— Даже с половины четвертого. Эти часы спешат, — он кивнул на дурацкую кукушку, висящую над входом в столовую. — Пришел с работы пораньше, хотел порадовать жену. У-у! Язва желудочно кишечная, — беззлобно замахнулся он, но тут же увлекся своей тарелкой, точнее тем, что на ней лежало.
— Это ужасно, — потерянно прошептала Иванова. — Пять часов телефон был один. Бог знает кто мог позвонить мне за это время.
— Кому надо, тот позвонит еще, если ему, конечно, сильно надо, — не без ехидства сказала я, потому что не дура, и сразу сообразила в чем тут дело.
Иванова опять поругалась со своим Моргуном; он там пьет преспокойно, а она, чокнутая, нас здесь изводит допросами.
Мне стало обидно. Раз в жизни Иванова поступила как человек и хорошая подруга: бросила свои дела и взялась заниматься моими, но тут же выяснилась тому настоящая подоплека. Оказывается ей просто не терпелось помириться с Моргуном, поэтому она и ухватилась за мой дом, вот, мол, настоящая причина с которой можно подъехать, не роняя своего достоинства. Стояла бы перед Моргуном с неприступным видом, давая понять, что если бы не беды подруги, в жизни бы к нему не подошла. Он, как и все мужчины, слабак, увидев Иванову, вспомнил бы, что жить без нее не может, и в их дружбе снова мир, а мне фиг, потому что вряд ли Моргун сразу побежал бы искать хозяина шестисотого “Мерседеса”. В обнимку с Ивановой он пошел бы обмывать новый приступ своей любви.
Руки мои сами собой потянулись к бокам.
— Та-ак, Иванова! — грозно сказала я. — Ты покушала?
— Ну да, а что? — удивилась она.
— А то, что пойдем поговорим.
И мы (под любопытными взглядами жующих Виктора и Катерины) отправились в мою комнату. Там я тонко повела допрос и, как орех, расколола Иванову.
— Ну да, Витька с Катькой так заразительно ругались весь день, что завели и нас, — призналась она. — Сначала мы их мирили, а потом я с дуру припомнила кое-что и Ефиму. Он тоже кое-что сказал, а тут еще с похмелья голова вот такая, и оба злые. Слово за слово, он выскочил из дома. Я не пошла за ним. Видимо уехал электричкой или на попутке. Вчерашний вечер я не сильно переживала, — уверена была, что утром позвонит. Потом ты на мою голову свалилась, а утром он не позвонил. Я разозлилась и решила его проучить, тоже исчезнуть.
— Как исчезнуть? — изумилась я ее непоследовательности. — Мы же собирались ехать к нему.
— Это в том случае, если он хороший и сидит дома или на кафедре. А если не сдержал слово и празднует с алкашами, то пусть поищет меня.
Ну, Иванова! Ну разве это не смешно?
— Не ожидала от тебя такой наивности, дорогая, — рассмеялась я. — Если забился и празднует, так уж точно искать не станет. Давно про тебя забыл. Так что напрасно дергаешься, никто тебе не звонил.
Мука отразилась на ее лице, и я пожалела о своих словах, но было поздно: Иванова уже кусала губы, пытаясь загнать слезы в глаза. Но глаза не желали принимать слезы обратно, и они стекали по ее впалым щекам крупными каплями.
— Будь он проклят, скотина, — стиснув зубы, шипела Иванова. — Всю душу мне, гад, вывернул, все жилы вытянул. Уже высохла вся, а ему хоть ты кол на голове теши — все плевать.
Страдания эти были так нехарактерны для Ивановой, что я растерялась. Если бы она сбросила с себя всю одежду и осталась стоять голой — было бы и то приличней, чем тот крик души, которым она меня оглушила, да еще и без примеси мата. Полнейший завал. Я застыла в нерешительности. А что делать? Успокаивать? Или молчать? Опасно и то и другое.
Иванова, вдруг, сорвалась с места.
— Все, уезжаю! Сегодня же уезжаю в Москву к чертовой матери! Командировка закончилась, пусть хоть сдохнет скотина! Сколько можно с ним возится! Будто мне это нужно одной! Пусть сдохнет со всей своей сволочной семейкой!
Перед глазами мгновенно встала свеженькая мордашка Верочки.
— А семья-то здесь причем… — начала я и осеклась. — Господи, действительно нельзя пить. Бог знает что творится с мозгами.
И тут-то меня осенило: я окончательно осознала как плохо у меня стало с мозгами. Память напрочь отшибло. Правильно тащила меня Иванова к профессору Салтыкову. Еще немного, и я сама пойду к нему. Мало того, что я напрочь забыла о смерти Верочки, так еще и не смогла оценить обстановку. Если Иванова вчера не выезжала с дачи, а сегодня весь день провела со мной, значит она совершенно не в курсе.
— Людмила, — инфернальным голосом простонала я, — только не падай в обморок, семья Моргуна стала на одного человека меньше.
— Ты спятила.
— Верочка умерла, — пояснила я.
— Какая еще Верочка? — как от назойливой мухи отмахнулась от меня Иванова, переживающая вторую волну гнева. — Не до Верочек мне. Спасибо тебе, лишь теперь поняла, какая я идиотка. Гоняюсь черт знает за чем, когда в Москве столько дел.
— Верочка, дочь твоего друга, Моргуна Ефим Борисыча, неужели не понимаешь?
— Что? Друга?
— Ну не друга, так товарища, — я уже не знала как оттащить Иванову от бедного Моргуна и заставить посмотреть в сторону другой проблемы.
— Пенис эт вульва нон коллега эст! — рявкнула Иванова, что я берусь перевести как “мужской половой орган женскому не товарищ”, хотя Иванова имела ввиду менее цензурные выражения.
— Да при чем здесь вульва и пенис, когда ведется речь о смерти Верочки, дочери Моргуна! — разозлилась я и даже ногой топнула.
Это отвлекло Иванову от вышеупомянутых органов. Она с понятным интересом посмотрела на меня и, коченея, спросила:
— Что-о?!
— Верочка, дочь Моргуна, умерла.
— Когда?
— Вчера утром. А с чего, по-твоему, я так напилась? — не моргнув глазом соврала я.
Причина сомнительная, конечно, но Иванова поверила.
— Как ты узнала? — спросила она.
В откровенности своей я решила идти до конца.
— Утром случайно зашла к ней на чашечку кофе, а она уже холодная. Я имею ввиду Верочку.
— Как это “зашла”? Вы разве знакомы?
— Познакомились благодаря тебе, она пригласила меня, я надарила ей масючкиных гераней и обещала наведаться. Когда выполнила обещание, увидела, что Верочка не совсем жива, то есть совсем не жива.
Иванова испытующе посмотрела на меня.
— Ты серьезно?
— Клянусь всем, что у меня есть.
Людмила охнула и осела.
— Господи, какое горе.
— Горе ужасное, — подтвердила я.
— Так вот почему не звонит Фима! — вскрикнула она и помчалась в столовую.
Я за ней следом. Там Катерина удачно теснила Виктора за холодильник. Он злился, оправдывался, но лез.
— Ничего-ничего, продолжайте, вы мне не мешаете, — бросила на ходу Иванова и, схватив “мобильник”, набрала номер кафедры.
Я поразилась тому, как тонко она себя повела. Лучше и не придумаешь, чем позвонить на работу и все выпытать у сотрудников, потому что сам Моргун вряд ли был там в такое непростое для него время.
Но Моргун был на работе.
— Он на кафедре, — изумленно сообщила мне Иванова и добавила: — Представь себе, весел и трезв, как стеклышко.
— Если судить только по голосу, — очень к месту ввернула я.
Ивановой некогда было обращать внимание на мои шпильки, она уже вовсю беседовала с Моргуном, причем сплошь на профессиональные темы. Поинтересовавшись чьим-то зондом, она скроила умнющую физиономию, будто Моргун мог оценить это по телефону. Затем перешла к какому-то белковому обмену. Подробно выспросив про уровень протеинов, альбуминов и глобулинов, Иванова осталась довольна и приступила к обмену жировому. Теперь ее интересовали сплошь триглицериды, а так же альфа и бета липопротеиды.
Я тихо сходила с ума. Катерина оставила Виктора в покое и, затаив дыхание, уставилась на Иванову, словно именно в этот момент решалась вся ее жизнь. Виктор был менее впечатлителен, но из щели между стеной и холодильником вылез и тоже к происходящему интереса не терял.
Иванова тем временем наяривала загадочными терминами. Узнав, что щелочная фосфотаза — двадцать девять, а холестерин — семь, при сахаре — шесть, она пришла в восторг, а когда выяснила, что количество вводимых парэнтерально растворов уменьшилось на двадцать процентов да при этом больной еще и неприятных ощущений не получил, она и вовсе закричала “ура”.
— Будем надеяться, что количество эритроцитов тоже начнет входить в норму, — сказала она, после чего я принялась шипеть ей в ухо:
— Иванова, в своем ты уме говорить об фосфотазе, когда у человека умерла единственная дочь.
— Отстань, — лягнула меня Иванова и продолжила в трубку: — Я рада за вас, Ефим Борисыч, прекрасные результаты. Сегодня приболела, а завтра обязательно загляну на кафедру. Кстати, как ваше здоровье? … Прекрасно? … Я рада. И дома все в порядке? …
Лицо ее медленно начало вытягиваться. Я насторожилась. Иванова погрозила мне кулаком, шепнула “убью” и забасила в трубку:
— Чудесно, чудесно, Ефим Борисыч, рада, рада за вас, у меня так же, всего хорошего, до завтра, отключаюсь, да-да, отключаюсь.
