Марьяна чувствовала, что он понемногу поддается, и приободрилась.
– Ладно, все мы делаем ошибки. Развяжи хоть одну руку мне, затекло все. И скажи своим, чтобы не шумели там, ночь на дворе, соседей разбудят.
– Что это я тебя слушаться должен?
– А то, что я тебе сейчас деловое предложение сделаю. У тебя нет курьера в Италию товар везти? Так я его тебе предоставлю. Тоже из института, человек солидный, начальник.
– Кто такой?
– Замдиректора Богданов, любовник мой. Я потому тебе его фамилию называю, что только я знаю, как его заставить товар провезти. Он теперь вместо мужа поедет, больше некому.
– А ты себе что за это хочешь? Чтобы мы тебя не трогали сегодня?
– Ну уж нет! Мне отдать долю мужа. А Богданову ничего не надо, он и за так все сделает.
– За твои прелести, что ли?
– Мои проблемы, сама разберусь.
– Ну смотри, я ведь за тобой прослежу.
– Ладно, хватит пугать, развяжи ты меня наконец. И скажи, чтобы этот дерганый мои украшения отдал, сам с ними расплачивайся, а то какие-то мелкие воришки они у тебя.
– Ты не очень-то высовывайся.
Но все-таки он пошел, поговорил о чем-то с парнями на кухне, после этого дерганый Васенька выложил перед Марьяной украшения.
– А цепочку? – вконец рассвирепела Марьяна.
Цепочка нашлась у высокого. Они ушли по очереди, так настояла Марьяна. После их ухода ее начала бить крупная дрожь и до утра она так и просидела, прислушиваясь к каждому шороху и клацая зубами.
На следующий день после похорон Синицкого, во вторник, когда сотрудники пришли на работу, выяснилось, что то ли ночью, то ли в воскресенье ктото опять залез в щит и в систему, сломал все печати, перепаял все провода обратно, все привел в порядок и аккуратно поставил все печати и пломбы на место. На Владлена Ивановича было жалко смотреть. Милиция еще с понедельника вцепилась в него, как бультерьер в рукавицу. Милиционеры все были какие-то новые, это чувствовалось по хватке, с которой они допрашивали. Кто-то, наверное Полякова, принес слух, что дело передали в городское управление, а там совсем другой подход, и они копать будут глубоко, ну, дай-то Бог!
Когда Надежда вернулась с обеда, Полякова сказала ей:
– Тебя просили срочно зайти к начальнику отдела режима.
– А что ему от меня понадобилось?
– Ты меня спрашиваешь?
Надежда отправилась к начальнику отдела режима Колобкову с неприятным ощущением в районе солнечного сплетения. Колобков был человеком тяжелым. Он работал в институте с незапамятных времен и считал своим святым долгом довести до сознания каждого сотрудника, что никаких перемен в нашей стране не было, нет и не будет. У него в кабинете были не девяностые годы двадцатого века – упаси Бог! – но даже не семидесятые. У него в кабинете царили годы сороковые или тридцатые. На столе у него под стеклом лежал огромный фотографический портрет генералиссимуса Сталина при всех регалиях, и Колобков советовался с ним по каждому поводу не менее десяти раз на дню. Его секретарша рассказывала подружкам в курилке, что не раз видела, как он разговаривает со Сталиным, жалуется ему на низкую дисциплину сотрудников и разнузданность средств массовой информации. Подписать у Колобкова какой-нибудь документ было совершенно невозможно. Все старались дождаться, когда он куда-нибудь уйдет, и попасть с нужными бумагами к его заместителю.
Поэтому Надежда поднималась в лифте на восьмой этаж административного корпуса, где располагался кабинет Колобкова, в довольно нервном состоянии.
Надежда вошла в приемную Колобкова и спросила его секретаршу Светлану:
– Зачем меня вызывали, не знаете?
Светлана посмотрела на нее с удивлением:
– Кто вызывал?
– Да начальник ваш.
– Вы что-то перепутали. Николай Иванович с утра в управлении, Владимир Константинович у директора. Вас никто не мог вызывать.
Надежда удивилась, но на душе у нее заметно полегчало. Она вышла в коридор. Там была темень – хоть глаз выколи. Окон на этом этаже не было, а с электричеством, видимо, что-то случилось. Чертыхаясь, Надежда почти ощупью пошла к лифту. Кнопка вызова едва заметно светилась, служа хоть какимто ориентиром. Подойдя к лифту, Надежда остановилась и стала ждать, когда погаснет сигнал и лифт можно будет вызвать. Почему-то вдруг она закашлялась, ей стало страшно. Ее кашель вызвал эхо, как будто перед ней не двери лифта, а большое пустое помещение. Она протянула руку вперед, ощупала стенку вокруг кнопки вызова и дальше – там, где должны были быть двери. Их не было. Перед ней зияла чернотой – гораздо темнее окружающей черноты коридора – открытая на восемь этажей вниз шахта лифта.
Надежда тихо ахнула и шагнула назад. И тут же поняла, что в темноте кто-то есть. Она услышала рядом чье-то дыхание. Ей стало так страшно, как никогда в жизни. От страха чувства ее невероятно обострились. Она услышала, как неизвестный двинулся к ней. Стараясь не только не шуметь, но даже не дышать, она скользнула в сторону – как можно дальше от зияющей шахты лифта. И задела стул, который со страшным грохотом опрокинулся, выдавая ее местонахождение невидимому врагу. Тут же ее схватила за плечо сильная мужская рука. Надежда хотела закричать, но не смогла: голосовые связки были парализованы страхом.
В полной темноте неизвестный тащил ее к лифту. Свободной рукой она шарила в воздухе, ища, за что бы уцепиться, и под руку ей попался тот же самый стул. Она схватила его и изо всех сил ударила стулом темноту в том месте, где должен был находиться враг. И видимо, попала: он хрипло выругался и выпустил ее плечо, она бросилась бежать по коридору – как можно дальше от лифта. Вдруг рядом с ней распахнулись двери – а она и забыла, что здесь, наверху, рядом с кабинетом Колобкова, находится малый конференц-зал института, – из которых высыпала толпа, закончилось какоето совещание. В рассеянном свете, льющемся из открытых дверей, Надежда попыталась разглядеть своего преследователя, но ей это не удалось – он уже смешался с толпой. Надежда тоже старалась держаться среди людей, по возможности дальше от лифта. Так, с людьми, она вышла на запасную лестницу и вернулась к себе в сектор.
Там она сразу подошла к Поляковой:
– Слушай, а кто мне звонил, когда к Колобкову вызывали?
– Да я разве их знаю всех... мужской голос, противный такой, все пришепетывает и слова так... растягивает, что ли. А что случилось-то?
– Да нет, ошибка какая-то, говорят, не вызывали.
– Ну я-то тут при чем? Мне сказали – я передала.
– Да я тебя ни в чем и не виню.
Она отошла от Татьяниного стола и жестом вызвала в коридор Валю Голубева.
– Ну, мать, в чем дело? Ты чего такая бледная?
– Валька, хочешь – верь, хочешь – нет, но меня сейчас тоже чуть не убили.
Валя моментально посерьезнел.
– Правда? А что случилось-то?
– Кто-то позвонил, вызвали к Колобкову. Туда пришла, а там Светлана одна сидит, ни Колобкова, ни его зама нету, никто мне не звонил. Я пошла обратно, а в коридоре свет отключили, тьма-тьмущая, и шахта лифта открыта, я в темноте чуть в нее не свалилась. Хотела в приемную к Светлане вернуться, переждать, а в темноте кто-то на меня напал и пытался в шахту сбросить, еле отбилась, хорошо, что люди из конференц-зала вышли.
– Не смогла разглядеть, кто это был?
– Да нет, я же говорю – темень полная. Это я тебе сейчас все так легко рассказываю, а как мне там страшно было – не представляешь.
– Да, доигрались мы в сыщиков-любителей. Но как же они нас вычислили... хотел сказать – тебя... Ведь ты ни с кем, кроме меня и Саши, эти дела не обсуждала – так ведь?
– Конечно, ни с кем.
– Как я к Синицкому в кабинет ходил, тоже никто не видел.
Валя вдруг уставился на Надежду странным взглядом.
– Надя, а ты меня не подозреваешь?
– Ты что, рехнулся? Уж на кого-кого, а на тебя в жизни не подумаю!
– Ну ладно, хоть немного у тебя настроение исправилось. Но все-таки, выражаясь языком Штирлица, где у нас утечка информации?
Надежда задумчиво уставилась в стену.
– А ведь я знаю. Помнишь, мы с тобой обсуждали все убийства и я на листочке имена выписала, а потом куда-то мы торопились, я листок под осциллограф засунула. Он и пропал. Думала, что уборщица его выбросила или сквозняком унесло. А выходит, что не сквозняком...
– Да, видишь, какая нужна осторожность: не придали значения, а теперь ему... или им все про нас известно. Вывод теперь один: никуда без меня не ходи, в институте у нас опасно, как в горячей точке. Старайся быть на виду, куда идешь – компанию себе найди...
Надежда засмеялась:
– Да, поправка ценная, в туалет я с тобой вряд ли пойду, придется другую компанию искать.
– Слушай, если ты его не видела, то, может, другое что-нибудь заметила? Голос какой-то у него особенный или еще что?
– Голос – нет, он ведь молчал. Единственное, когда я его стулом двинула, он выругался.
– А как выругался? – с интересом спросил Валя.
– Да ну тебя...
– Да ты что, я просто думаю – может, какие-то слова характерные, каждый ведь от боли и неожиданности может себя выдать, потому что контроль теряет над собой.
