– Весельчаки! Кто поможет слабой женщине открыть банку шпрот? – спросила я, заглядывая в комнату с консервным ножом в руке.
Ответ я знала заранее, потому и спрашивала.
– Серега поможет! – незамедлительно отозвался Колян, страшно ненавидящий всяческие кухонные работы, исключая лишь процесс истребления готовой еды. – Кто у нас лучше всех обращается с оружием?
– Так это если бы шпроты нужно было перестрелять! – заметил капитан, неохотно отрываясь от просмотра увлекательной книжки под названием «Домашние животные». Должно быть, решил вспомнить, как выглядят нормальные кролики. – Консервный нож в стандартную экипировку милиционера пока не входит!
– А зря! – назидательно сказал Колян.
– Пожалуй, зря! – согласился Серый.
Он проследовал за мной на кухню, взял открывалку и спросил, озираясь:
– Ну, и где объект для вскрытия?
– К черту шпроты, – прошептала я. – Сама открою! Давай, рассказывай, что ты узнал о смерти Генки! Ты ведь из-за этого пришел, я правильно поняла?
– Правильно, – признался Серый. – Только ты пообещай мне, что будешь держаться от этого дела в стороне, иначе я ни слова не скажу!
– Ага, значит, не все так просто! – в волнении я пробежалась по кухне, даже не заметив, что наступила капитану на ногу. – Генка не сам по себе погиб! Его убили!
– Не все так просто, – повторил мои же слова Серый. – Судя по всему, твой приятель схватился за черенок лопаты, которая поддерживала в равновесии всю шаткую конструкцию. Правда, на черенке не только его отпечатки, хозяин дома тоже к нему ручку приложил…
– Ага! – победно вскричала я, готовясь уличить несимпатичного мне Савелия Голохатко-Спиногрызова в преступлении.
– Что – ага? – Серый сохранил хладнокровие. – Отпечатки погибшего сверху, он хватался за лопату последним! Но…
– Но? – встряла я.
– Но нельзя утверждать, что чертов сеновал завалился только потому, что Конопкин выдернул эту чертову лопату.
– Другими словами, ты хочешь сказать, что обрушить это шаткое сооружение на Генку мог не он сам, а кто-то другой?
– Другими словами, я сказал все, что мог и хотел сказать! – пожал плечами приятель.
– Понятно! Будешь соблюдать тайну следствия? – скривилась я. – Больше мне ничего не откроешь?
– Почему же? Шпроты тебе открою, давай банку!
– Мама? – привлеченный запахами съестного в кухню притопал Масяня.
– Что, малыш?
– Кокле? – Ребенок схватился за стол, пытаясь подняться на цыпочках повыше и взглянуть поверх столешницы.
– Будут, будут тебе котлеты! Скажи папе, пусть несет трон, сядем кушать!
Выписывая ножками затейливые вензеля, ребенок умчался в комнату, откуда сразу же послышался скрежет перетаскиваемой по паркету мебели. Через пару секунд в кухню вошел Колян, несущий высокое детское креслице, которое мы окрестили троном.
– Тьен, тьен! – возбужденно приговаривал малыш, подталкивая папу под колени.
Я усадила ребенка, окинула взглядом накрытый стол, проверяя, всем ли поставлены приборы, прихватила пару запасных ложечек для Масяни и опустилась на мягкий табурет:
– Всем приятного аппетита! Коля, ухаживай за Сергеем.
Лучше бы я этого не говорила! У Коляна есть одна умопомрачительная черта: особенно важные и ответственные, с его точки зрения, процессы он способен затягивать до бесконечности, потому что добивается немыслимого совершенства. Помню, как однажды на заре нашей семейной жизни я опрометчиво попросила его порезать сосиски, так он минут десять выбирал нож, полчаса его точил, мыл руки, как хирург перед операцией, а колбасные изделия для пущей точности и симметрии разрезов тщательно разметил по линейке! Разве что спиртом эти чертовы сосиски не продезинфицировал!
– Не беспокойся! – Колян щедро навалил на тарелку гостя гору салата, плюхнул пару котлет и придвинул к Серому бутылочку с кетчупом.
Полюбовался делом своих рук и, уже явно эстетствуя, водрузил на салатную скирду половинку помидора.
– Очень, очень красиво! – вежливо сказал капитан, нетерпеливо помахивая вилкой. – А можно мне еще хлеба?
– Можно! – Колян аккуратно примостил у края «сеновала» на тарелке ломтик «Бородинского». Подумал немного и накрыл его кусочком сыра.
– Спасибо, – Серый взял вилку поудобнее и приготовился вонзить ее в котлету.
– Погоди! – Неугомонный Колян отпихнул его руку и пристроил на котлету свернутый фунтиком ломтик лимона.
Поправил его, критически прищурился, пошарил взглядом по столу, выхватил из банки маринованную оливку и сунул ее в середину лимонного цветочка.
– Замечательно! – все еще вежливо, но уже несколько нервно произнес Серый. – Теперь я могу есть?
– Конечно, кушай! – Колян придвинул к нему шедеврально оформленную тарелку, сунул ему под локоть пару бумажных салфеток, легкими движениями поправил на столе миску с салатом и задумчиво посмотрел на блюдечко со шпротами.
– Не надо равнять их по росту! – проследив направление его взгляда, попросила я.
– Что? Ага, – Колян отвел глаза от рыбешек и приглашающе улыбнулся напряженно замершему Серому. – Ну? Почему же ты не ешь?
– А можно?!
– Одну минуту! – Колян ласково, но решительно высвободил из скрюченных пальцев гостя мельхиоровую вилку, повертел ее на уровне глаз, подышал на нее, потер о салфетку, снова поднял повыше, покрутил, рассматривая, и торжественно вручил Серому.
– Нет, я так не могу! – Со скрежетом отодвинув стул, слабонервный сыщик вскочил на ноги.
– Колян, уймись! – прикрикнула я на мужа. – Серый, сядь и возьми вилку! Если тебе не нравятся чистые приборы, подними себе с пола Масянькину ложку! Коляновы художества можешь стряхнуть на мою тарелку, бери со стола, что тебе нравится и ешь как угодно, хоть руками!
– Лучше ртом! – успокаиваясь, заметил Серый.
– Все, начинаем кушать! – Я положила конец затянувшейся прелюдии.
В напряженном молчании мы приступили к обеду, но в процессе мужчины повеселели, разговорились, и закончили мы трапезу уже в наилучшем расположении духа. Созданию непринужденной атмосферы весьма поспособствовал Масянька, которому быстро надоело сидеть на троне, так что он начал кочевать с рук на руки, активно и бесцеремонно пасясь в чужих тарелках. Конец обеду положил все тот же Масянька: после того, как он непринужденно уронил чашку с молоком на колени Сереге, пришлось всеми способами бороться с мокрым пятном на джинсах гостя. Я хотела было предложить капитану закутаться в красный платок с бомбошками, который в аналогичной ситуации выдал мне противный Савва Спиногрызов, но Колян с чистыми шортами подоспел раньше. Явно утомленный семейной идиллией, гость в выданной ему напрокат летней экипировке поспешил откланяться, оставив свои мокрые джинсы сохнуть за нашим балконом.
Я в очередной раз убрала со стола, перемыла посуду и устало присела на табурет в кухне, вытащив из-под задницы не пригодившееся капитану алое спиногрызовское парео с бомбошками. Мысленно я вернулась в Приозерный.
Все-таки мне непонятно, чем же я так не понравилась Савве Петровичу, что он отправил меня на встречу с кровожадной Зорькой? Что такого я сделала? И когда – на похоронах бабушки Капы или еще раньше, на праздновании ее юбилея? Честное слово, не знаю за собой никакой вины! Разве что не вызвалась добровольцем следовать за похоронными дрогами в пешем строю и с колючим венком наперевес…
А что я еще делала? Хм… Начну по порядку. На юбилее я просто присутствовала, даже не интервьюировала никого. Вадик снимал, а я не слишком внимательно следила за происходящим, мирно лопала пирожки и болтала с Генкой.
Генка! Возможно, все дело именно в нем? Ведь нельзя исключать вероятность того, что его убили! А через некоторое время едва не погибла и я… Хотя, как говорили древние латиняне: «После того» – не значит «вследствие того».
А о чем мы с Генкой беседовали? О Спиногрызовых и беседовали, семейную фотографию рассматривали… О! Фотография! Может, это она связующее звено? Действительно, на юбилее Генка мне показывал снимок, но, когда он погиб, фотографию при нем не обнаружили. А я спрашивала о снимке у Насти и позже, уже на похоронах, подходила с тем же вопросом к Савве… Ну, и что из этого следует?
– Скорее всего, ничего, – вполголоса сказала я сама себе. – Хотя не мешало бы все-таки отыскать эту фотографию и рассмотреть ее повнимательнее…
Остаток дня, гуляя с семьей по парку, готовя ужин, стирая белье, укладывая ребенка спать, я между делом думала о том, как бы мне найти фотографию, пропавшую из Генкиной барсетки. У меня возникли кое-какие идеи, но я ни с кем не стала ими делиться. Еще не время…
– Ты, Колюша, асоциальный тип или, попросту говоря, кака! – вещал Колян, прыгая по полу на одной ноге.
