Насколько хватало глаз, коридор был пуст. Затем открылась дверь ванной комнаты и оттуда вышел Бинго Хоффман. С полотенцем под мышкой и в ярко-красном халате — вылитый подмастерье Деда Мороза.
— Ну и прикид на вас! — Мальчишка поправил очки. — В индейцев играете?
Отказавшись давать пояснения по поводу своего одеяния, я стала расспрашивать его насчет крика.
— А, это! — Он сердито надул и без того пухлые щеки. — Я уже сказал хозяйке, что я тут ни при чем, но всегда проще обвинить беззащитного ребенка. Я шел к маме в комнату, что-то ей рассказать хотел, как вдруг глянул вниз через перила и увидал призрак. Старая карга в длинном платье и черном чепчике с белыми кружавчиками. А самое странное, — Бинго облизнул губы, — заметив меня, она подняла вверх палец.
— Унылая дама, — прошептала я.
— Что-что?
— Женщина на портрете внизу. — Крайне осторожно (я всегда обращаюсь с детьми так, будто они бродячие собаки) я коснулась его плеча. — Ах ты, бедняжка! Кто-то, наверное, пошутил, а ты испугался.
Мальчишка покрепче прижал к себе полотенце.
— Ну вот, я и вскрикнул. Скорее даже, охнул. Уж конечно, не завизжал, как в кино по Стивену Кингу. Думаю, что визжала-то мисс Фейт — когда ей страшный сон привиделся.
— Ты просто гений! — Не сомневаясь, что Бинго не чает как от меня отделаться, я извинилась и шагнула в ванную комнату.
Прислонившись спиной к двери, сделала парочку тонизирующих вдохов, один из которых попал не в то горло. А что это за скребущий звук доносится из-за пластиковой занавески? Неужто сейчас, разрывая ткань, оттуда вынырнет нож? Я уже взялась за дверную ручку, когда раздалось жужжание — будто заработал электромиксер. Занавеска шевельнулась и… на край ванны вспрыгнул чертов голубь.
— Ах ты!.. — Отдернув занавеску, дабы убедиться, что голубок один, я уставилась на надпись. Огромные ядовито-зеленые буквы приветствовали меня с кафельной стенки:
ЭТОТ ДОМ ТЕБЯ ПОГУБИТ!
Ага, вот, значит, почему Бинго тащил под мышкой полотенце? Чтобы спрятать свои маркеры. Неужели чудо-ребенок в душе подлый и злобный? Несколько секунд мы с голубком глазели друг на друга, затем я решительно отвернулась и открыла аптечный шкафчик. Сейчас, как никогда, мне необходимо было принять таблетку от тошноты. Я видела тут нужный пузырек, когда Мэри Фейт демонстрировала нам с Марджори Задсон дополнительные возможности аптечки.
Не знаю, зачем я это сделала. Может, хотела покрасоваться перед голубем? Вытащив дезодоранты и иже с ними, я нажала мини-кнопку над третьей полкой. Абракадабра! Да я волшебница хоть куда, не хуже графа! Итак, моим глазам предстал потайной зал заседаний. Тележка с кофейником и бумажными стаканчиками. Стол… а также деморализующе прекрасная Валисия Икс, увлеченно беседующая с Беном!
Сердце мое сжалось, но у меня хватило сил нажать левую кнопку — голос ненаглядного зазвучал так близко, будто он разговаривал со мной.
— Я узнал тебя, едва ты вошла в комнату, — сказал Бен.
— Серьезно? — Она отбросила со лба прядь тициановских волос. — И наверное, считал минуты до того момента, когда мы сможем поговорить наедине? — От ее заливистого смеха у меня в жилах застыла кровь. — Скажи-ка, Бен, а твоя жена ничего не подозревает?
Поскольку деваться мне было больше некуда, я отправилась в ту ночь домой, в Сент-Джонс-Вуд, где прошло мое детство. Я всегда считала, что дом тот сильно смахивает на моего пузатого дядюшку Мориса — приземистый, окосевший, довольно обшарпанный под новым слоем краски, но все равно мнящий себя на голову выше соседей. Мы жили в квартирке на самой верхотуре, во времена социальной несправедливости там обитала прислуга. Любимая папина шутка состояла в том, что мы вот-вот переберемся в приличное жилье.
Сон мой вовсе не выглядел тусклым и размытым. Не было такого ощущения, будто вглядываешься в старую киноленту. Я словно действительно была там, карабкалась по деревянным ступенькам, крутым и скользким, как лед. Путаясь в подоле юбки, чувствовала запах сырых газет, полироли и рыбы. Перила под моей ладошкой были жесткими на ощупь. Все выше, выше, мимо квартиры номер пять, где жила старая миссис Банди. Ужасная тетка, вечно колошматила своей клюкой по потолку. Но случались у нее и просветления. Помню, как на мой седьмой день рождения миссис Банди разрешила мне погладить ее кошку Анджелу. А в другой раз украдкой сунула мне в портфель кулек фруктовой помадки, шепнув: "Ни слова папочке". Она, разумеется, имела в виду своего мистера Банди, а не моего отца.
Воздух становился все более разреженным. Выбившись из сил, я была вынуждена использовать перила в качестве буксировочного троса. Папе доставляло удовольствие повторять, что мы живем на галерке, в райке. Театральный сленг так и слетал с его губ. В юности он выступал на сцене. В эпизодических ролях. Солдатов там играл или полицейских. "Мне платили за то, чтобы меня было видно, но не слышно", — говаривал папочка. Суровое испытание для человека, который искренне полагал, что Шекспир писал специально для него. А однажды, играя мертвеца в сцене раскурочивания могилы, он разразился пламенной речью и не сумел заткнуться, даже будучи пронзенным шпагой главного героя. Они с моей мамой-танцовщицей познакомились, когда вместе играли в "Микадо".
Она всегда была актрисой, моя мамочка. Стала ли роль матери для нее более реальной, чем Жизель, в честь которой она меня назвала? Дома ли она? Рука моя неожиданно налилась тяжестью. Я постучала в квартиру номер шесть. Дверь едва угадывалась под беспорядочно наклеенными театральными афишами. И я вдруг ужаснулась тому, что пришла сюда. Я совершила ошибку: здесь меня никто не ждал. Мама уже несколько лет как мертва, а где отец — одному богу ведомо. И никто из них не знаком ни с Беном, ни, если уж на то пошло, с миссис Бентли Хаскелл.
Отступать было поздно. Дверь медленно отворилась, и неясный голос позвал: "Заходи, Элли, деточка".
Гостиная выглядела в точности как в тот день, когда мы там поселились. Уютно захламленная и обставленная более чем оригинально. К примеру, бабушкины ходики стояли посреди комнаты, прямо на полу. А письменный стол был втиснут перед камином — будто на время, в ожидании передислокации на более подходящее место. С подсвечников свисали рождественские гирлянды прошлых лет. Ковер скатан в валик, а занавески сложены стопкой на подоконнике и ждут, когда их повесят. Когда, когда! Когда будет время. Вечно моим родителям не хватало времени, вечно они торопились… Вот и милая мама, бегом спускаясь по лестнице — не той, по которой я только что взбиралась, а по лестнице, ведущей на железнодорожную платформу, — упала и разбилась насмерть.
Для привидения мама выглядела чертовски здорово. И изменилась ничуть не больше, чем комната. Вот что значит умереть молодой. Странно подумать, но однажды, совсем скоро, я стану старше ее. Когда мне было шесть лет, именно я напоминала ей надеть шарф в непогоду. Даже грозилась пришить к ее перчаткам резиночку и продернуть в рукава, если она потеряет еще одну пару.
— Ну же, деточка, поди скорей, обними маму! — На ней одеяние из полупрозрачного муслина, напоминающее балетную пачку. Ну конечно — она же стоит у балетного станка! Папа соорудил эту штуковину специально для нее, но станок вечно перекособочивался. Я послала маме воздушный поцелуй. Она сделала «ласточку» и неуверенно покачнулась на пуанте.
— Сто лет от тебя весточки не имела. — Она снова пошатнулась и согнула колено.
— С тобой не так легко связаться. — Я присела на краешек стула, заваленного бумагами. — Мам, нам надо поговорить.
— Всегда пожалуйста, моя малышка. — Она плавно повела правой рукой. — Так мило, что ты пришла. Твой отец вечно занят, даже и не вспомнит про меня. А люди по глупости считают, будто я стала смертельно скучной, с тех пор как убралась.
— Мама!
— А я даже мертвая живее многих из тех, кого знаю…
— Бога ради! — Я прижала ладони к вискам. — Ты совсем не изменилась! Все только о себе да о себе…
Мама закончила разминку, убрала руку с перекладины и прижала к своей изысканно тщедушной груди.
— Детка, у тебя проблемы с твоим красавчиком мужем?
Я шмыгнула носом.
— Наши отношения трещат по швам, мама, и я пришла к тебе, чтобы упрекнуть. Вырастила бы ты меня красивой, обаятельной и умной, Бен ни за что не переметнулся бы к другой женщине.
Она приподняла левую бровь и одновременно правую ногу, но я не дала ей и рта раскрыть.
— Какие оправдания ты найдешь тому, что произвела на свет дитя, которое в восемь лет весило больше, чем ты в тридцать? Где было твое чувство ответственности, когда ты наградила меня папашей, который свято верует, что человеку не нужно вещей больше, чем уместится в его чемодане? Говоришь, у него нет для тебя времени, да? А как насчет меня? Я-то вроде еще жива.
