— Знаете из чего выполнен корпус авторучки? — спросил Семибаба наслаждаясь неподдельным интересом Родиона.
— Нет.
— Человеческая берцовая кость… Эта ручка раньше принадлежала штун-бан-фюреру СС Зигмунду Гольденбергу… Тоже, так сказать, примечательная фигура. Личный куратор Гимлера. Курировал этот куратор концентрационные лагеря в Польше и Белоруссии. Говорят персонально не брезговал газ подавать в газовые камеры и кочергой в топках крематория шерудить.
Этой авторучкой был подписан смертный приговор тысячам, если не сотням тысяч людей. Люди шли в печь целыми эшелонами… Представляете сколько человеческих жизней висит на этом кончике пера? Вам понятно?
Родику было понятно. Таким пером нельзя было писать. Таким пером можно было разить, прокалывать, скальпировать, вырезать язычески руны на затылочной кости черепа осужденного к смертной казни. Эту авторучку нельзя было заправлять обычными чернилами. Только ядом фурий. Только желчью мегер. Только едкой кровью адреатических грифонов.
Родик осторожно одел на перо наконечник, положил авторучку в футляр, прикрыл его и вернул хозяину.
— Возможно, — сказал он. — Вы тот кто мне сейчас нужен больше всего.
— Почему вы так решили?
— Я уважаю таких людей как вы. Изощренности и извращенности вашей фантазии можно позавидовать.
— Я так и думал, — кивнул Семибаба и усмехнулся.
Родик внезапно почувствовал, что не он насадил на крючок этого странного человека. А Семибаба сам выследил и поддел на свои платиновые клыки добычу, как самка шакала поддевает за шиворот нерадивого щенка выползшего за пределы логова.
Словно не Родион два дня выслеживал по Дому Журналиста человека с отточенным пером и связями в издательском бизнесе, выпив не один литр кофе за праздными наводящими беседами, а этот человек сам затаившись ждал пока Родик попадется к нему в лапы.
— Мне понятно, — Родион впервые прямо ответил на вопрос-присказку Семибабы.
Глава двадцать четвертая
В которой Семибаба и Родик дерут друг с друга три шкуры, а мир оказывается на пороге рождения нового графа. И в которой становится понятно почему у Семибабы пробы ставить некуда
— И чем вам, молодой человек, может услужить дряхлый, никчемный шакал пера в моем лице? — Петр Алексеевич знаком показал буфетчице, что бы та еще раз повторила коньяк. — Только, предупреждаю заранее, меня не интересует разная рекламная дребедень с продажей косметических припарок, средств для похудения, колдовством-ведовством и экстрасенсорикой. Обращайтесь с этим в те рекламные листки которые на выходе из метро раздают…
А также мне безынтересны разномастные политические игры с компроматом. С некоторых пор я не играю в политику. Берегу свою трухлявую шкуру, знаете ли… Так, что с политикой на пятый курс журфака. Там вам помогут молодые борзописцы алкающие славы и возвышения, для которых карьера значит больше чем жизнь.
Меня интересует дело с которого не капает слюна бешеной собаки. Вам понятно?
— Я думаю вам это подойдет, — Родион достал из-под стола кейс, открыл его и протянул Петру Алексеевичу запаянную в два листа жесткого полиэтилена лунную дарственную Петра Первого.
— Интересно… — пробормотал Петр Алексеевич пристально рассматривая документ. — С кем имею честь? — он поднял глаза на Родика.
— Граф, Родион Оболенский, — подчеркнуто-вежливо отрекомендовал себя Родик.
Семибаба еще раз взглянул на документ, потом на Родик, потом снова на документ и рассмеялся.
— Молодой человек! — смеясь проговорил он. — Как говорят в Одессе: «Не смешите мои тапочки!» Вы такой же граф Оболенский, как я герцог Мальборо!
Родион изобразил на лице недоумение.
— Только, ради Бога, не обижайтесь, — Семибаба легонько коснулся плеча Родиона. — Вы сам знаете, что это правда. Ваш папа был учителем в школе или преподавателем в институте. Ваша мама скорее всего домохозяйкой. Оба они произошли из какой-нибудь Тверской или Ярославской губернии. У вас на лице написано: простая семья советских интеллигентов! Я не исключаю, что вы прошли суровую школу жизни. Но вы никакой не граф! Это так же, точно, как то, что меня зовут Петр Алексеевич Семибаба…
К стати, честь имею! — Петр Алексеевич чуть привстал на стуле, склонил голову как бы в поклоне и протянул Родиону руку для рукопожатия.
Родик тоже привстал и пожал руку Семибабе. Вопреки его ожиданиям рука Петра Алексеевича оказалась теплой и сухой, но какой-то странной.
— А раритет действительно любопытный, — Семибаба сел на место, закинул ногу за ногу и кивнул на старинный документ перед собой. — Это не фальшивка?
— Нет. Документ настоящий, — сказал Родик и добавил. — Думайте как хотите, но моя фамилия действительно Оболенский.
— Ну и что? — передернул плечами Петр Алексеевич. — Я знаю одного человека, которого зовут Людовик Валуа, но это не значит, что он французский монарх в изгнании.
— И тем не менее, — проговорил Родик.
— Пускай, — согласился Семибаба. — Но, идентичность вашей фамилии и фамилии персонажа фигурирующего в это бумажке написанной три века назад еще не дает вам право называть себя графом! — Петр Алексеевич усмехнулся. — Вы мне еще визитку покажите с перечислением ваших титулов до восьмого колена… Еще, коньячку, Аннушка!
— Петр Алексеевич, — буфетчица поджала губки. — Взяли б уж целую бутылку!
— Нет уж, — Семибаба погрозил Аннушке пальцем. — Коньяк нужно принимать малыми дозами. — Дубильные вещества которыми так богат сей напиток удерживают организм от преждевременного старения!
— Вот так всегда, — обречено проговорила буфетчица, хмыкнула и принялась выполнять заказ.
Родион подумал о том, что Семибаба пропустив двести грамм коньяка ничуть не захмелел.
— Ферменты, знаете ли, — угадав его масли, усмехаясь проговорил Петр Алексеевич.
— Простите? — спросил он.
— В моем организме полно ферментов ежесекундно разлагающих алкоголь на молекулы, атомы и электроны, — пояснил Семибаба. — Напоить меня очень сложно. Но алкоголь как нельзя лучше стимулирует мозговую деятельность…
Аннушка принесла коньяк.
— Кофе больше не желаете? — язвительно спросила она у Родиона.
— Нет, спасибо, — покачал головой Родик.
— Так… — Семибаба затушил окурок сигарки и одним глотком опустошил рюмку. — На чем мы остановились? — он внимательно посмотрел на Родиона. — Ах, да! На вашем графском происхождении! Не переживайте, молодой человек. Сделаю я из вас графа! Сделаю! — Семибаба совершенно неожиданно для Родика по панибратски хлопнул его по плечу. — Сделаю! Сделаю так, что ваша здоровая ядреная рубиновая кровь буквально на глазах приобретет болезненный небесно голубой оттенок. Но сами понимаете, операции по пересадке кровяных телец нынче дороги… Вам понятно?
— Разумеется.
— Вы располагаете нужными деньгами?
— Я располагаю нужными деньгами, но в любом случае сумма будет несколько меньше чем вы запросите, — уклончиво проговорил Родион.
Семибаба расхохотался.
— Вы мне нравитесь молодой человек! Определенно, вы мне нравитесь! Сразу чувствуется жесткая хватка. Еще на ранних подступах к проблеме вы начинаете торговаться. Думаю мы с вами споемся!
— Я тоже так думаю, — скромно ответил Родик.
— При одном условии, — уточнил Семибаба сразу сделавшись серьезным.
— Я готов выслушать все ваши условия, — кивнул Родион.
— Что бы подстегнуть мою личную заинтересованность, кроме денег, вы должны еще рассказать мне зачем вам все это нужно? — Петр Алексеевич постучал по дарственной пальцем. — Вы можете это сделать?
— Легко и непринужденно, — ответил Родик.
— Понимаете, — Семибаба наклонился к Родиону. — Мое чутье мне подсказывает в вас ловкого, пронырливого… Нет, не мошенника… Вы далеко не мошенник! Таких как вы я встречал на своем шакальем веку. Немного, но встречал… — Семибаба слегка сдвинул брови, задумавшись. — Вы не мошенник. Для вас это слишком просто. Вы ловкий… Пронырливый… Идейный… Авантюрист! Скорее так, — Петр Алексеевич заглянул в глаза Родику. — Вы, конечно, не граф Оболенский, но вы граф Калиостро нашего времени! Вам понятно?
— Я польщен, — усмехнулся Родик. — Меня еще никто не называл графом Калиостро… — он помедлил. — Хотите обмен любезностями?
— Любопытно, — снисходительно согласился Семибаба.
— Вы несомненно талантливый человек…
— Так, — усмехнулся Петр Алексеевич. — Я тоже польщен. Вы мне только, что просто таки, открыли глаза…
… — Все ваши разговоры о собственной творческой неполноценности, — невозмутимо продолжал Родион. — Всего лишь ширма за которой скрывается ваше уязвленное самолюбие. Фразу: «Этот мальчик подает большие надежды», — вы слышали изо дня в день начиная с пятилетнего возраста. В школе, в институте… На протяжении всей вашей жизни. Шли годы… Мальчик стал юношей… Потом мужчиной… Потом взрослым устроившемся в жизни мужчиной… Но пророчества пророков так и остались пророчествами.
