в филармонию на концерты. Иногда, конечно, чтобы расслабиться, Жанна ставила в машине кассету с каким-нибудь Моцартом. Но, с другой стороны, на наших дорогах не больно расслабишься – живо в аварию попадешь, так что Жанна классику не слишком уважала. Иное дело – опера, оперу Жанна просто терпеть не могла. Эти толстые примадонны вечно поют, сложив на животе руки коробочкой. Но Ашот с таким искренним упоением подпевал оперному хору:
– К берегам священным Нила… там-пам-пам…
«Раз ему нравится, значит, и я полюблю оперу», – подумала тогда Жанна.
Еще в кухне была огромная хрустальная люстра на двенадцать рожков, золоченые краны, а вся бытовая техника встроена и надежно упрятана под дубовые дверцы. Двери были двойные, шикарные, в них вставлены витражи, изображающие опять-таки каких-то египетских воинов в полном боевом облачении и цветы лотоса. Над дверьми висел бронзовый индийский гонг.
Тут Жанна заметила, что Ашот уже почти доел, и вскочила, чтобы сварить кофе. Насчет кофе она была спокойна, потому что как всякая армянская женщина относилась с большим трепетом к приготовлению этого напитка и с детства была приучена его готовить. Да и у Ашота был, разумеется, полный набор привезенных из Ливана джезв самого разного размера – от крошечной, величиной с наперсток, до большой, на четыре чашки.
Жанна вдохнула божественный запах сварившегося кофе, как всегда успела в самый последний момент, чтобы пена не сбежала, и налила густую жидкость в две чашечки из кофейного сервиза, который Ашот раскопал в одной антикварной лавочке в Иране, когда был там по делам. Чашечки были прекрасной формы, с тонкой ручкой. Имелись и золотые блюдечки. На самой чашке было нарисовано что-то персидское. Ашот отхлебнул кофе и снова поглядел на нее очень одобрительно. И хоть насчет кофе Жанна нисколько не сомневалась в своих талантах, все же от его взгляда в груди разлилось что-то теплое, и захотелось вдруг заплакать.
«Господи, как я счастлива! – подумала она, отвернувшись, чтобы Ашот ничего не заметил. – Жизнь прекрасна!»
И тут же в душе шевельнулась тревога. А вдруг все изменится? Вдруг Ашот ее разлюбит? Нет-нет, такого не может быть, Жанна будет бороться за свое счастье. Она окружит его такой любовью и заботой, что он и думать забудет, что на свете существуют другие женщины! А самих этих женщин она не подпустит в Ашотику на пушечный выстрел!
Где-то в глубине квартиры зазвонил телефон.
– Я подойду! – встрепенулась Жанна.
Она бросилась к дверям и, неудачно вписавшись, ударилась головой о бронзовый гонг, который ответил оскорбительным гулом. Жанна почувствовала, как из глаз посыпались искры.
«Что я делаю здесь, в этой квартире? – вдруг подумала она. – Зачем мне нужна эта бьющая через край пышная роскошь? Зачем я торчу у плиты, вместо того, чтобы ехать на работу? Ведь там ужасная запарка, а я отключила мобильник, чтобы не смели меня беспокоить…»
Но тут же сильные руки подняли ее, темные ласковые глаза заглянули в самую душу, и мягкий бархатный голос произнес тревожно:
– Ушиблась? Моя девочка ушиблась? Нет?
И теплые губы уже прижались к больному месту, и все прошло, осталось только чувство непрекращающегося восторга и гордости – этот сказочный, невероятный, самый лучший в мире мужчина из всех женщин выбрал ее!
Телефон перестал звонить – утомился. Через некоторое время, когда двое оторвались друг от друга, Ашот проговорил, глядя на Жанну влажными глазами.
– Дорогая, я так хотел бы сделать тебе какой-нибудь подарок! Но понимаешь, это должен быть такой подарок, на который ты могла бы смотреть. И вспоминать меня. Так что бриллианты отменяются, на них-то будут смотреть другие…
– Так подари мне какую-нибудь картину! – счастливо засмеялась Жанна.
После тяжелого разговора с «Варварой Борисовной» временно стоящая у руля галереи «Райский сад» Дина Михайловна куда-то стремительно умчалась. Следом за ней, почувствовав отсутствие руководства, разбежались и остальные сотрудники. Как известно, «кот из дому – мыши в пляс». Короче, вскоре в «Райском саду» остались только три человека – секретарша Сашенька, миниатюрная старушка Мира Ивановна, дипломированный искусствовед и по совместительству редкостная зануда, а также охранник Прохор Петрович, ветеран внутренних войск и большой любитель кроссвордов.
Сашенька сидела в приемной и отвечала на звонки. Прохор Петрович разгадывал заковыристый, так называемый эстонский кроссворд в тихом уголке неподалеку от входа в галерею. Мира Ивановна ходила по залу, заламывая руки и что-то бормоча себе под нос обиженным детским голоском.
Мира Ивановна была очень обидчива.
Причин для обиды у нее всегда находилось множество.
Например, она до сих пор очень обижалась на своих родителей, давно уже покойных, за то, что они дали ей слишком замысловатое имя. Дело в том, что полное ее имя было Миррева, то есть «Мировая революция». Сократив это имя до коротенького «Мира» дама отчасти решила проблему, но она нет-нет да и всплывала при посещении паспортного стола, жилконторы и других государственных учреждений, где приходилось называть свое полное имя.
