– Нет. Я долго на него смотрел, что он там делает. А он еще повернулся, внимательно посмотрел по сторонам. Чисто волк. Но я в сторонке на лавочке лежал, тихо лежал, он меня и не заметил.
– Ладно, спасибо, – сказал Игорь, собирая фотографии, вы нам здорово помогли.
– Как водится, – проворчал Степаныч.
– Мы пошли, – сказала Бабуся, идя за направляющимся к двери Игорем.
– Эй, мать, постой, – Степаныч поднялся.
Игорь уже вышел за дверь, но Бабуся задержалась.
– Тут такое дело, мать, – замялся Степаныч, – пенсия, понимаешь, вся на лекарства ушла, я без хлеба какой день сижу. Ты бы мне не могла одолжить немного? Я пенсию получу, и, как штык, тебе отдам.
Степаныч говорил жалостливо, просяще, но глаза его были наглыми, как у всех алкоголиков, готовых пообещать что угодно, лишь бы получить заветные деньги или заветное пойло.
Бабуся это прекрасно понимала, но все же сунула в руку Степаныча пару мятых десяток и выскочила за дверь.
– Я только в долг, – прокричал ей Степаныч в окно, – как только пенсия, сразу, как штык.
– Чего это он? – спросил Игорь, подходя к машине.
– Это он так, – проговорила Бабуся, забираясь на сиденье, – пьяные, они что малые, говорят и себе же верят.
– Вы ему денег дали, – догадался Игорь.
– Жалко его все же, дурака, – сказала Бабуся, – он только благодаря жалости людской и живет.
– Ну уж, – усмехнулся Игорь и добавил уже серьезно:
– Даже пьяный он не перепутал, на других студентов не стал указывать, а сразу указал на Иннокентия Вершинина.
– Трудно спутать, – поддакнула Бабуся, – больно парень на волка похож, все повадки волчьи.
Оставшийся путь Игорь и Бабуся ехали молча, каждый думал о чем-то своем.
* * *
Бабуся вылезла из машины и сказала Игорю:
– Дай-ка, внучек, мне эти фотографии.
– Зачем они вам? – удивился Игорь.
– Хочу Глаше их показать.
– Вы думаете, что Иннокентий заходил к Генеральше?
– Не знаю. Но попробовать все-таки можно.
– Я с вами, – решил Игорь, – идемте, баба Дуся.
Он зашагал впереди, а Бабуся пристроилась за ним. Глаша оказалась дома. Она показала им, чтобы разговаривали тише, – у Генеральши болела голова, и она прилегла отдохнуть.
Игорь объяснил домработнице, что они пришли не к Генеральше, а именно к ней. Оставив недомытый пол, Глаша вытерла руки о передник и повела их на кухню. Там Игорь снова вытащил фотографии и разложил их на столе.
Глаша долго их перебирала, затем взяла одну и положила ее перед Игорем.
– Вот его знаю, он к нам приходил.
– Не может быть! – Игорь боялся поверить в свою удачу.
– Точно говорю, – Глаша даже обиделась на Игоря, – я его, голубчика, хорошо запомнила.
– А он часто бывал?
– Пару раз заходил, – ответила Глаша, – только я бы все равно его приметила.
– Почему? – поинтересовался Игорь.
– Больно взгляд у него нехороший, как зверя какого. Так-то он вежливый, разговаривает спокойно, а смотреть на него неприятно. Так и кажется, что может в горло вцепиться.
– За что вы так на парня? – удивился Игорь.
– Червоточина в нем какая-то, – сказала Глаша, – наш Дениска-то всегда гоголем таким ходит перед другими, а перед ним и он хвост поджимал.
Из соседней комнаты послышался какой-то звон, а затем раздался звучный голос Генеральши:
– Глаша, помоги мне.
– Хозяйка проснулась, – сказала домработница, – я сейчас.
Она быстро вышла из комнаты.
– Значит, – задумчиво произнес Игорь, – связь очевидна, Иннокентий хорошо знал Дениса и даже бывал в этом доме.
– Теперь нам осталось встретиться с Иннокентием Вершининым, – сказал Игорь, – и не просто встретиться, а учитывая все обстоятельства дела, а также пост, занимаемый его родителем… Думаю, что к этому придется подключать Малышева.
Раздался звонок. Глаша вышла из комнаты и открыла дверь.
– Здравствуйте, – услышал Игорь голос, а затем еще один очень тихий: – здравствуйте.
– Проходите, – сказала Глаша, – Жустьена Карловна у себя.
– Как она? – спросила Даша, входя в квартиру. – Будут сегодня занятия?
– Будут. У хозяйки голова болела, но теперь она встала. Про тебя, Дашенька, спрашивала.
– Спасибо, Глаша. Пойдем, Лерочка.
Даша, ведя за руку маленькую худую девочку в синем платьице, прошла мимо Игоря и Бабуси в комнату.
– Заниматься пришла, – сказала Глаша, – может, хоть хозяйка отвлечется.
– Переживает из-за племянника? – спросил Игорь.
– Переживает не то слово, – ответила Глаша, расправляя складки передника, – сама не своя стала. Даже брату своему звонила, утешала его. На похороны, правда, не пошла, ноги-то больные.
Из комнаты доносились звуки рояля. Даша играла какую-то торжественную пьесу, с большим количеством басовых аккордов. Мелодия то звучала громко, словно поднимаясь ввысь, то замирала, звучала еле слышно. А затем снова набирала силу. И гудела, гудела одна нота, прорезаясь диссонансом, не давая успокоиться, завораживая и проникая в душу.
Мелодия резко оборвалась. Низкий голос Жустьены Карловны что-то объяснял Даше. Мелодия зазвучала вновь, но стала не такой напряженной, звуки полились мягче. Та же мелодия, но узор был немного иным, как будто перевернули калейдоскоп, и сложился новый узор. Снова резкий обрыв, и снова новое звучание. С каждым разом мелодия приобретала дополнительные оттенки, словно окрашивалась в новые тона.
Игорь собирался порасспрашивать Глашу еще, но музыка отвлекала. Она захватывала вихрем звуков и уносила все слова. Даша играла великолепно. Но Генеральша останавливала ее, заставляя снова и снова отрабатывать трудное место.
Дверь легко приоткрылась, и показалась Лерочка. Она тихонько двигалась по коридору, словно боясь каждого шороха. „Как мышка“, – подумал Игорь.
– Лерочка, – позвала Глаша.
Девочка замерла, потом медленно повернула голову в сторону кухни.
– Иди сюда, – позвала Глаша.
Девочка тихонько двинулась к ним.
– Пришла, Мышка? – спросила, Глаша. – Садись за стол.
„Угадал“, – мелькнула у Игоря мысль. Робкая маленькая девочка, которая очень тихо двигалась, была в самом деле похожа на маленькую мышку. И светлые волосенки, и остренький носик, и маленькие глазки придавали ей сходство со зверьком. Держалась она робко, была готова в любую минуту сорваться и убежать.
– Проходи, – звала Глаша.
– Нет, – мотнула головой девочка, – спасибо.
– Не бойся, садись, – продолжала уговаривать домработница.
– Я пойду, – Лерочка быстро направилась к двери.
Но Бабуся успела преградить ребенку дорогу.
– Не бойся нас, деточка, – мягко заговорила она, – чего меня, бабушку бояться. Я по-соседски к Глаше вашей зашла, а это внучок мой, Горяшка, так он фотографии разные принес показать. Ты любишь фотографироваться? – спросила назойливая старушка, суетясь возле девочки.
– Не знаю, – Лерочка посмотрела на Бабусю, – вы в гости пришли?
– В гости, деточка, конечно, в гости, – еще больше засуетилась Бабуся, – а мы с собой печеньца принесли, а Глаша чайник поставила. Мы чай собирались пить. И такой красивой девочке тоже нальем.
– Нехорошо говорить неправду, – сказала девочка, – я не красивая.
– Есть люди красивые, – серьезно сказала Бабуся, – это сразу видно, есть такие, что красивыми только кажутся, а есть такие, у каких красота тихая, незаметная. Ее разглядеть надо. Твоя сестра красивая?
– Конечно, – убежденно кивнула головой Лерочка.
– Так может и не каждый скажет, – произнесла Бабуся, – но ты ее красоту разглядела. А вот посмотри-ка, – она взяла у Игоря пакет с фотографиями и начала их перебирать, – посмотри-ка, деточка.
Бабуся протянула Лерочке фото Веры Дольских.
– Красивая?
– Нет, – ответила девочка, взглянув на фотографию роскошной красотки.
– А почему? – допытывалась Бабуся.
– Взгляд нехороший, – тихо сказала девочка, – она наглая.
– Правильно, – подхватила Бабуся, – она только кажется другим красивой, а посмотришь повнимательнее… Ты умненькая девочка, – похвалила она Лерочку.
Ребенок стоял и смотрел на взрослых печальными большими глазами. Девочка была в стареньком синем платьице, из которого давно выросла, толстых колготках, носках. Колготки не раз зашивались, носки штопались. Все это было сделано аккуратно, но вещи просто стали ветхими. Девочка же безропотно их носила. Ее личико было худеньким, под глазами залегли голубоватые тени. Игорь смотрел с жалостью на этого ребенка и думал с возрастающей злостью: „Народят таких, а потом не знают, чем их кормить. Куда только мамаша смотрела. Ребенку теперь всю жизнь маяться“. А потом пришла другая мысль, что Даша мается тоже и расплачивается неизвестно за что. И помогает безропотно своей матери. И эта тоже будет помогать, и будет такой же безропотной.
