— Да, — согласилась я, блистая латынью, — юстиция нон пенис канина.
* * *
На дачу мы вернулись под утро. Катерина и Виктор видимо спали, потому что в столовой было пусто, и за холодильником никто не сидел.
Иванова простить мне не могла дружбы с Власовой, ругалась и культурно и нецензурно, густо засеивала мою душу зернами сомнений и убедила-таки, что Таточка убийца. Какое-то время я цеплялась за отсутствие следов убийства, но Иванова сказала:
— Современная фармацевтика научилась отправлять к праотцам совершенно здоровых людей.
После этого я сдалась и все силы бросила на борьбу с совестью. Пока Иванова пыхала “Кентом”, я мыкалась по закоулкам памяти, изрыгая громы и меча молнии в адрес Власовой.
— Она первый подозреваемый, не забывай, и от встречи с ментами не уйдет, — успокоила меня Иванова.
— Это ты забыла кто ее муж, — демиург местного общества, — не согласилась я и от души пожелала Власовой всех благ на том свете.
— Этого демиурга тоже можно прищучить, когда речь идет об убийстве. Ефим Борисович совсем не последний человек в городе. Он и не таким демиургам кое-что удалял. Двух часов тебе на сон хватит?
— Не хватит, а что?
Иванова вздохнула, потерла виски. Вокруг ее красивых молодых глаз собрались морщины. Лишь в тот миг осознала я как ей нелегко.
— Поедем в Ростов, — сказала она. — Попытаюсь подготовить моего бедного Фиму, а ты подлую Власову разыщи. Узнай чем она дышит. … Не знаю, может и ошибаюсь, но сердце подсказывает: ее рук это дело. Останься Вера жива, вмиг твоя стерва всего лишится. А она привыкла к сладкой жизни.
— Не моя она стерва, — с обидой ответила я. — Но мотив серьезный, только слишком уж все очевидно. Кроме Власовой не могло быть у Верочки врагов. Неужели Тата рискнула?
— Правильно, подумай над этим. И почему она вызвала в квартиру тебя, тоже подумай, а я пока вздремну, но смотри, через два часа разбужу, — и Иванова отправилась к себе.
Я пыталась уснуть, но в голову лезли мысли о том, что жизнь моя стала чрезвычайно насыщенна. При этом возникали опасения не отразится ли это на ее продолжительности. Сначала вор, потом дом, Владимир, Тата… Боже, сколько загадок, ну разве тут уснешь?
Я поплелась в столовую. Катерина уже проснулась, была свежа и радостна, напевала “а нам все равно” и жарила картошку с грибами.
— Ну как, жива дочь Борисыча? — весело поинтересовалась она, словно речь шла, к примеру, о каких-то тараканах.
Хотя, я не права, к тараканам Катерина относится значительно серьезней, вскакивает с постели по ночам и бежит в столовую посмотреть достаточно ли они сыты ее отравой, разложенной по углам.
— Верочка мертва, как и было сказано выше, — ответила я, дивясь Катерининой беззаботностью. — У нее уже гипостатическая имбибиция началась.
Катерина мигом забыла про картошку.
— Что это, “бибиция”? — затравленно глядя спросила она.
— Умрешь — узнаешь, — пообещала я.
Катерина испуганно перекрестилась, уронила свои сто килограммов на стул, бухнула бюстом по столу и, охая, закатывая глаза и причитая “ай, господи, ай, господи”, ударилась в воспоминания. Я сообразила, что могу выслушать как хоронили всех ее соседей и даже их родню, если не пресеку это устное творчество в его истоках.
— Вот-вот проснется Иванова и запросит жрать, а у тебя там что-то горит, — сказала я, кивая на картошку.
— Ой, и точно! — вскочила Катерина и сообщила мне в спину уже от плиты, ловко орудуя в сковороде ложкой: — Ефим Борисыч болен сердцем. Дочь его любимица, уж он нам про нее порассказывал. Жаль его. Может загнуться старик. А как же она умерла?
— И я хотела бы знать, — ответила я, прислушиваясь к скворчанию картошки.
— И ребеночек остался. Вот горе так горе… — слезливо заключила Катерина, неожиданно взвизгнула и с хохотом закричала: — Ай, мамочка! Да уйди же ты черт! Вот пахабник!
Я оглянулась в твердой уверенности, что несчастная тронулась умом, но увидела Виктора, с хитрой улыбочкой покидающего подол жены.
— Подкрался, подлюка, сзади, — стыдливо зарделась Катерина. — И не к месту радуешься. Слышал, дочь Борисыча умерла.
Виктор погас.
— Что, правда?
— Увы, да, — вздохнула я.
— Что тут скажешь, горе, — смущенно промямлил Виктор и побрел в ванную, стесняясь своего счастья.
— В командировку сегодня, — не скрывая радости, кивнула на мужа Катерина.
— Все проснулись? — прогремела за нашими спинами Иванова.
— Сейчас будем завтракать, — успокоила ее я.
Вид она имела неважный. Лицо отекло, а под глазами расплылись черные круги. Мы с Катериной притихли. Катерина испуганно ушла с головой в картошку, а я демонстрировала повышенный интерес к своим облупившимся ногтям.
Иванова присела к столу и задымила сигаретой.
— Едем? — спросила она у меня, после тягостного молчания.
— Едем, — торопливо подтвердила я.
— Тогда пойду почищу плащ. Вчера влезла в какое-то говно.
И со словами “грехи наши тяжкие” Иванова удалилась к себе.
— Жалко бабу, — шепнула Катерина, водворяя сковороду с картошкой на стол. — Ей больше всех достанется. Видела как почернела?
— Видела, — кивнула я. — Только почему ей больше всех?
— Ну как же, похороны организовывать ей. У Моргунов родственников нет. Жена его детдомовская, а у Борисыча все перемерли.
Я не знала об этом, но в любом случае несомненно было одно: Иванова, как Чапаев, всегда и везде впереди на лихом коне. Значит и похороны на ней.
Глава 16
После легкого завтрака (аппетит как рукой сняло) мы отправились в Ростов. Власовой я по настоянию Ивановой позвонила с “мобильника” еще в дороге. Тата уже не спала и, как ни странно, обрадовалась мне чрезвычайно.
— Можешь приехать прямо ко мне? — спросила она.
— А муж твой?
— Я же говорила: в командировке.
Иванова делала мне знаки, толкала в бок и шипела: “Соглашайся.”
— Хорошо, — сказала я. — Еду.
Власова жила на Пушкинской неподалеку от мединститута, поэтому колесить по городу не пришлось. Убитая Иванова отправилась на кафедру, а я отдалась на растерзание Власовой.
— Куда ты пропала? —прямо с порога спросила она. — Я тут потихоньку схожу с ума, а ты бросила меня бессердечно.
— Вчера дела были, а муж твой уехал когда?
— Понятия не имею. У нас не принято отчитываться. Дня четыре не видела его, позвонила референту, он и сказал, что Мазик в командировке.
— Надолго?
— Сказали, что не меньше десяти дней. И не звонит. Раньше хоть изредка звонил.
Глядя на свеженькую Власову, я не чувствовала той уверенности, которая образовалась в общении с Ивановой. Никак не похоже было на то, что эта сибаритка (в роскошном кружевном пеньюаре) способна на сильные шаги. Будь она так ловка, нашла бы способ повернуть к себе мужа. И возраст и внешность еще вполне позволяют.
— Ты знаешь, что Верочка до сих пор лежит у себя в квартире? — спросила я, пепеля Тату взглядом.
Она побледнела.
— Неужели?
— А я уверена была, что ты позвонишь в милицию.
Она виновато опустила голову.
— Прости, смалодушничала. Несколько раз набирала номер и вешала трубку. Трудно сказать да и не знаю, можно ли. Будут искать того, кто заявил. Женский голос, значит переберут все варианты, доберутся до меня. Не уверена, что смогу…
“Или в самом деле умирает от страха или мастерски играет,” — подумала я, глядя на ее испуганное лицо и трясущиеся руки.
Мы сидели в просторной комнате, одна стена которой представляла собой сплошное окно, закрытое дорогими шторами. Здесь все было дорогое, начиная с самой Власовой, с ее заграничными косметическими операциями. Именно здесь я как нигде ощущала мощь мотива убийства Верочки, и именно здесь не верила в то, что женщина, сидящая напротив и теребящая пояс роскошного халата, — убийца. Это казалось невероятным. Командировка Мазика, оставленный у родителей ребенок, все говорило о том, что Верочка должна была уехать. Скорей всего Мазик часто брал ее с собой. Наверняка собирался взять и в этот раз. Почему же не заехал за ней? Что-то не сходилось в этом пасьянсе.
— А как ты узнала, что она еще там? — задумчиво спросила Власова.
— Просто. Приехала и увидела.
— Одна?
— Да нет, с Ивановой.
— Иванова знает? — ужаснулась Власова.
— А что тут такого? — изумилась я. — Раз и я была там, в милицию она не побежит.
— Зачем ты ей рассказала?
И я поняла, что опять сваляла дурака. Не объяснять же Власовой, что Верочка дочь так называемого товарища Ивановой. Впрочем, он же ее сотрудник, так почему же не объяснить?
— Иванова приехала делиться опытом с отцом Верочки, — сказала я, опуская этого опыта суть.
— А кто у нее отец?
— Власова, как ты живешь на свете? Даже не знаешь родственников любовницы мужа.
Я хотела добавить: “Бери пример с Ивановой,” — но вовремя вспомнила, что не время для шуток.
