Восклицание Аскольда было вызвано тем, что, опровергая недавние слова о трезвости Толяна, послышался голос вот как раз последнего:
— Дед, что ты там втирал про бутылку в морозилке?
На кухне было весело. Тут кучковались дедушка Воронцов, Дарья Петровна, Гришка, который сидел на подоконнике, и Толян. А также дочка Гришки и ее сожитель. Они вели светскую беседу.
— Морозилка — это я, — тупо сказал сожитель, норовя упасть под стол.
— А помнится, когда я брал Берлин… въехали мы туда на танках, и… и командир, значится, мой говорит… иди, Иваныч… подымай фла… флаг… — бубнил дедушка Воронцов, не обращая внимания на то, что его никто не слушает, — сам товарищ Сталин… Иосиф Васси… Висса… Васси… льиваныч честь такую… а командир мой покойный Егор Лексеич… его убили под Курском… грит… Сожитель с грохотом упал под стол. Толян мутно посмотрел на него, Гришка пожал плечами, а дедушка Воронцов пробормотал: «Е-эх… не та молодежь пошла… раньше… раньше и голубей было больше, и срали они меньше…» — а вдруг врезал сухоньким кулачком по столу и заорал визгливым «козлетонистым» фальцетом:
— Я убит подо Ржевом… в безымянном болоте… где-то тама… на левом… пррри жестоком налете!!
— Какой начитанный старичок! — сказал в комнате Мыскин. — Твардовского цитирует.
Прошло около двух часов. На кухне все мирно дремали, Дарья Петровна глядела сквозь стакан и думала о своем, о женском. Аня ушла с Толяном в соседнюю комнату. Смертельно пьяный Гришка сидел на подоконнике и матюгался на закат. Дедушка Воронцов лягал холодильник и во всеуслышание удивлялся тому, что молодежь нынче пошла не та. Он снова процитировал «Я убит подо Ржевом», а потом, исчерпав свое знание классика советской поэзии одним четверостишием, поднялся, включил горелку газовой плиты и стал подставлять туда спичку. Спичка потухла, не коснувшись пропановой струи, дедушка Воронцов нечленораздельно выругался, скосив глаза в пустой спичечный коробок.
— На антресолях спички есть, — пролепетал дедушка и полез в туалет, где на пропыленной грязной антресоли хранился всякий заскорузлый пыльный хлам.
Спички он нашел, скажем, через полчаса, а когда вошел в кухню, пересчитав при этом все дверные косяки, тут же вспомнил, что уже в течение тридцати, а то и тридцати двух минут воздерживается от курения любимых папирос «Прима».
И тут дед понял, что как будто что-то не так. Нет, ни Гришка, сидевший у окна и показательно дышавший через форточку свежим воздухом, ни спящие Дарья Петровна и горе-сожитель не почувствовали сильнейшего запаха газа. Аня и Толян, если судить по сочащемуся через стенку пыхтению и стонам, тоже были чем-то заняты, потому и они утечки не уловили. Зато пленники, которые были в самой дальней комнате — почувствовали.
— Эй, Гришка!! — наперебой орали из комнаты, судя по осипшим голосам, уже не первую минуту, Аскольд и Мыскин.
— Подними свое заскорузлое жопище и закрой газ… ты, синерылый сморчок!!
Гришка не слышал. Дедушка же Воронцов не понял, что имеют в виду. Вероятно, он подумал, что мерзкие негодяи имеют в виду кишечные газы. Но в тот момент, когда до него все-таки дошло, что он забыл перекрыть горелку и что наглухо запертая кухня полна газа, дрожащая старческая рука уже машинально чиркнула спичкой…
Прикурить свою любимую папиросу «Прима» дедушка уже не успел.
Перед глазами возник клуб нестерпимо яркого пламени, и любимый дедушка Сережи Воронцова даже не смог понять, что это все, что его жизнь закончена и скоро он свидится и с Иосифом «Вассильиванычем», и со своим убитым под Курском командиром Егором Лексеичем, и с Алеександром Трифоновичем Твардовским, чье лучшее стихотворение о войне он только что процитировал. Рухнули трухлявые стены старой «сталинки». Аню и Толяна привалило целым громадным блоком. Дарья Петровна и сожительтак и не проснулись. С концами.
А Гришку Нищина — самого счастливого — взрывной волной выкинуло из окна, что спасло ему жизнь.
* * *
Когда мощный взрыв, донесшийся до ушей Аскольда и Алика Мыскина глухим ревом, сорвал с петель дверь в их запертой комнате, с губ Принца сорвалось короткое сочное ругательство, а Мыскин изогнул свое почти двухметровое худое тело и рявкнул:
— Урррроды!!!
— Все, конец этим уродам, — с удивительным спокойствием откомментировал обычно импульсивный и несдержанный на язык Аскольд. — Пить надо меньше.
— А ведь горим, — сказал Алик Мыскин, когда в обнажившийся дверной проем поползли клубы густого серого дыма, а потом завопил:
— Эй, кто там! Не было такой договоренности, чтобы нас жарить. Контрольный выстрел в голову — это милое дело… а эти инквизиторские штучки с огнем вы бросьте!!
Разумеется, ему никто не ответил.
И тогда Мыскин, рванувшись изо всех своих сил, внезапно разорвал веревки, продемонстрировав силу, которую едва ли можно было заподозрить в его тощем длинном теле, и повернулся на бок, высвобождая правую руку и начиная срывать ее обрывки своих пут.
— И меня тоже, — сказал Аскольд, с тревогой наблюдая за манипуляциями своего товарища по несчастью.
…Тем временем дышать стало совсем нечем. Тяжелый, удушливый дым слепил глаза, карабкался и полз в легкие.
Скудную обстановку, потолок и стены заволокло серыми, с черными полосами, густыми клубами.
Алик освободился, поднялся на ноги, разминая затекшие члены, а потом снял с подоконника горшок с чахлым кактусиком, который, по всей видимости, никогда не знавал роскоши полива, и швырнул им в раму. Стекло разбилось, длинными полосами и крупными осколками осыпавшись к ногам Алика Иваныча. Горшок же вылетел на улицу и с глухим всхлипом разбился об асфальт.
— Режь, — задыхаясь, проговорил Аскольд и тут же, глотнув дыма, мучительно, с хрипом, закашлялся.
Мыскин зажал в руке острый серповидный осколок и несколькими энергичными движениями рассек стягивающие Аскольда веревки. Тот сел и начал с остервенением сдирать с себя стесняющие движения обрывки. Через две минуты парочка уже спустилась прямо из окна в пустынный ночной переулок — прихожая уже была охвачена пламенем. Оставив догорать в квартире жалкие останки кухонного стола с наваленными на него и под него тремя до неузнаваемости обгоревшими трупами и еще — телами раздавленных рухнувшей стеной Толяна и Ани Нищиной…
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ПЕРВЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ПРИНЦА И МЫСКИНА
* * *
В переулке Принц и Мыскин обнаружили разболтанную «копейку», и Алик почему-то сразу подумал, что это и есть автоприобретение Гришки Нищина.
Со свойственной ему неряшливостью Гришка не запер машину, а зажигание состояло в двух проводках, заводивших мотор простым контактом. Никаких тебе ключей. Андрюша и Алик рухнули в салон, но тут из тьмы прямо на них выскочила шатающаяся тень, и Гришка Нищин, заплетаясь, выговорил срывающимся фальцетом:
— К-каторррый час?
Алик не стал дожидаться, пока незадачливый пьянчужка, второй раз за последнее время выпавший из окна собственной квартиры, сподобится признать в «копейке» свою собственность, а в ее пассажирах — своих недавних гостей. Алик просто сорвал машину с места и, едва не вписав ее в витрину ларька, вырулил на проезжую часть.
— Куда теперь? — спросил Алик, выруливая на Немецкий проспект.
— В гостиницу! — завопил Аскольд, яростно колотя кулаком по бардачку. — В-в… бр-р-р… в «Братиславу», так она, что ли, называется! Ешь тыбыдып!! Я этим скатам втулю, ежкин крендель!
— Полегче, Андрюха, — поморщившись, перебил его Мыскин, — и так голова болит…
И он отхлебнул огромный глоток из бутылки водки, счастливо обнаруженной в бардачке машины, и передал ее Аскольду…
В гостинице, куда направились Алик Иваныч и Аскольд, их определенно не ждали.
Дежурный швейцар с изумлением воззрился на измочаленную парочку, потом перевел взгляд на часы, на которых было два часа ночи (примерно в это же самое время Сережа Воронцов дал согласие лететь в столицу на правах утерянного Аскольда), и заявил, что если Мыскин и Принц немедленно не выметутся из приличного заведения, он вызовет охрану. А там при случае можно не одним сломанным ребром поплатиться.
— Да я тут живу, в этой поганой дыре, ассел! — заорал Андрей Львович. — Я Аскольд, ты, клоп гостиничный! Меня тут поселили в этом вонючем постоялом дворе, думаешь, мне очень хотелось?
— А-а-а… — зловеще протянул обласканный работник «вонючего постоялого двора». — Еще один…
Охрана была вызвана немедленно. После того, как Аскольд был вышвырнут из «Братиславы», он услышал себе вдогонку, что вся Аскольдовская кодла — настоящая она или нет — свалила из отеля в неизвестном направлении. И, вероятно, первым же самолетом отправится в драгоценную столицу. Аскольд сел на землю и неожиданно засмеялся — открыто и весело сверкнув великолепными «звездными» зубами.
